Как и почему пытают арестованных

Власть не признает, что следователи пытают арестованных

В 90-х годах я работал в правозащитной организации, которая занималась самым широким спектром самых различных проблем, связанных с нарушением прав человека. И среди тех проблем, которыми довелось заниматься — это были и нарушения политических прав, прав заключенных, это были права, связанные с неблагоприятной экологией, и так далее, — явно выделялась одна проблема. Выделялась она тем, что власть категорически отрицала само ее наличие. Соответственно невозможно было найти какие-то пути для ее решения.

Это была проблема применения незаконного насилия правоохранительными органами, проблема применения пыток.

Например, когда мы говорили, что есть проблема с перенаселенностью следственных изоляторов, с бесчеловечными условиями содержания в местах заключения, нам говорили, что да, это есть, но у государства не хватало средств, для того чтобы это эффективно решать сейчас. Мол, где-то заключенные сами виноваты, где-то власти ссылались на какие-то чрезвычайные обстоятельства типа того, что произошла криминальная революция в России и у нас просто не подготовленными оказались места заключения к такому вот валу арестантов и заключенных.

Но тем не менее власть говорила, что такие-то аргументы мы принимаем, мы с ними согласны, согласны, что есть такая проблема, и мы согласны, что ее нужно решать. Ну а дальше уже завязывалась дискуссия, какие есть пути выхода.

Что касается проблемы пыток, власть — обычно в лице органов прокуратуры — отвечала, что такой проблемы нет вообще. Все те десятки жалоб, которые правозащитники и наша правозащитная организация направляли в прокуратуру, те сотни сообщений, которые делала Московская Хельсинская группа, с которой мы тесно сотрудничали тогда, всегда, когда речь шла о проблеме пыток, вызывали такую реакцию: «Все это сплошное вранье. Прокуратура провела по вашим сообщениям проверки, ни один факт не подтвердился, все следственно арестованные, заключенные лгут. Лгут они для того, чтобы в каких-то случаях уйти от ответственности за совершенные преступления, а в каких-то случаях, потому что милицию не любят».

У Алексея Михеева десять дней выбивали признание

Я пришел к пониманию того, что необходимо заниматься кропотливой юридической работой, для того чтобы доказывать факты применения пыток. Доказывать таким образом, чтобы власть ни в лице милицейского руководства, ни в лице прокуратуры не могла отрицать того, что сам факт имел место быть. Очевидно, что таким доказательством для власти является судебное решение.

И вот тогда была собрана команда юристов, которые готовы были заниматься этой проблемой, которые готовы были всерьез посвятить себя этому делу. Собственно, вот так и появился комитет против пыток.

Первое дело, которым мы стали заниматься, — это достаточно известное дело Алексея Михеева. Молодой сотрудник милиции Михеев был обвинен в том, что он убил и изнасиловал восемнадцатилетнюю девушку. Вся «вина» Михеева на самом деле заключалась в том, что он подвез эту девушку на машине ночью. После этого девушка пропала. И поскольку Михеев был последним человеком, который, так сказать, с ней общался, его соответственно и обвинили в ее исчезновении, а позднее в ее убийстве.

В течение десяти дней Михеева очень жестоко пытали. Я сейчас не буду рассказывать все кошмары, которые ему пришлось пережить. Но так вышло, что на десятый день парень сломался. Он дал признательные показания. Сказал, что он действительно эту девушку убил и изнасиловал. Такие же показания дал его товарищ. Ну, и в процессе написания явки с повинной Михеев выбросился из окна третьего этажа. В результате чего остался инвалидом первой группы.

А девушка на следующий день пришла домой. Живая, здоровая, невредимая и не имеющая никаких претензий к Михееву и к его товарищу.

Михеев выжил чудом. Он инвалид-колясочник. У него отсутствует половая функция. То есть произошел тяжелый перелом позвоночника. В общем, все тазовые органы у него не работают. Вот судьбой этого двадцатилетнего парня мы и начали заниматься. И, собственно, вокруг этого дела нарабатывалась первая юридическая практика, нашими специалистами.

Алексею Михееву выплатили компенсацию 250 тыс. евро

Дело очень показательное и очень типичное. Расследование прекращалось 26 раз. 26 раз на протяжении шести лет органы прокуратуры выносили раз за разом постановления о прекращении этого дела. Проблема заключалась в том, что Михеева не просто пытали сотрудники уголовного розыска, в том числе током, но делалось это по прямому указанию заместителя прокурора области.

