Я ВООРУЖИЛСЯ КОПИЯМИ. ПРАВЯЩИЕ ПАРТИИ ВСЕГДА СКРЫВАЮТ СВОИ ДОКУМЕНТЫ

Я ВООРУЖИЛСЯ КОПИЯМИ. ПРАВЯЩИЕ ПАРТИИ ВСЕГДА СКРЫВАЮТ СВОИ ДОКУМЕНТЫ
Как Владимир БУКОВСКИЙ скопировал секретные документы ЦК КПСС, которые опять засекретили...
       

     
       Двенадцать лет назад, 30 ноября, закончился процесс «КПСС против Ельцина». В 1992 году коммунисты подали иск в Конституционный суд РФ, оспаривая указ президента России о запрете партии. КС вынес компромиссное решение: запрет Ельциным высших организационных структур КПСС соответствует Конституции; но первичные территориальные организации партии имеют право действовать в соответствии с законом.
       Одним из экспертов Конституционного суда с президентской стороны был известный диссидент Владимир Буковский. О том, как шла подготовка к этому «процессу века», как рассекречивались партийные документы, Владимир БУКОВСКИЙ рассказывает в интервью «Новой».
       
       — Владимир Константинович, в 1992 году вы приняли участие в рассекречивании партийных архивов и опубликовали много документов, впоследствии снова засекреченных. Расскажите, как это происходило.
       — В двадцатых числах августа 1991 года, сразу после путча ГКЧП, я приехал в Москву и начал уговаривать власти открыть архивы и устроить суд над КПСС. К тому времени я уже был хорошо знаком с людьми из ближайшего окружения Ельцина — Геннадием Бурбулисом и Михаилом Полтораниным. Я к ним пришел с этим предложением и объяснил, что если этого не сделать, то коммунисты оживут и снова станут серьезной угрозой. И более-менее всех уговорил — кроме Ельцина. Тем не менее я предложил созвать международную комиссию из историков, открыть архивы и постепенно все обнародовать. Был даже подписан черновой договор между главой Росархива Рудольфом Пихоя и мной. У меня были доверенности Гуверовского института войны, революции и мира и еще целого ряда западных исследовательских институтов, то есть я действовал как их представитель.
       Этот договор у меня где-то до сих пор хранится. Он был написан от руки и подписан Пихоя и мной. Как впоследствии выяснилось, никакого значения он не имел и оказался филькиной грамотой. Когда чуть позже я снова приехал в Россию, оказалось, что все изменилось. Ельцина уговорили подписать какую-то инструкцию, согласно которой возвращаются правила секретности, существовавшие до падения советской власти.
       — Это когда произошло?
       — К концу того же 1991 года. Ельцин, несмотря на все ходатайства Бурбулиса и Полторанина, выступил против идеи суда. Он сказал, что не надо раскачивать лодку. Конъюнктура очень быстро, буквально в течение месяца, изменилась, и никакой речи о комиссии, о суде, об открытии архивов уже просто не было. Все вернулось на круги своя. Я не смог в архивах посмотреть даже собственное дело. Мне сказали, что подписано решение о засекречивании материалов после 1961 года. А «особые папки» засекретили чуть ли не со сталинских времен. И я уехал из России, потеряв всякое желание возвращаться.
       Но к весне мое предсказание оправдалось. Коммунисты зашевелились, ожили и подали в Конституционный суд на Ельцина, оспаривая его решение о запрете КПСС. Мне позвонили от Бурбулиса и попросили приехать помочь с этим судом. Я сразу же сказал, что приеду при одном условии: если будут открыты архивы. Меня заверили, что они будут открыты. Весной 1992 года действительно была создана президентская комиссия по временному рассекречиванию архивов для нужд судебного дела. К моменту моего приезда она уже работала. Кое-что уже было доступно.
       — А с чего вы начали рассекречивание?
       — В основном смотрели документы ЦК. Как известно, было три уровня принятия решений — Политбюро, секретариат ЦК и аппарат ЦК (отделы). В основном рассекречивались документы секретариата и аппарата. В августе 1991 года здание ЦК было опечатано. Его взяли под контроль и сменили охрану. Поэтому архивы, находившиеся в здании ЦК на Ильинке, оказались в руках российских властей. А архив Политбюро где-то за год до того был перевезен в Кремль и приобщен к Президентскому архиву, то есть к архиву Горбачева. И поэтому был недоступен российской власти.
       — А кому он был доступен?
       — В тот момент Ельцин уже мог распоряжаться архивом, он стал президентом страны. Но все было не так просто. Если в здание ЦК мы могли ходить, смотреть описи, по описям заказывать документы и через суд их пробивать, то в Президентский архив мы даже попасть не могли.
       — Кто это — мы? Члены комиссии?
       — Да, группа экспертов. Я официально был экспертом Конституционного суда по делу «КПСС против Ельцина». В архиве Политбюро мы не могли ничего толком заказать, потому что не видели описей. А не имея описей, невозможно было дать номер документа и шифр. Президентский архив этим пользовался. Если мы запрашивали какой-нибудь документ, они требовали его номер, шифр и дату решения Политбюро, отлично зная, что ничего этого у нас нет. Но механизм получения особо важных документов существовал. Если мы очень хотели получить некий документ, мы шли к Бурбулису и Полторанину, они шли к Ельцину, Ельцин вызывал начальника архива, стучал кулаком по столу, и назавтра документ нам предоставляли.
       Но это был довольно сложный алгоритм. Каждую бумажку так вышибать невозможно. Главой ельцинской администрации был некий Петров, которого Ельцин притащил с собой еще из свердловского обкома.

