О Белой и Пушистой Польше. Очередное вранье сталинистов.

Предтечи Освенцима

Голодом и холодом, розгой и пулей

В Польше тема Катыни является священной. В каждом уважающем себя польском городе имеется улица “Жертв Катыни”, гимназия “имени Героев Катыни”, свой, местный, “Катынский крест”. Ситуация для рядового поляка, как в популярном стихотворении советских времён: “…он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт”. Особый упор в пропаганде катынской темы польские политики и историки делают на беззаконный и безжалостный расстрел польских офицеров и полицейских весной 1940 г. по решению высших советских властей.

При этом польская сторона, несмотря на бесспорные факты бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам в 1919–1922 гг., не признает своей ответственности за их гибель в польском плену и категорически отвергает любые обвинения по этому поводу в свой адрес. Особое возмущение поляков вызывают попытки провести параллели между нацистскими концентрационными лагерями и польскими лагерями для военнопленных. В то же время, основания для подобных сравнений есть.

В качестве примера приведем, для сравнения, две небольшие подборки фактов о зверствах охраны и об условиях жизни в нацистском “лагере смерти” Освенцим в 1943-1944 гг. и в польских лагерях для военнопленных в 1919-1922 гг. Факты взяты из книги бывших заключенных Освенцима О. Крауса и Э. Кулки “Фабрика смерти”, изданной Политиздатом в 1960 г., сборника документов “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.”, изданного в 2004 г. в Москве и С-Петербурге и воспоминаний Вальдена (Подольского) “В польском плену, записки”, опубликованных в 1931 г. в № 5 журнала “Новый мир”.

На Нюрнбергском процессе нацистские преступники пытались доказать, что в немецких концентрационных лагерях условия содержания узников были нормальными. Особо подчеркивалось, что лагерные администрации “строго соблюдали” санитарные нормы при содержании пленных, что с осени 1943 г. побои в Освенциме были официально запрещены и т. д.

Однако в действительности: “…Комендант лагеря объявлял приговор провинившимся заключенным. Чаще всего назначались двадцать ударов плетью…Вскоре в разные стороны летели окровавленные клочья ветхой одежды…”.

“Перевод в тюремный блок был обычной мерой за определенные проступки. А пребывание в этом блоке означало верную смерть…

“Для целых групп заключенных…обычно применялось наказание, которое называлось “спортом” Заключенных заставляли быстро падать на землю и вскакивать, ползать по-пластунски и приседать”.

“Вдоль стен и посредине блока-лазарета были установлены нары с тюфяками, пропитанными человеческими выделениями… Больные лежали рядом с умирающими и уже мертвыми заключенными”.

Польские историки также постоянно апеллируют к официальным документам, принятым польскими властями в 1919-1921 гг. Эти документы, казалось бы, должны были обеспечить относительно нормальные условия содержания красноармейцев в польских лагерях для военнопленных. Наказание пленных поркой здесь также официально было строго запрещено. Однако реальная ситуация, как и в Освенциме, была иной.

В лагере Стшалково: “Началось с назначения 50 ударов розгой из колючей проволоки… Более десяти пленных умерли от заражения крови”.

“Ежедневно арестованных выгоняют на улицу и вместо прогулок, гоняют бегом, приказывая падать в грязь… Если пленный отказывается падать или, упав не может подняться обессиленный его избивают ударами прикладов”.

В лагере Вадовицы: “Длинные прутья всегда лежали наготове… при мне засекли двух солдат, пойманных в соседней деревне… Подозрительных зачастую переводили в особый барак–штрафной барак, оттуда уже не выходил почти никто”.

В лагерях Брест-Литовска: “Сами бараки переполнены, среди “здоровых” полно больных.  ...Среди тех 1.400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьем, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно”.

В лагере Домбе: “Большинство без обуви – совсем босые… Кроватей и нар почти нет… Ни соломы, ни сена нет вообще. Спят на земле или досках. Одеял очень мало”.

Своеобразной “индульгенцией” в вопросе массовой гибели пленных красноармейцев на территории Польши, польские историки пытаются представить российско-польский сборник документов и материалов “Красноармейцы в польском плену в 1919 – 1922 гг.”. Утверждается, что: “Достигнутое согласие исследователей (российских и польских составителей сборника. - Прим. авт.) в отношении количества умерших в польском плену красноармейцев…закрывает возможность политических спекуляций на теме, проблема переходит в разряд чисто исторических…” (А.Памятных. “Новая Польша”, №10, 2005).

