Курс на модернизацию предполагает вопрос о понятиях "идеология прогресса" и "консерватизм"

Мы настолько привыкли рассматривать прогресс как нечто само собой разумеющееся, что, как правило, боимся словосочетания «идеология прогресса». Считается, что идея прогресса – это некое свойство вещей, эволюция, заложенная в пружине бытия, развертывающая себя почти объективно. Но если подойти к этой теме с социологической или политологической точки зрения, то мы увидим, что это не что иное, как эпистема, парадигма, которая фиксирует специфику усложнения общества – от простых обществ до сложных, или комплексных. При этом показательно то, что простые общества сосуществуют со сложными.

Пример того, как простые общества существуют рядом со сложными, можно наблюдать в существовании народа веды Индии и Шри Ланки, или австралийских аборигенов и африканских пигмеев – все они представляют собой простые общества и существуют сегодня, в XXI веке. Одновременно мы имеем дело и со сложными обществами, такими как современное американское западное общество, японское общество западного типа. Мы видим их существование наряду с простыми. То есть рядом сосуществуют простые и сложные общества. Во-вторых, если мы внимательно изучим труды структуралистов, то увидим, что эти простые общества вскрываются и внутри сложных обществ. То есть простые общества существуют как наряду со сложными обществами, так и внутри них. Далее следует отметить два аспекта существования простого общества внутри сложного. Первый аспект связан с идеями феноменологической философии, согласно которым современный человек сложного общества рефлексирует, как правило, в тот момент, когда занимается научной работой. Математик, физик, социолог или экономист мыслит рационально, по-настоящему, по-научному, с базой философского понимания того, что он делает, только тогда, когда он занимается научно-исследовательским трудом.

В остальных вопросах, когда он выходит за пределы своего института, своей кафедры, он опускается в жизненный мир, где существуют те же мифы, предрассудки, нерефлекторные взгляды, как в любом мифологическом простом обществе. Второй аспект заключается в том, о чем говорили психоаналитики направления Юнга и других, которые вскрыли простое общество. Фрейд, например, сделал это через эдипов комплекс, который существовал якобы в качестве примордиальной драмы убийства братьями отца при распределении между собой жен, принадлежавших когда-то только отцу. Вскрытие эдипова комплекса предполагает исторически некое древнее событие современного общества как одно из его составляющих. Если принять во внимание еще и бессознательное, о котором говорили Юнг, Фрейд, Адлер, а также идеи Витгенштейна и Эйгена Финка, то мы увидим схему простого мифологического общества, которое живет внутри сложного общества.

Отличие простого общества от сложного, неважно, существует ли простое общество внутри сложного или сосуществует рядом с ним, заключается в дифференциале. Дифференциал фиксируется феноменологически – есть сложное, комплексное общество, а есть общество простое. В одном случае дифференциал незначительный – у простого общества, в другом значительный – у сложного общества. Дифференциал же – это множественные формы различий: между «здесь» и «там», «да» и «нет», «свои» и «чужие», между мужчиной и женщиной, властью и рабом, темным и светлым. Затем технически отделяются человек и природа – и это тоже различие. У слабо дифференцированных, простых обществ эти вещи сливаются между собой. Например, инструмент. Маркс говорил, что инструмент создал человека и соответственно эксплуатацию. Очевидно, что здесь ситуация значительно сложнее, потому что инструмент в простых обществах является живым. Дифференцированный инструмент – это инструмент, который четко отделяет человека от природы. Чтобы присвоить инструменту – лопате, луку, граблям, плугу – свойства дифференцированного промежутка между субъектом и объектом, надо провести эту дифференциацию.

Сам по себе инструмент в простом примитивном обществе – это часть семьи, инструмент является оживленным, одухотворенным. Чашка, горшок, ложка – все это члены семьи, такие же, как свиньи, коровы, это часть конкретного простого общества, поэтому здесь все сложнее. В дифференцированных же обществах есть различие между одним и другим, потом между одним, вторым и третьим, между пятнадцатым, шестнадцатым и т. д. вплоть до логических систем с высоким уровнем дифференциации, высоким уровнем дифференциала, где сам дифференциал уже ложится в основу рационального восприятия мира. Таким образом, мы видим – есть общества с высоким дифференциалом и с низким. Есть общества простые, и есть сложные.

