ГЛЕБУШКА Окончание

Глеб обладал отменным здоровьем, и врачей, в общем-то, не признавал. Если вдруг слегка нездоровилось, он говорил всегда - «само должно пройти», - и действительно – проходило. Правда, был один случай, когда он обратился в поликлинику, - скорее, курьезный, чем тяжелый. Он рассказывал об этом так:

- Заболело что-то сильно в животе, - в верхней части. Я позвонил матери, сказал, где и как болит. А она и скажи мне: «ой, Глеб, это, похоже, рак!» Я чуть на пол не сел. – А что делать? - спрашиваю. - «Вызови врача на дом!»

Ну, я пошел в поликлинику, выстоял очередь в регистратуру, говорю, что мне нужно прислать врача на дом. «А кому нужен врач?» - спрашивает регистраторша. Я говорю – Мне. Она сняла очки, посмотрела на меня и сказала: «Вы не советский человек! Эпидемия в городе, а вы с шутками!»

Я говорю, - какие шутки, когда у меня рак! Дала она мне направление на рентген. Врач заставил меня снять рубашку, поставил напротив экрана и отошел куда-то. Тут какая-то девочка в белом халате заглянула в экран, сказала «Боже мой!» и ушла. Я понял, что всё, - отпрыгался.

Подошел врач, посмотрел внимательно на экран и говорит: «Все у вас нормально, одевайтесь!» Я говорю: как же так, - тут девочка сказала «Боже мой!» - «А-а-а, - говорит, - это она никогда не видела такого большого желудка!»

Глеб обладал замечательным чувством юмора. Рассказчиком он был отменным. При этом никогда не пытался в своих рассказах выставить себя в выгодном свете, скорее наоборот – охотно подтрунивал над собой, рассказывая забавные случаи из собственной жизни. Вот еще один из таких рассказов

. - Ты понимаешь, - сказал он как-то, - я просто убежден, что настоящий инженер непременно должен владеть одним-двумя иностранными языками. Не обязательно – говорить, но хотя бы разбираться, о чем идет речь в технической статье. В школе я учил немецкий, в институте – английский, а не знаю ни того, ни другого. Глеб огорченно провел рукой по лысой голове.

Мы тихонько шли вдоль низкого заборчика у Патриарших прудов. Опять похолодало, и август казался сентябрем, только листья на деревьях и трава были еще зелеными.

- Английский я учил основательно, - продолжал Глеб, - наверное, и сейчас перевел бы институтские тексты, но с тех пор – не читал ни строчки по-английски, не говоря уже о разговорной практике.

А с немецким у меня дело совсем плохо. Я в школе сам себе в классный журнал оценки ставил, - с шестого класса. Не веришь? Просто вышла вот такая история: я как-то вытащил из-под трамвая старушку: упала она перед трамваем, а я ее подхватил. А это оказалась наша учительница немецкого языка. «Ах, - говорит, - это вы, Каменский..» - и с тех пор перестала меня спрашивать на уроках, а я сам себе стал ставить в журнал четверки, пятерки. И все шло отлично. Я - сам себя в отличники вывожу, а она - делает вид, что ничего не замечает.

На экзамене по немецкому в десятом классе, перед которым я, естественно, очень волновался, все, представь, обошлось благополучно, хотя и не без приключений. Я заготовил шпаргалки по всем билетам, и всё при подготовке к ответу со шпаргалки списал.

Последним вопросом в билете был перевод какого-то предложения с русского языка на немецкий. Этот перевод я тоже аккуратно переписал. Только мне показалось странным, что в немецком предложении последнее слово было вроде лишним.

Слово это было «арбАйт».

- Arbeit, - поправил я, - работа. С ударением на «а»

- Ну, да, - согласился Глеб. – Арбайт. Только тогда я насчет ударения не знал, и прочитал его как арбАйт. Предложение, как мне показалось, получалось прекрасно и без этого «арбАйта». Откуда он взялся, - черт его знает.

Отвечал я довольно бойко, хотя произношение у меня было - ни в какие ворота, да и спотыкался я на каждом втором слове. Однако, вижу, - учительница наша кивает, - видно у нее гора с плеч свалилась, потому что тоже волновалась за меня.

И вот – этот перевод. Я прочитал предложение по-русски. - Переводите, - говорят. Я перевел – без последнео слова. – Правильно, - говорят. И тут, - не знаю зачем, я тихо так говорю: «арбАйт». - Что?! – удивленно спрашивает один из экзаменаторов. - АрбАйт, - говорю. Экзаменаторы переглянулись, о чем-то пошептались с нашей учительницей, и говорят: ну ладно, садитесь.

Поставили мне тройку. Вышел я из класса, вытащил шпаргалку, нашел свой билет, стал перечитывать. Вот оно, предложение, вот перевод, а вот и «арбАйт». Я развернул всю гармошку шпаргалки и увидел, что с этого проклятого «арбАйта» начиналась шпаргалка на следующий билет.

Рассуждая на самые разные темы, мы выяснили, что оба в школе занимались в хоровых кружках. Когда я рассказал ему, как мы с приятелем, Димкой Касаткиным, прикладывали к ушам ладони, сложенные лодочками, чтобы лучше слышать собственное «бельканто», Глеб похвастался, что у него технология самопрослушивания была более продвинутой: он для этой цели надевал на голову выварку.

Еще Глеб поведал, что когда в первый раз пришел в кружок, руководитель спросил его, что он мог бы спеть. И он, тогда уже детина ростом под метр восемьдесят и весом порядка 90 килограммов, сказал, что споет, пожалуй, «Помню, я еще молодушкой была».

* * *

Я через четыре года после этих событий уволился из министерства: просто понял, что там задумки твои хвалят, а воплощения надо ждать годами. Получив благодарности и грамоты за работу, ехал в Краснодар и организовал там управление механизации в составе московского треста. С Глебом мы встречались, когда я приезжал в командировки в Москву.

А спустя несколько лет, уже после работы за границей, наши встречи и вовсе, увы, прекратились. Мы оба нарушили заповедь его отца о необходимости писать письма друзьям в разлуке.

Василий Васильевич прожил замечательную жизнь и умер в 1961 году, в возрасте 77 лет. В последние годы, как рассказывал Глеб, отец был парализован, лишился речи, но привычка к творчеству не оставила его: он научился рисовать левой рукой, и до самой смерти не оставлял этого любимого занятия.

Недавно я узнал из Интернета, что Глеб ушел из жизни в 2012 году, прожив 82 года. Может, потом мы и правда встретимся с ним. И тогда, даст Бог, я смогу перед ним покаяться в нарушении заповеди его отца.