Казалось бы, в таком случае, издание в 1990-х годах значительно более объемного совместного российско-польского 4-томного сборника “Катынь. Документы преступления”, при подготовке которого польские и российские исследователи также пришли к согласию относительно количества погибших в советском плену польских военнопленных и обстоятельств их гибели, должно было навсегда закрыть Катынскую тему в польско-российских политических отношениях. Но польская сторона с этим не согласна. Она упорно стремится выявить всех виновных в Катынском преступлении российских граждан, привлечь их к юридической ответственности, принудить российских политиков принести официальные извинения и добиться выплаты российским правительством компенсаций родственникам погибших.

Русофобия

Изучение документов сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919 – 1922 гг.” раскрывает картину такого дикого варварства польской стороны по отношению к пленным красноармейцам, что о переходе этой проблемы в “разряд чисто исторических” также не может быть и речи!

К подобному выводу неизбежно придет любой непредвзятый исследователь, взявший на себя труд внимательно “проштудировать” 912-страничный сборник документов. Более того, размещенные в сборнике документы неопровержимо свидетельствуют о том, что в отношении военнопленных советских красноармейцев, прежде всего, этнических русских и евреев, польские власти проводили политику истребления голодом и холодом, розгой и пулей. Подобные действия Нюрнбергский трибунал в 1946 г. квалифицировал, как “Военные преступления. Убийства и жестокое обращение с военнопленными”. Явно выраженная национальная направленность такой преступной политики вынуждает ставить вопрос о наличии в действиях польских властей признаков геноцида.

Также с большой степенью уверенности можно сделать вывод о том, что предопределенность гибели пленных красноармейцев в польских лагерях обуславливалась общим антироссийским настроем польского общества - чем больше подохнет большевиков, тем лучше. Большинство политиков и военных руководителей Польши того времени разделяли эти настроения. Доказательств этому более чем достаточно. Приведем лишь несколько из них.

Наиболее ярко тогдашние антироссийские настроения, царившие в польском обществе, сформулировал заместитель министра внутренних дел Польши Юзеф Бек: “Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней” (В.Сиполс. “Тайны дипломатические”, с. 35).

Не понаслышке знал об этих настроениях и командующий Добровольческой армией Антон Иванович Деникин, по происхождению наполовину поляк, родившийся и проведший юные годы в Польше. Вот что он пишет в своих воспоминаниях о жестоком и диком прессе полонизации, придавившим русские земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору 1921 года: “Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданственности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов” (А.Деникин. “Путь русского офицера”, с. 14).

Всего же в Польше в то время было разрушено 114 православных церквей, в том числе, был взорван уникальный по своей культурной значимости варшавский кафедральный собор святого Александра Невского, имевший в своем собрании более десяти тысяч произведений и предметов мировой художественной ценности. Оправдывая это варварское деяние, газета “Голос Варшавски” писала, что “уничтожив храм, тем самым мы доказали свое превосходство над Россией, свою победу над нею”.

Отношение польской стороны к пленным красноармейцам предельно ясно выразил комендант лагеря в Брест-Литовске, который прибывшим осенью 1920 г. военнопленным откровенно заявил: “Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас, - хорошо, я дам вам землю. Убивать вас я не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете” (“Красноармейцы в польском плену…”, с. 175).

Подлог или По инструкции положено…

Один из составителей сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919 – 1922 гг.”, польский профессор Збигнев Карпус, старательно пропагандирует точку зрения о том, что власти Польши в 1919-22 г.г., якобы, строго соблюдали положения Гаагской конвенции 1907 г., и делали все возможное и невозможное для улучшения условий содержания военнопленных и интернированных в своих лагерях. Вместе с Карпусом, этой же точки зрения придерживается российский публицист Яков Кротов, внук, чудом оставшегося в живых, узника польского лагеря для военнопленных в Тухоли Лазаря Борисовича Гиндина.