Однако существует идея, согласно которой переход от простого общества к сложному рассматривается как временной процесс, вопреки тому, что феноменологически мы всегда видим эти два общества одновременно (они сосуществуют рядом или одно в другом). Это идеология прогресса, идея, которая устанавливает переход от простого к сложному в качестве некоего исторического содержания. Возникает идея линейного времени, которая является мифом, концептом, идеологией, утверждающей, что все простое в итоге стремится к сложному. Это усложнение систем, развитие от примитивных идей о том, что все будет хорошо, к тому, что существует некая телеология развития систем, телеология систематики, переход от невысокой дифференциации к высокой. Это и есть идеология прогресса. То есть это, во-первых, – утверждение, что исторический процесс идет от простого к сложному вопреки тому, что мы имеем множество ситуаций, систем, социальных моделей, где это не так. И, во-вторых, это наделение процесса перехода от общества с невысоким дифференциалом к обществу с высоким дифференциалом позитивной моральной оценкой, наделение этого процесса знаком «плюс». Другими словами, общество с более высоким дифференциалом лучше, чем общество с более низким дифференциалом. Более того, согласно идеологии прогресса, мы полагаем это во времени, говорим об исторической необратимости линейного времени, смысл которого – увеличить, если угодно, дифференциал. То есть историческое время течет в сторону более дифференцированных систем. Такова типичная идеология прогресса.

Весь ХХ в. демонтировал эту идеологию. С идеей прогресса наиболее последовательно связаны две политические идеологии, они утверждают представление об историческом развитии от простого к сложному в социальном смысле, дают этому моральное осмысление и присваивают сложному обществу статус хорошего, лучшего, по сравнению с менее дифференцированным обществом.

Первая политическая идеология, самая фундаментальная, основательная – это западный либерализм, который возник раньше других идеологий и который существует вплоть до сегодняшнего момента. Поэтому имеет смысл говорить о либерализме сегодня, так как это идеология самая последовательная с точки зрения проведения от начала и до конца идеи исторической предопределенности и морального превосходства более дифференцированного общества над менее дифференцированным в качестве своей базовой парадигмы. Либерализм рассматривает более развитое общество исторически более близким, отсюда представления о современности, и он рассматривает его как морально более обоснованное.

Вторая политическая идеология, связанная с идеей прогресса, – более яркая, но менее долговечная – это коммунистическая идеология, она была очень неоднозначной. В ней мы угадываем определенный циклизм, который, может быть, и стоил марксизму своих исторических позиций. Марксистская модель начинается, скорее повторяя спиралевидную модель руссоизма с его представлением о простом обществе и «добром дикаре». Руссо говорил о том, что вначале находится «добрый дикарь» – это простое, хорошее, доброе. Дальше общество вступило в фазу дифференциации. Возникли эксплуатация и всякого рода отчуждения. Надо вернуться к освобождению этого «доброго дикаря», только на более сложном диалектическом уровне, через создание общества прямой демократии. Руссо видит в своей модели возврат к тому, что было до дифференциации. Но мы не можем полностью освободиться от этого дифференциала, поэтому должны его превзойти. Маркс создает еще более сложную диалектическую концепцию. У Маркса в начале истории – «пещерный коммунизм», в конце истории – «не пещерный коммунизм». Разница в том, что, переходя от простого коммунизма (положительное свойство) к системе отчуждения капиталистического общества, мы делаем еще один шаг в сторону дифференциации и через отрицание отрицания преодолеваем дифференциал в глобальной общности коммуности. Таким образом, несмотря на то, что идея прогресса кажется присущей марксистской идеологии, это не совсем так. Самый последовательный прогресс – это прогресс либеральный. Марксизм же имеет в себе некую червоточину с точки зрения последовательного прогрессизма, поскольку пытается каким-то образом справиться с дифференцированным обществом, обществом отчуждения.