Естественно, мы откровенно говорили в прокуратуре, что это дело не имеет никакой судебной перспективы, что оно никогда не дойдет до суда. Мы вынуждены были, оценив ситуацию, обратиться в Европейский суд по правам человека. И было вынесено Европейским судом соответствующее решение, в котором было признано, что нарушена 3-я статья Европейской конвенции о запрете на пытки и 13-я статья. Было признано, что у Михеева отсутствовали основные средства правовой защиты. Была выплачена рекордная компенсация — 250 тыс. евро. Она до сих пор остается самой большой компенсацией, которую Европейский суд назначал по делам против России. Ну, и это был скандал.

Только после этого все-таки два сотрудника милиции, которые непосредственно подключали провода к Михееву, перед тем как он выбросился из окна, были привлечены к уголовной ответственности, получив по четыре года лишения свободы.

В общем, я должен сказать, что за те десять лет, которые наш комитет существует, подобных жалоб было рассмотрено уже больше тысячи.

В общей сложности компенсации людям составили 18 млн рублей

Дело Михеева получило известность гораздо раньше, чем оно дошло до Страсбурга. В процессе нашей судебной работы было проведено более десятка заседаний. Мы активно привлекали представителей СМИ. И я должен сказать, что, в общем, журналисты достаточно активно освещали этот процесс.

В суде мы, как правило, выигрывали. Именно суд признавал все эти решения прокуратуры о прекращении дела незаконными, отменял раз за разом. Но, несмотря на то что дело было громким, публичным, о нем много говорили, тем не менее окончание этого дела произошло только после семи лет работы.

Благодаря журналистам все больше и больше людей узнавали о том, что такая организация существует и что существуют профессиональные юристы, адвокаты, которые готовы оказывать такого рода помощь, которые готовы помогать людям добиваться справедливости.

И к тому времени, когда дело Михеева дошло до Страсбургского суда, у нас уже было несколько приговоров по другим делам, где нам удалось доказать, что действительно к людям применяли пытки. Удалось добиться осуждения сотрудников милиции, удалось добиться выплаты компенсации потерпевшим.

Я могу сказать, что на сегодняшний день по нашим делам, по делам, которыми мы занимались, потерпевшие в общей сложности получили более 18 млн рублей компенсации. Это десятки людей, для которых эти деньги оказались… ну хоть в какой-то мере компенсировали вред — зачастую это вред здоровью, к сожалению, часто непоправимый вред. Но тем не менее люди хотя бы вот какой-то материальный эквивалент смогли получить.

Да, организация разрасталась как с точки зрения качества работы — то есть мы нарабатывали новые юридические технологии, — так и экстенсивно. То есть просто какие-то правозащитные группы, иногда группы профессиональных юристов, адвокатов из других регионов обращались к нам и просили нас или, правильнее сказать, предлагали создать какое-то представительство, филиал нашей организации в своем регионе.

Понятно, что возможности ограниченны. Мы бы с удовольствием организовали эту работу на территории всей России, потому что проблема, безусловно, есть в той или иной форме, с той или иной остротой во всех регионах без исключения. Я не знаю ни одного региона Российской Федерации, который был бы в этом отношении благополучен. Вот так получилось…

С натурой, с человеческой натурой наличие этой проблемы, безусловно, связано. Другое дело, что система работы правоохранительных органов построена так, что именно те человеческие натуры, которые страдают вот этим садизмом «профессиональным», они почему-то в этой системе приживаются более удачно и делают карьеру в этой системе.

В Чечне прокуратура не работает вообще — просто боится

Один из регионов, где наша организация работает на постоянной основе — это Чеченская Республика. Я не могу сказать, что проблема применения пыток там выглядит по-другому. Она выглядит просто более интенсивной. Там пытки применяются гораздо более широко, чем это происходит в других регионах Росси. И, на мой взгляд, если в других регионах России прокуратура работает плохо, осуществляя надзор за деятельностью правоохранительных органов, то в Чечне не работает вообще. В этом аспекте этой работы прокуратуры просто нет.

Следователи прокуратуры откровенно боятся расследовать пыточные дела. Я неоднократно сталкивался с тем, что следователь прокуратуры просто боится вызвать на допрос сержанта или рядового сотрудника патрульно-постовой службы, если речь идет о «первом полке», так называемых кадыровских подразделениях. При этом сотрудник прокуратуры — это обычно следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры — откровенно говорит: мол, я ему пошлю повестку, он не явится на допрос точно, а меня, скорее всего, изобьют после этого. А если я дам поручение о его приводе сотрудникам ФСБ, то эфэсбэшники тоже его доставлять не будут. Потому что они жить хотят.