На основании писем своего деда из польского плена (http://www.krotov.info/library/k/krotov/lb04.html ), Я.Кротов утверждает, что лагерь в Тухоли “…не был курорт, но и не “лагерь смерти””. По его мнению, миф о том, что “счет смертям русских пленных в Тухоли идет на десятки тысяч” необоснованно создали газеты русской эмиграции в Варшаве (http://www.krotov.info/yakov/dnevnik/2000/001784.html ).

Я.Кротов заявляет: “Мне не нужны речи Чичерина, чтобы судить о Тухоле: мой дед, Лазарь Гиндин, был там” (Московские новости, № 1065, 28.11.2000, с. 5). Однако, аргумент Я.Кротова о том, что, видимо, не так страшен лагерь в Тухоли, если там выжил его дед, совершенно несостоятелен, хотя бы потому, что в Освенциме и на Колыме тоже выжило немало заключенных.

В ноте наркома иностранных дел РСФСР Г. Чичерина от 9 сентября 1921 г. была беспрецедентно жестко охарактеризована политика польских властей в отношении пленных красноармейцев: “Нет никакого сравнения между содержанием тех мелких обвинений, которые Польское Правительство предъявляет России в этом вопросе, с той страшной и громадной виной, которая лежит на польских властях в связи с ужасающим обращением в пределах Польши”. ("Красноармейцы в польском плену…”, с. 660). Основания для подобного тона у Чичерина были.

Сборник “Красноармейцы…” содержит целый ряд других документов, подтверждающих заявление Г.Чичерина, и неопровержимо свидетельствующих о бесчеловечных условиях жизни военнопленных красноармейцев в польских лагерях; о повсеместных бессудных расстрелах пленных, о кровавых порках розгами, о постоянных избиениях и издевательствах и т. д. К сведению г-на Я.Кротова, в ноте не упоминается лагерь в Тухоли, Чичерин ставит вопрос только о лагере в Стшалково, в котором “безнаказанно творятся неописуемые ужасы”. ("Красноармейцы…”, с. 660).

Утверждения польских историков З.Карпуса и В.Резмера в предисловии к сборнику “Красноармейцы…” о, якобы, нормальной обстановке в польских лагерях для военнопленных, базируются не на действительных фактах о реальном положении в них пленных красноармейцев, а, в основном, на текстах инструкций и директив Верховного командования Войска Польского и Министерства военных дел Польши. (“Красноармейцы…”, с. 17-28). Таких распоряжений польских властей, казалось бы, направленных на улучшение условий содержания пленных красноармейцев, в сборнике “Красноармейцы…” содержится более трех десятков.

Однако явное, можно утверждать – умышленное, попустительство со стороны властных структур Польши к нарушителям этих указаний, привело к тому, что благие намерения польских властей так и остались всего лишь декларациями. Поэтому, позиция уважаемых польских профессоров З.Карпуса и В.Резмера в этом вопросе граничит с подлогом, когда желаемое стремятся выдать за действительное.

Анализ документов сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.” также позволяет сделать вывод, что, вероятно, во многих случаях исполнители на местах руководствовались преступными распоряжениями своих непосредственных начальников, предположительно, действовавших на основании секретных договоренностей и устных директив высших польских руководителей.

Например, как уже упоминалось, наказание пленных поркой в польских лагерях было строго запрещено (см. параграф 20 инструкции Министерства военных дел Польши для лагерей от 21 июня 1920 г., “Красноармейцы…”, с. 225). В то же время, как свидетельствуют документы сборника, наказание розгами и избиения пленных было системой в польских лагерях для военнопленных и интернированных в течение всего срока их существования.

Повсеместным явлением в польских лагерях, несмотря на декларируемые польскими властями гуманные меры, была смерть военнопленных от истощения. Культработник РККА Вальден (Подольский), прошедший все круги ада польского плена в 1919-1920 гг., в своих воспоминаниях “В польском плену”, опубликованных в 1931 г. в №№ 5 и 6 журнала “Новый мир”, как бы предвидя разгоревшиеся спустя 80 лет споры, писал: “Слышу протесты возмущенного польского патриота, который цитирует официальные отчеты с указанием, что на каждого пленного полагалось столько-то граммов жиров, углеводов и т. д. Именно поэтому, по-видимому, польские офицеры так охотно шли на административные должности в концентрационных лагерях” (“Новый мир”. № 5, 1931, с.88).