В марксизме исторический прогресс, достигший предельной фазы дифференциации, рассматривается с негативной точки зрения, т. е. для Маркса – это катастрофа. Поэтому марксизм – это диалектически более сложная модель, и она отпала. Что же касается идеологии национал-социализма, то рассматривать не имеет смысла в силу ее малой научной значимости и уязвимости.

Посмотрим, что же такое либерализм и почему он боится и не любит революции. Думается, что в революции он чувствует этимологическое значение слова «револьвер». То есть «революция» – вращение, обращение, возвращение снова к «доброму дикарю». Руссоизм категорически противоположен либерализму. Руссоизм – это совершенно не либеральная теория, это революционная демократия, которая резонирует с либеральной демократией, но совершенно не резонирует с марксизмом. Это очень важно.

Либеральная модель боится революции как возможности возврата, возможности выхода на циклизм и предлагает спокойное, постепенное, медленное развитие общества без революции, путем эволюции. Это некий абсолютизм, самая крайняя форма доведения до предела двух тоталитарных предпосылок – исторической и иерархической, утверждение того, что сложное лучше, чем простое, и сложное сменяет собой простое. Так, в либерализме мы получаем различные формы настоящего, глубинного расизма, расизма не биологического. По сравнению с ним расизм Гюнтера – это просто чепуха, расизм либерализма гораздо более серьезный. Это расизм времени, расизм настоящего, которое всегда лучше, чем прошлое. Это расизм нового введения, которое придет завтра, которое отменит настоящее в том смысле, что просто снимет его как ценное. Это расистская концепция истории, где каждый последующий момент становится господином каждого предыдущего, а каждый предыдущий становится рабом.

Это дикая воля к власти, воплощенная в историзм. Парадигма историзма есть более крайняя форма расизма, нежели любой биологический расизм. Любой либерал – более жесткий расист, чем любой национал-социалист. Гитлеризм – это детская болезнь расизма. Настоящий расизм – это либерализм, когда на основании того, что общество высоко развито технологически, утверждается его моральное превосходство над менее развитым. И на этом основании с простым, менее дифференцированным, менее технологически развитым обществом разрешается поступать как угодно. Возникает цивилизационный расизм – утверждение, что высокодифференцированные цивилизации выше низкодифференцированных цивилизаций, и у первых есть моральное право поступать со вторыми по своему усмотрению, т. е. подгонять их под собственный стандарт. Как это происходит, мы знаем. Например, «опиумные» войны Англии. Таким образом, из либеральной идеологии возникает расизм цивилизационный, культурный, технологический, исторический. Либеральный расизм – это непонимание проблем другого. Другое – это всегда иерархизованное, другое – это всегда, как правило, низшее, а если не низшее, то высшее. Никакого равенства прогрессистский либеральный расизм, основанный на таком понимании дифференциации, не имеет, и соответственно это то общество, которое на сегодняшний момент полностью выиграло.

Сегодня на просторы человеческой цивилизации вышел настоящий, обыкновенный расизм в виде либеральной идеологии, который приобретает глобальный характер. Сегодня у нас высшей формой этого расизма является движение мод. И это движение все больше ускоряется. Мода – это расистская деструкция предшествующего. Если человек не носит ботинки определенной марки в этом сезоне, то он подвергается дискриминации и апартеиду. Мы помним, что «дьявол носит Prada». Более фашистской и расистской вещи, чем гламур, не существует, потому что речь идет о том, что реальная кожа гораздо хуже, чем та кожа, которую рисуют фотографы мужчинам и женщинам при помощи компьютерных программ. И на основании этого нормативного, несуществующего архетипа, который заведомо всегда лучше, всегда более модный и более глянцевый, предшествующее рассматривается как нечто неполноценное. И чем более агрессивной становится мода, тем стремительнее она меняется.