Он по статусу отвечал за Президентский архив. Поэтому пробиться туда мы не могли никак. Это был старый обкомовец, который душой принадлежал партии и вовсе не хотел, чтобы такие люди, как мы, туда совали нос. Только через Ельцина и со скандалом можно было что-то получить. Так мы, например, получили документ о вторжении в Афганистан, хотя архив нам отвечал, что никакого решения об этом вторжении Политбюро не принимало.
       — Как вам удавалось копировать документы?
       — Я их сканировал. Купил портативный компьютер и ручной сканер — по тем временам это было большой новинкой даже на Западе. Я приобрел экспериментальную модель у фирмы-производителя. В широкой продаже их еще не было, а в России о такой технике даже не слышали. И не подозревали, чем я, собственно, занимаюсь. Хотя никакого закона я не нарушал. Нам запрещалось ксерокопировать документы, но упоминания о сканировании в инструкциях не было. Они же были составлены очень давно, еще при советской власти. Потом чиновники наконец сообразили, чем я занимаюсь. Помню, кто-то закричал однажды: «Он же все копирует! Он же все на Западе опубликует!». Я спокойно собрал вещи и вышел из здания… Слава богу, не задержали, дали уехать.
       — Вам удалось, насколько я знаю, скопировать даже некоторые документы, не рассекреченные для Конституционного суда.
       — Да. В основе своей это были документы, связанные, как они выражались, с агентурной работой. А по их правилам агентуру расшифровывать нельзя ни при каких обстоятельствах.
       — Как вам удалось добраться до этих документов?
       — Я запрашивал документы по описи. А описи устроены так, что по ним не поймешь, что это за документ. Названия, например, такие: «Вопрос международного отдела ЦК» или «Вопрос КГБ СССР». Нужно было догадываться, что это мог быть за вопрос в то время. Я разозлился и потребовал открыть все документы из «особых папок». Вообще все. И власти на это пошли.
       Так вот, однажды заходит в комнату отдыха президентской стороны, участвовавшей в процессе, член комиссии по рассекречиванию Котенков (тогда представитель президента в Верховном совете) и радостно мне сообщает, что в комиссии для меня много новых материалов рассекретили — целую папку. Не все, конечно, есть документы, связанные с агентурой, эти — никак, а остальное вот — читай! И кладет передо мной одну папку. А вторую кладет на свой стол. Тут начался обеденный перерыв, и они все отправились на обед. В пустой комнате остались я и две папки. Ну я, конечно, начал с папки Котенкова…
       — Какой массив материала вам удалось просмотреть?
       — Много тысяч документов, а скопировал я порядка семи тысяч. Вообще комиссией было отобрано 48 томов, но все я не сканировал. Очень большую часть составляли вещи, мне мало интересные, например, коррупция в КПСС.
       — Что такое «особая папка»?
       — «Особая папка» — это форма секретности. Есть разные формы — «секретно», «сверхсекретно», «особой важности», «лично», «особая папка». А в президентском архиве, то есть в архиве Политбюро, еще была такая форма, как «особый пакет». Это запломбированный мешок, на котором не написано, что в нем находится.
       — Что хранилось в таких «особых пакетах»?
       — Сведения о всех крупных убийствах: например, о катынском деле — расстрел пленных польских офицеров в 1940 году. Но не только. Там же находился секретный протокол к договору «Молотов — Риббентроп» от 1939 года. Там вообще много вещей, неприятных для власти.
       Президентский архив после суда снова перевели на Ильинку в здание ЦК. Но он хранится отдельно, в него нужен особый допуск.
       — По какому принципу отбираются документы для засекречивания?
       — Думаю, что всю внешнюю политику они опять спрятали, все свои внешние грешки — тренировку террористов, поддержку «освободительных движений»… Они и тогда очень злились на меня за то, что я настоял на открытии «особых папок», где такие документы хранились.
       — Помнится, я читал в «Русской мысли» статью итальянской исследовательницы, которая занималась судьбами итальянцев, сгинувших в ГУЛАГе. Так вот, в конце девяностых она не смогла еще раз просмотреть документы, которые видела в начале девяностых. Все было закрыто.
       — Вот-вот. Например, какое-то время в начале девяностых был совершенно доступен архив Коминтерна, находившийся в здании бывшего Института марксизма-ленинизма. Западные исследователи там работали. Потом все закрыли.
       — Вы сейчас ездите в Россию?
       — Нет, мне с 1996 года отказывают в визе.
       
       Беседовал Дмитрий ХМЕЛЬНИЦКИЙ, Берлин,
       специально для «Новой»
     
       P.S. Интернет-адрес архивных документов, скопированных Владимиром Буковским: http://www.2nt1.com/archive/buk-rus.html
       
       20.12.2004