Не случайно, Верховный Чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Эмиль Годлевский, в своем письме военному министру Польши Казимежу Соснковскому в декабре 1920 г. положение в лагерях военнопленных характеризовал как “просто нечеловеческое и противоречащее не только всем требованиям гигиены, но вообще культуре” (“Красноармейцы…”, с. 419).

Реальная позиция верховных польских властей по отношению к “большевистским пленным” была зафиксирована в протоколе 11-ого заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии по репатриации пленных от 28 июля 1921 г. В нем констатируется: “когда лагерное командование считает возможным …предоставление более человеческих условий для существования военнопленных, то из центра идут запрещения” (“Красноармейцы…”, с. 643).

В том же протоколе 11-го заседания Смешанной комиссии была сформулирована общая оценка ситуации, в которой находились пленные красноармейцы в польских лагерях. С этой оценкой также была вынуждена согласиться польская сторона: “РУД (Российско-Украинская делегация) никогда не могла допустить, чтобы к пленным относились так бесчеловечно и с такой жестокостью… РУД делегация не вспоминает про тот сплошной кошмар и ужас избиений, увечий и сплошного физического истребления, который производился к русским военнопленным красноармейцам, особенно коммунистам, в первые дни и месяцы пленения” (“Красноармейцы…”, с. 642).

Рассуждения о том, что у молодого польского государства не было материальных возможностей обеспечить сносные условия существования пленных красноармейцев, не вполне обоснованны. Затраты на то, чтобы пленные в лагерях спали не на голых нарах или на земляном полу, а на соломе, были ничтожными. Но это требовало не только политической воли и желания, но, прежде всего, отношения к русским военнопленным и евреям, как к людям. Этого не было.

Применение выражения “русские военнопленные и евреи” не случайно. Надо иметь в виду, что размещение пленных в польских лагерях осуществлялось, в основном, по национальному признаку. При этом в самом тяжелом положении оказывались “большевистские пленные русские (после отделения большевистского элемента)… и евреи” (“Красноармейцы…”, с.280-282).

Характерно, что о схожем унижительном и жестоком отношении поляков к союзникам - русским белогвардейцам, интернированным в лагерях на польской территории, писал в своем письме от 21 декабря 1920 г. главе польского государства Юзефу Пилсудскому непримиримый борец с большевизмом Борис Савинков (“Красноармейцы…”, с. 458).

Русских большевистских пленных и евреев польские власти фактически не считали за людей. Иначе трудно объяснить тот факт, что в самом большом польском лагере военнопленных в Стшалково за три года не смогли решить вопрос об отправлении военнопленными естественных потребностей в ночное время. В бараках туалеты отсутствовали, а лагерная администрация под страхом расстрела запрещала выходить после 6 часов вечера из бараков. Поэтому пленные “принуждены были отправлять естественные потребности в котелки, из которых потом приходилось есть” (“Красноармейцы…”, с. 696).

В докладе Российско-Украинской делегации отмечалось, что: “Содержа пленных в нижнем белье, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения в/пленных практиковалось на каждом шагу…” (“Красноармейцы…”, с. 704). Лазарь Гиндин в беседе с внуком в 1972 г. вспоминает, что с него сразу же после взятия в плен: “…сняли сапоги и одежду, дали вместо них отрепья. По одному вызывали на допрос. Потом повели босиком через деревню. Подбегали поляки, били пленных, ругались. Конвой им не мешал”. (http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=156 )

Тухоль – лагерь смерти

Самые ожесточенные российско-польские споры вызывает количество пленных красноармейцев, погибших в лагере в Тухоли. Польский профессор З.Карпус в предисловии к сборнику “Красноармейцы…” отмечает, что: “Во многих публикациях утверждается, что в этом лагере умерло 22 тыс. красноармейцев и поэтому этот лагерь везде называется лагерь смерти. Подавая эту “сенсацию”, авторы публикаций не задумываются над тем, возможно ли, чтобы так много российских пленных умерло за столь короткий срок пребывания в Тухоли…

Основываясь на сохранившихся источниках, можно с уверенностью утверждать, что в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных” ("Красноармейцы…”, с. 26 - 27).