На фоне либеральной идеологии консерватизм – это прежде всего релятивизация понимания прогресса. Это отрицание прогресса как идеологии в двух ключевых и фундаментальных аспектах. Первое – под вопрос ставится исторический процесс развития от простого к сложному, от менее дифференцированного общества к более дифференцированному. Консерватизм утверждает сегодняшнее время, существование более дифференцированных и менее дифференцированных обществ, они представляют собой мозаику. На основе того, что сегодня мы видим как простое, так и сложное, можно утверждать, что идея прогресса как общей исторической тенденции движения от простого к более сложному просто недоказательна. Поэтому консерватизм в этом смысле представляет собой релятивизацию идеи прогресса с точки зрения временного процесса и историзма. Консерватизм не видит серьезных оснований тому, почему настоящее считается лучше, чем прошлое, или почему будущее лучше, чем настоящее. Консерваторы просто говорят, что они различны между собой, но не придают этому различию значения всемирно-исторической тенденции, в отличие от либералов и их идеи всемирного прогресса.

Второй аспект – это отказ более дифференцированному обществу в статусе более хорошего, более правильного, более совершенного. Более дифференцированное означает с точки зрения консерватора только констатацию положения дел. Возможно, оно более сложное, но это не значит, что оно лучше. Нужно посмотреть, что у него внутри, какова его база, его бессознательное, которое, возможно, не сильно отличается от простого общества. В консерватизме не существует никакой дискриминации настоящего, его отрицания. Консерватизм просто утверждает, что есть прошлый момент, есть настоящий, а есть будущий, и между ними не существует никакой иерархии. Прошлое где-то может оказаться относительно лучше или относительно хуже. Будущее, наоборот, может развиваться в самых разных с точки зрения траектории направлениях.

Например, в русской истории самым современным с точки зрения дифференциации был XVIII век. Если мы посмотрим на XIX в., то заметим, что общество становится проще (если считать, что традиционное отращивание мужчинами бороды является формой примитивного этноцентрума, потому что наивные славяне думали, что в мужской бороде заложена солнечная сила). В XVIII в. Петр объяснил, что мужчинам надо брить бороды, и это посчитали высокой дифференциацией. Конечно, можно иметь бороду, но лучше ее не иметь. Старообрядцы в ужасе от этого отшатнулись, а реформы пошли в сторону дифференциации. В XIX в. у нас снова появляется бородатая знать. Процесс пошел в другом направлении. Консерватор говорит – пути истории открыты во всех направлениях. Завтра мы можем прийти к более дифференцированному обществу, а можем – к менее дифференцированному. Это может быть хорошо, а может быть и чудовищно. Архаизация и модернизация – это две постоянные возможности. Можно уйти в сторону архаики, и это огромный и крайне интересный путь, а можно – в сторону космичности, ноосферности и т. д. В русской философии и науке было множество самых разных и интересных идей по поводу возможного развития общества. Поэтому консерватор – это тот, кто оставляет эти возможности открытыми. По-настоящему консерватор противостоит только расизму, всем его формам, какие можно себе представить: расизму временному, культурному, цивилизационному, системному, структурному. Консерватизм отнюдь не утверждает, что завтра надо возвратиться в прошлое, может быть, и не надо. Консерватор просто не видит в прошлом никакой более упрощенной системы.

Для примера можно обратиться к православной русской или греческой теологии. К примеру, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона – это настолько высокий уровень дифференциации, что сегодня его смогут понять лишь богословы, для большинства же оно останется непонятным. Если обратиться к греческой теологии, то сегодня и немногие научные интеллектуальные группы способны это осмыслить. Поэтому позади не только простое, впереди не только сложное. И позади, и впереди есть простое и сложное. Консерватизм предлагает делать между ними свободный, осмысленный, без всякого навязывания выбор. История становится не линией ведущего направления, а картой. По этой истории можно двигаться, можно куда-то вернуться, свернуть. То есть по времени можно путешествовать из прошлого в будущее, можно попасть во время циклическое, экстатическое или пьяное. Во времени можно двигаться так, как мы движемся в пространстве. Консерватизм открывает такую возможность. (С)