Что зависит от монарха

Митрофанов вообще умеет сказануть такое, от чего другие ахают. Ахают же либо от неприличного, либо от непубличного – а Митрофанов умеет сочетать.

Дмитрий Губин родился в Иванове, суровом краю ткачих-лимитчиц. Окончив факультет журналистики МГУ, он по распределению попал в Волоколамск в газету «Заветы Ильича». Через год его разжаловали в корректоры с устной формулировкой «за профнепригодность».
Потом Дмитрий работал в ленинградском журнале “Аврора”, затем пять лет – собкором в «Огоньке».
В послужном списке Дмитрия значится и русскоязычная версия газеты Pulse St. Petersburg, и «Радио России», и вечерний выпуск «Вестей» на РТР, и «Маяк». Отовсюду Дмитрия выгоняли за неправильное понимание текущей линии партии.
В 2004-м он эмигрировал на полгода в Лондон, но вернулся в Россию, потому как надоело ездить ужинать из Лондона в Париж. После Лондона наступила эра глянцевых журналов: Дмитрий Губин возглавлял FHM и Robb Report. С 2007 года сотрудничал с Авторским телевидением – то есть вел «Времечко», «Временно доступен» , «Большая семья».

На одном ток-шоу, например, он заявил, что мы правильно продули Олимпиаду в Ванкувере, не фига на Канаду было деньги тратить – зато в Сочи, увидите, будем первыми, потому что все купим, и тренеров, и спортсменов – «что ж, Алексей Валентинович, и секундомеры купим?» – «секундомеры нет, а с судьями работать – да. Олимпиада – обычный бизнес, просто очень большой». Когда же в ответ поднялся ор, Митрофанов переорал всех, указав на неоспоримое: на всех Олимпиадах хозяева показывают аномально высокие результаты. И это, по Митрофанову, часть негласного уговора: вложил денежки – отбей. А денежки в победы вкладывались даже при Леониде Ильиче, когда, не желая огорчать жену Леонида Ильича, безумно любившую одну фигуристку, супруги судей получали хорошие контракты от контролируемых компартиями фирм…

Я же сказал: когда Митрофанов говорит, другие лишь ахают.

Или вот однажды был с Митрофановым разговор о политике, и кто-то сказал, что Путин может сейчас все, даже больше, чем раньше царь, – и Митрофанов с какой-то даже вальяжной ленцой, с какой кот прихлопывает мышку, ответил, что ни фига, на самом деле, Путин не может, и Медведев не может, и Сталин не мог, и царь не мог. Потому что реальная власть в России принадлежала и принадлежит невероятно живучему, переплетенному корнями слою тех, кто по должности равен сегодняшним субпрефектам, или начальникам ДЭЗов, кто вась-вась с начальником милиции и с прокурором, чьи дети друг на дружке женятся – и под кем лежала и будет лежать Россия. И любой президентский указ уйдет в песок и сгинет, если он этим людям будет не нужен.

И, услышав в ответ про Сталина и расстрелы, про Путина и Ходорковского, Митрофанов еще более лениво отмахнулся, сказав, что в России функция царя – это функции органчика. Определение музыки, под какую все пляшут. Захочет – будут плясать в гулаговских фуфайках под «широка страна моя родная», захочет – чинно в парах под джаз.

Вот и все. Эстетика.

Я почти забыл про этот разговор, то есть про царя и эстетику, когда бы не недавняя встреча Владимира Путина с Чулпан Хаматовой, Ахеджаковой, Басилашвили, Шевчуком, кто там еще был? – но запомнилась, конечно, как встреча Путина с Шевчуком. Вот этот прелестный момент, когда Шевчук говорит, что ему накануне звонил путинский помощник, просивший не задавать острых вопросов, и когда Путин, мгновенно поняв, что раз уж Шевчук о вопросах заговорил, то и будет задавать, тут же переспрашивает: «А как Вас зовут, извините?» – и, услышав в ответ «Юра Шевчук, музыкант», продолжает невинно: «Юра, это провокация».

Теоретически возможно, что Путин не знает Шевчука. Один шанс на сто миллионов. Или что у Путина не было списка гостей. Еще один на сто миллионов. Но чтобы совпало – вероятность одна в минус шестнадцатой степени.

То есть Владимир Путин, предвидя неприятное, но неизбежное, хотел Юрия Шевчука унизить, или, говоря путинским языком, опустить. Ровно с той же целью он и называл далее Шевчука «Юрой», хотя Шевчуку 53: он не мальчишка, и Путину не друг. А унижение и оскорбление вкупе с безнаказанностью составляет сущность хамства.

Путин хамил органично, потому что хамство, то есть унижение вкупе с безнаказанностью, и есть эстетика его правления. И я даже не про прежние путинские советы сделать журналистам обрезание, и не про его же уверенность в том, что «кто за девушку платит, тот с ней и танцует» (женщина как товар), или призыв мочить террористов в сортире (премьер Великобритании в сходных ситуациях требовал суда – сравнительный анализ двух властей есть в ЖЖ одного моего знакомого.)

Но я про сам стиль правления, в котором намертво спаяны хамство и цинизм.

Хамство – это когда путинская опричнина с мигалками сдвигает тебя с дороги, и все чаще – убивает на дороге, а цинизм – это когда делает круглые глаза в ответ на вопрос, кто был внутри и куда делись видеозаписи с камер наблюдения. Ведь опричнина потому и опричнина, что опричь всего. Хамство – это когда бьют демонстрантов, требующих соблюдения Конституции, а цинизм – это обвинения избитых в нарушении закона (хорошо же поговорил Путин с Шевчуком о правах демонстрантов!).

Хамство вполне заразительно. До Путина так не хамили ни гаишники, ни менты, ни эфэсбэшники. При Путине не осталось ни милости к павшим, ни помощи слабым – одно упоение силой, как ее понимает Путин: сила – чтобы тебя боялись.

Я, когда смотрел диалог Шевчука с Путиным, сначала подосадовал, что Шевчук в ответ на «А как вас зовут, извините?» – не ответил: «Извините, а как вас?» Но потом понял, что Шевчук был прав. У него другая музыка. Он правильно не измарался.

Я не строю иллюзий, что в России что-то можно изменить посредством перемены правителей: тут, боюсь, Митрофанов прав. Но раз он прав, то в кресло с гербом можно посадить хоть вон того же Шевчука. И это будет иметь смысл, поскольку эстетика жизни имеет колоссальное значение: нельзя сменить квартиру – но можно сделать ремонт.

И, поскольку в 2012-м в списке ремонтных рабочих людей типа Шевчука не будет, а будут, скорее всего, Медведев и Путин, я вижу смысл, чтобы первому дать второй шанс наконец-то стать первым.