По данным проф.З.Карпуса лагерь в Тухоли действовал с конца августа 1920 г. до середины октября 1921 г., т.е. почти 14 месяцев. (Л.Гиндин совершил побег из Тухоли в начале декабря 1921 г.).

Аргумент проф. З. Карпуса по поводу того, что за год с небольшим невозможна гибель 22 тысячи человек (при максимальной численности пленных в Тухоли в 11 тысяч пленных), несостоятелен.

Документы сборника “Красноармейцы…” позволяют утверждать, что в осенне-зимний период 1920/21 гг. вымер почти весь контингент (900 чел. или 82%) небольшой (1100 пленных) концентрационной станции в Пулавах ("Красноармейцы в польском плену…”, с. 548). Тем не менее, эта станция практически всегда была полностью укомплектована пленными. Также напомним о смертности в течение осенне-зимнего периода 1920/21 гг в рабочих отрядах лагеря в Домбе. Здесь только в двух рабочих отрядах №№ 25 и 20 из 550 военнопленных осталось в живых 150 человек. Смертность составила 72,8 %. В апреле 1921 г. эти рабочие отряды были вновь укомплектованы. ("Красноармейцы…”, с. 577).

О том, что смертность в Тухоли была не ниже смертности в Пулавах, заявляла известная польская общественная деятельница, уполномоченная Российского общества Красного Креста (РОКК) Стефания Семполовская. Она так оценивала уровень смертности среди пленных Тухольского лагеря: “…Тухоля: Смертность в лагере столь велика, что согласно подсчетам, сделанным мною с одним из офицеров, при той смертности, которая была в октябре (1920 г.), весь лагерь вымер бы за 4-5 месяцев” (“Красноармейцы…”, с. 586). Однако заявление С.Семполовской проф. З.Карпус предпочитает игнорировать.

Выводы С.Семполовской об ужасающем положении пленных красноармейцев в Тухольском лагере подтверждают и другие проверяющие. Вот что писала о лагере в Тухоли в декабре 1920 г представитель Польского общества Красного Креста (ПОКК) Наталья Крейц-Вележиньская: “Всего сейчас в Тухоли 5.373 пленных. Лагерь в Тухоли – это т. н. землянки, в которые входят по ступенькам, идущим вниз. По обе стороны расположены нары, на которых пленные спят. Отсутствуют сенники, солома, одеяла. Нет тепла из-за нерегулярной поставки топлива…” (“Красноармейцы …”, с. 437).

По описанию представителей РОКК Тухольский госпиталь в ноябре 1920 г. выглядел так: “Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные, вроде ангаров. Все здания ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку… Холод обыкновенно ужасный. Говорят во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях… Все на грязных матрасах без постельного белья, только ¼ имеет кое-какие одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги” (“Красноармейцы…”, с. 376).

Однако официальные польские проверяющие всячески пытались приукрасить ситуацию в лагерях. Так, генерал-поручик Ромер в своем отчете от 16 декабря 1920 г о результатах проверки лагеря пленных в Тухоли отмечал, что в лагере “…на пищевом довольствии в среднем 6.000, количество больных по причине значительного числа инфекционных болезней (идет) вверх 2.000, средний уровень смертности в день – 10 человек)… Пленные, правда, в рваной одежде, но по сравнению с другими лагерями, за небольшим исключением, в целом одеты, обуты… Размещение пленных не совсем надлежащее. Пленные ослаблены, требуют поддержки, размещены в очень плохих землянках” (“Красноармейцы…”, с.454).

В то же время документы сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919 – 1922 гг.” свидетельствуют о том, что при заболеваемости в 2000 чел. смертность зимой 1920/21 г. в польских лагерях для военнопленных была несравненно выше. Как уже отмечалось, в лагере Стшалково при заболеваемости в 2.200 больных смертность достигала 50 человек в день (“Красноармейцы в польском плену…”, с. 361). В середине ноября она составила уже 70 человек в день (“Красноармейцы…”, с. 388).

Представители американского Союза Христианской молодежи еще в октябре 1920 г. отмечали, что в Тухольском лагере “состояние лазарета ещё хуже, чем в Стшалково” (“Красноармейцы…”, с. 344). Поэтому нет сомнений в том, что смертность в Тухольском лазарете в декабре 1920 г. была значительно выше 10 чел. в день и, что генерал Ромер стал жертвой “точной” лагерной отчетности, о которой мы уже говорили.

