Война и страх как государственные скрепы

Ни для кого не секрет, что все люди разные. Двух одинаковых людей — нет. Даже однояйцевые близнецы — разные.

В любые времена человечество осознавало в этом большую свою проблему. Исходили всегда из того, что с этим нужно что-то делать. Самое простая идея, доступная пониманию любого дикаря — с этим нужно бороться. Всем похожим — объединиться, и вместе бороться с теми, кто не похож. Причем желательно объединиться как-нибудь так, чтобы таких, как ты сам, оказалось большинство.

Потому что во-первых, втроем на одного нападать сподручней. Во-вторых, если таких, как ты — трое, а непохожий — один, то как бы сразу понятно: ты — представитель нормы, а он — извращенец, отщепенец, маргинал.

Своего логического предела этот первобытный способ выяснения отношений между большинством и меньшинствами достиг при Гитлере. Чем закончилось — известно. В результате после Второй мировой войны некоторая часть человечества (условно можно назвать ее "цивилизованной") всерьез озадачилась альтернативным проектом выстраивания отношений между непохожими друг на друга людьми, на уровне государства и общества.

Альтернатива состоит в том, чтобы принять разницу между людьми как данность и норму. Научиться принимать друг друга на равных, несмотря на любые различия в форме носа, цвете глаз и одежды. Научиться уважать право друг друга быть непохожими. Не пытаться всех причесать под свою гребёнку, будь то этническую, религиозную или ценностную.

Прагматизм такого подхода состоит в том, что всякое общество на самом-то деле, состоит из меньшинств чуть менее, чем на 100%. Если попробовать выявить в обществе людей, которые принадлежат к "норме" по всем пригодным для дискриминации параметрам — то есть и по полу, и по возрасту, и по состоянию здоровья, и по роду занятий, и по конфессии, и по географическому происхождению, и по взглядам, и по уровню образования — то это будет вообще самое малочисленное меньшинство. Каждый человек, который вчера еще упоенно участвовал в травле представителей того или иного "неправильного" меньшинства, в ксенофобном обществе завтра может сам сделаться объектом точно такой же травли. Потому что выяснится, что он, например, буржуй. Или дальнобой. Или иногородний. Или не тем болен. Или не в той корпорации когда-то работал. Или не ту еду в магазине покупал… Поэтому гражданин, которому само устройство общества гарантирует защиту от подобной травли, заинтересован в сохранении такого устройства.

Понятно, что это такая довольно сложная к восприятию и принятию умозрительная конструкция. Требующая определенного уровня взрослости и ответственности в подходе к самому себе, к окружающим, к социуму, в котором ты живешь. Такой уровень взрослости и ответственности не может возникнуть сам по себе. Ни в отдельном человеке по факту рождения, ни в обществе в целом. Его можно в людях воспитывать, причем с самого раннего возраста — силами семьи, учебных учреждений, некоммерческих организаций, церковных институтов, государства.

А можно и не воспитывать. Чем примитивней общество, чем ниже уровень его образовательного, научно-технического и гражданского развития, тем меньше власть заинтересована в насаждении среди своих подданных таких сложных к пониманию концептов, как терпимость. Потому что, пытаясь их прививать, власть вступает в конфликт с инстинктами этих самых подданных, ослабляя собственную базу поддержки и рискуя быть однажды смененной (вплоть до того, что в цивилизованном обществе власть вообще соглашается быть сменяемой). При этом у власти есть ведь и другая линия поведения — вместо того, чтобы пытаться исправить низшие, зоологические инстинкты толпы, возглавить их, стать вожаком и застрельщиком стада, жаждущего побороться с "неправильными" согражданами (или, в мягком варианте — самоутвердиться за счет их униженного положения). Тогда власть должна регулярно подкидывать этой толпе новые объекты для ненависти. Это очень большой соблазн для правителей, желающих пожизненной власти, и он тем сильней, чем более общество удалено от плодов современной цивилизации.

Беда в том, что все такие примитивные рецепты по упрочению государства (не только ксенофобия, но и внешние войны, и страх как главная скрепа общественного порядка) приносят искомую "стабильность" лишь на очень ограниченном историческом отрезке. За которым неизбежно следует вскрытие гнойника и очень болезненный развал государства на атомы, вроде Октябрьской революции или Арабской весны. Причем глубина и необратимость этого развала оказываются прямо пропорциональны тому, насколько прочным и стабильным накануне падения казался режим, цементируемый ксенофобией, войной и страхом.