Утверждение проф. З.Карпуса о том, что, документально подтверждена смерть лишь “1950 большевистских военнопленных”, также не соответствует действительности. В сборнике “Красноармейцы…” есть ссылка на официальную статистику тухольского лагерного лазарета, согласно которой: “…с момента открытия лазарета в феврале 1921 г. до 11 мая того же года в лагере было эпидемических заболеваний 6.491, неэпидемических 12.294, всего 23.785 заболеваний… За тот же промежуток времени в лагере зарегистрировано 2.561 смертный случай, за три месяца погибло не менее 25% общего числа пленных, содержавшихся в лагере” (“Красноармейцы…”, с. 671).

В течение трех месяцев каждый пленный в лагере Тухоль болел дважды, в том числе, около 60% всех пленных переболело эпидемическими заболеваниями. С учетом этого, смертность даже в 2.561 чел. за данный период представляется явно заниженной. Однако согласимся с ней. Отметим, что весной 1921 г. абсолютное большинство контингента Тухольского лагеря (97,5%). составляли пленные красноармейцы. (“Красноармейцы…”, с. 507). Поэтому можно уверенно утверждать, что смертность среди красноармейцев за февраль–май 1921 г. составила никак не менее 2.500 человек. Таким образом, в Тухоли только за три месяца 1921 г. “большевистских военнопленных” умерло на 550 человек больше того количества, что профессор З.Карпус соглашается признать умершими в Тухольском лагере за все 14 месяцев его существования.

В сборнике “Красноармейцы…” есть и другие свидетельства, на основании которых можно сделать выводы о реальной смертности в Тухольском лагере. Это чрезвычайно важно, так как известно, что в 1919 - 1920 гг. польские власти фактически не вели достоверного учета умерших в плену красноармейцев. Об этом заявляли уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК), уполномоченная РОКК С. Семполовская и др. (“Красноармейцы…”, с. с. 92, 586).

Уже упоминалось, что С. Семполовская считала, что при смертности, которая была в октябре (1920 г.), весь лагерь в Тухоли вымер бы за 4-5 месяцев. (“Красноармейцы…”, с. 586). Несложные арифметические подсчеты показывают, что осенью 1920 г. месячная смертность в Тухольском лагере составляла 20-25% от среднесписочного состава. Если учесть, что на 1 октября 1920 г. в лагере находился 7.981 пленный (“Красноармейцы…”, с. 327), то месячная смертность должна была составлять от 1.600 до 2.000 человек. Надо отметить, что численность пленных в лагере Тухоли на 10 ноября 1920 г. составила уже лишь 4.729 чел. (“Красноармейцы…”, с. 384). За 40 дней октября и ноября 1920 г., когда лагерь был закрыт на карантин в связи с эпидемией, количество пленных в лагере уменьшилась на 3.252 человек (“Красноармейцы…”, с. 384). Можно с полной уверенностью сделать вывод о том, что эти 3.252 военнопленных стали жертвой эпидемии. Приведенные цифры убедительно подтверждают оценку уровня смертности в Тухоли С.Семполовской

О смертности в Тухоли в самые страшные месяцы 1920/21 г.г. (ноябрь, декабрь, январь и февраль) остается только догадываться. Надо полагать, что она также составляла никак не меньше 1.000-2.000 человек в месяц, особенно с учетом гигантского уровня смертности среди пленных красноармейцев, доставлявшихся в Тухольский лагерь в неотапливаемых вагонах в декабрьские и январские морозы . Правда, профессор Карпус утверждает, что максимальная смертность была в январе 1921 г., когда умерло “более 560 человек”. ("Красноармейцы…”, с. 27), что явно не соответствует действительности. Однако согласимся с этой цифрой и постараемся определить смертность в лагере в Тухоли за период, который хоть каким-то образом подтвержден документами сборника “Красноармейцы…”. Исходя из вышеприведенных данных, этот период составляет 170 день: 40 дней октября-ноября 1920 г., 31 день января 1921 г. и 99 дней февраля –11 мая 1921 г. (по отчету лазарета).

Несложный подсчет показывает, что менее чем за полгода, даже с учетом явно заниженных январских данных проф. З.Карпуса, в Тухоли умерло 6.312 пленных красноармейцев, что более чем в три раза превышает цифру смертности “большевистских военнопленных” в 1950 человек за все 14 месяцев его существования, предлагаемую тем же З.Карпусом.

При оценке смертности в лагере Тухоль необходимо напомнить, что представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в своем отчете о посещении лагеря в Тухоли в декабре 1920 г. отмечала, что: “Трагичнее всего условия вновь прибывших, которых перевозят в неотапливаемых вагонах, без соответствующей одежды, холодные, голодные и уставшие… После такого путешествия многих из них отправляют в госпиталь, а более слабые умирают” (“Красноармейцы…”, с. 438). Смертность в таких эшелонах нередко достигала 40% (“Красноармейцы…”, с. 126).

Военнопленные, умершие в эшелонах, считались направленными в лагерь, но захоранивались в могильниках рядом с железнодорожными станциями, на которых эшелоны останавливались на длительные стоянки. Военнопленные, умершие при прохождении карантина или в эшелонах на последнем этапе транспортировки, считались доставленными в лагерь и захоранивались в лагерных могильниках. Однако, судя по всему, официально в общелагерной статистике такие смерти не фиксировали. Их количество могли учитывать лишь офицеры II отдела, которые осуществляли в польских лагерях “политическую сортировку” пленных и интернированных после их прибытия. В этой связи особый интерес представляет письмо за № 1462 от 1 февраля 1922 г. военному министру Польши от подполковника Игнацы Матушевского (Ignacy Matuszewski), начальника II отдела Генерального штаба Верховного командования Войска Польского (военной разведки), в котором И.Матушевский подтвердил факт смерти в лагере Тухоли 22 тыс. красноармейцев ("Красноармейцы…”, с. 701).

Сорок лет фальсификации

Письмо И.Матушевского известно с 1965 г. и является объектом яростной критики со стороны официозных польских историков. Утверждается, что сведения об огромной смертности в Тухоли И.Матушевский якобы почерпнул из прессы. Некоторые авторы, аргументируя такую свою позицию, ссылаются на савинковскую газету “Свобода”, издаваемую в Варшаве, в которой 19 октября 1921 г., то есть почти за три с половиной месяца до письма И.Матушевского, появилась информация о том, что в лагере Тухоли за год умерло около 22 тыс. пленных красноармейцев.

Из истории известно немало случаев, когда секретнейшая информация о различных, шокирующих общественность, фактах становилась достоянием журналистов и правительственные круги различных стран впоследствии были вынуждены подтверждать правоту прессы. Недавно все мы, благодаря прессе, стали свидетелями публичного скандала с тайными тюрьмами ЦРУ за пределами территории США. Так произошло и в нашем случае.

Польские историки, используя то обстоятельство, что II отдел (разведка и контрразведка) Верховного командования и Генштаба одно время назывался “информационным”, пытаются представить письмо И.Матушевского как некий информационный обзор прессы о польских лагерях пленных. Самого же И.Матушевского стремятся выставить в виде недалекого штабиста, который, по простоте душевной, использовал непроверенный факт из газет.

Подобной трактовке указанного письма противоречит тот факт, что Игнаци Матушевский родился в семье известного польского энциклопедиста и литературного критика Игнаци-Эразма Матушевского (1858-1919). Крестным отцом Игнацы-младшего был великий классик польской прозы Болеслав Прус. И.Матушевский получил блестящее образование, в том числе и юридическое. В момент “тухольского инцидента” подполковнику И.Матушевскому был 31 год, но он уже имел солидный послужной список и в системе польской военной разведки работал более трех лет, т.е. с момента её организации.

В распоряжении Минвоендела № 6347 от 17 июля 1920 г. II отделу Верховного командования ВП (с апреля 1921 г. II отдел Генштаба) поручается принять меры по организации личного обыска пленных красноармейцев на предмет изъятия у них денежных средств и документов. ("Красноармейцы…”, с. 239). Еще более конкретно обязанности офицеров II отдела, как политических офицеров, сформулированы во Временной инструкции для концентрационных лагерей военнопленных, утвержденной Верховным Командованием ВП 21 апреля 1921 г.: “Офицеры, прикомандированные из II отдела для политической сортировки пленных, действуют по инструкции II отдела Верховного Командования № 16019/ II…” ("Красноармейцы…”, с. 193).

Указание военного министра Польши начальнику II отдела Генерального штаба, оформленное распоряжением № 65/22 от 12 января 1922 г.: “…представить объяснение, при каких условиях произошел побег 33 коммунистов из лагеря пленных Стшалково и кто несет за это ответственность”, четко определяет место II отдела Генштаба в системе польских лагерей пленных. (“Красноармейцы…”, с. 700). Подобное поручение могло быть дано лишь тому, кто в силу служебного положения обязан был знать и контролировать реальное положение дел в лагерях пленных и интернированных.

Фраза в ответе И.Матушевского относительно “информации, почерпнутой из переписки интернированных и из прессы” позволила ангажированным историкам в течение 40 лет утверждать то, что, значительную часть информации о ситуации в польских лагерях для пленных, в том числе и по смертности в Тухоли, II отдел Генштаба получил из прессы. Судя по вышеприведенным документам, у офицеров II отдела была масса других возможностей для гарантированного получения достоверной информации в лагерях. Это факт. Нельзя же считать польских разведчиков наивными дилетантами. Особенно если учесть, что в польских лагерях они выполняли функции, в какой-то мере аналогичные особым отделам ГУГБ НКВД, действовавшим в советских лагерях.

Совершенно очевидно, что ссылаясь на прессу, И.Матушевский, говорит только о том, что благодаря ей приобрели общественную известность побеги из лагерей из-за плохих условий содержания в них пленных. Лагерь же в Тухоли приобрел известность как “лагерь смерти”. Но о количестве умерших в нём красноармейцев И.Матушевский говорит, как о достоверном факте, не ссылаясь на прессу и выделяя его скобками.

Можно ли допустить, что начальник военной разведки в официальном документе сообщил руководству страны непроверенный факт из газет по проблеме, находящейся в центре громкого дипломатического скандала? Исключено! В Польше к тому времени еще не успели остыть страсти после ноты наркома иностранных дел РСФСР Г.Чичерина от 9 сентября 1921 г., в которой польские власти были обвинены в гибели 60.000 советских военнопленных. (“Красноармейцы…”, с. 660). При таких обстоятельствах, дезинформация высшего руководства страны была для Матушевского равносильна политическому самоубийству.

Решение информировать польское военное руководство о смерти в Тухольском лагере 22 тысяч пленных созрело у И.Матушевского, скорее всего, по причине того, что это стало “секретом Полишинеля”. И.Матушевский хорошо представлял себе, какой эффект произведет в польских верхах его утверждение. Нет сомнений, что в момент написания письма он также прекрасно понимал, что от него потребуют дополнительные объяснения. Из этого следует, что И.Матушевский располагал документально подтвержденными и проверенными сведениями о количестве погибших в лагере Тухоли красноармейцев

В противном случае служебное разбирательство могло закончиться не только снятием И.Матушевского с должности, но и военным трибуналом, так как начальник военной разведки авторитетом своего ведомства подтвердил антипольскую “газетную утку”. Дальнейшее развитие событий показало, что у польского руководства к И.Матушевскому по “тухольскому инциденту” не возникло претензий. После этого он еще более полутора лет исполнял обязанности начальника II отдела Генштаба Войска Польского, а в дальнейшем успешно работал на дипломатическом поприще.

Свидетельство И.Матушевского ставит крест на 40-летней фальсификации польской стороной данных о количестве красноармейцев, погибших в польском плену и, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, позволяет вынести на межгосударственный уровень эту проблему, дабы выяснить действительное количество погибших в 1919-22 г.г. соотечественников и обстоятельства их гибели.

Вместо заключения

Из вышеизложенного следует, что количественные данные о смертности в польских лагерях для военнопленных в 1919-22 г.г., которыми оперируют польские историки и политики, явно занижены. Основываясь только на материалах сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.”, можно сделать обоснованный вывод о том, что обстоятельства массовой гибели красноармейцев на территории Польши в 1919-22 г.г. могут расцениваться как свидетельство геноцида русских пленных красноармейцев и их умышленного истребления польской стороной.