Вот так у нас выглядит проблема с пытками в Чеченской Республике. То есть федеральные органы власти там не только не хотят работать, не только плохо работают, они не могут работать.

Мы достаточно тесно сотрудничали и продолжаем сотрудничать с «Мемориалом». И в общем-то нашей проблематикой, проблемами применения пыток в республике, наиболее плотно занималась Эстемирова. И еще буквально два-три человека в «Мемориале», которые очень инициативно, очень мужественно, может быть, не всегда профессионально с точки зрения юридической, но достаточно грамотно для неюристов занимались этими расследованиями по пыточным делам.

То, что произошло с Эстемировой, по моему глубокому убеждению, связано именно с этим. Потому что те материалы, которые у нее были и с которыми сейчас там работают наши сотрудники, они в общем-то достаточно убедительно говорили о том, что заказы в целом ряде случаев по этим пыточным делам тянутся на самый верх, скажем так. Я сейчас не буду называть должность и фамилию, потому что приговора нет по этим делам и даже официальное обвинение не предъявлено. Но кто является заказчиком в этих делах, этой пыточной системы в Чечне, для нас достаточно понятно уже. Вопрос в том, чтобы это доказать.

Часто на скамье подсудимых оказываются невиновные

Основная причина, на мой взгляд, в безнаказанности. Применение незаконного насилия, применение пыток, бесчеловечного обращения в органах внутренних дел стало нормой. И сотрудники милиции, которые применяют такое обращение, прекрасно знают, что им за это, как правило, ничего не будет. Они применяют эти методы для того, чтобы создать благополучную статистику раскрываемости, благополучную статистику борьбы с преступностью. Липовую! Потому что в результате таких методов чаще всего на скамье подсудимых оказываются люди невиновные, по крайней мере, невиновные в данном эпизоде.

Я совершенно не хочу сказать, что у нас в местах заключения исключительно невиновные люди сидят. Но очень часто на человека, в отношении которого действительно правильно применяется, осуществляется уголовное преследование, потому что он что-то там украл или совершил какой-то разбой, заодно вешается еще несколько преступных эпизодов. Это не особенно влияет на квалификацию его деяния, он не получает, грубо говоря, дополнительный срок (а если получает дополнительный, то маленький), но зато 5—6 преступлений нераскрытых милиционеры списывают на этого человека.

Прокуратура саботирует расследование применения пыток

Дело в том, что милиция работает так, как ей работать разрешают. Запрет пыток, который у нас существует в законодательстве — в Конституции, в федеральных законах, в должностных инструкциях многочисленных для сотрудников милиции, — он существует абсолютно декларативно. Чем декларация отличается от действующей юридической нормы? Тем, что за нарушение действующей юридической нормы следует санкция, наказание. У нас за пытки не наказывают. Это система. Наказание является исключением.

А вот безнаказанность, к сожалению, является системой. И ответственным за это является не руководство МФД. Ответственными за это являются органы прокуратуры. Именно органы прокуратуры у нас имеют право и обязаны, во-первых, осуществлять надзор, а во-вторых, расследовать каждую жалобу на нарушение закона со стороны сотрудников милиции. Именно к ним направляются все жалобы и заявления на пытки и жестокое обращение. Именно они — я это берусь доказать, есть достаточно объемный документальный материал по этому поводу — годами саботируют такого рода расследования. Именно они годами выносят незаконные постановления по такого рода делам. Именно они заставляют людей в конце концов обращаться в Европейский суд.

Люди не могут найти не только справедливости — это субъективное понятие, — не могут найти законности в Российской Федерации. Люди годами десятки раз обжалуют прокурорские постановления, в наши, российские национальные суды. Суды встают на их сторону, суды принимают, что прокуратура неэффективно в очередной раз провела расследование, с нарушением закона, с нарушением норм УПК. Но отменив очередное незаконное прокурорское постановление, суд направляет дело, естественно, все туда же — в органы прокуратуры. У нас суд дела не расследует, у нас нет судебных следователей. Прокурорские следователи опять, нарушая закон, не проводят необходимых следственных действий, и через год, через два дело опять прекращается.

Опера выбивают признания по поручению прокуратуры

Дело в том, что у нас достаточно большую категорию уголовных дел расследуют именно следователи прокуратуры (сейчас следователи Следственного комитета при прокуратуре). Это, как правило, тяжкие преступления. Это убийства, это должностные преступления, долго можно перечислять. То есть наиболее тяжкие преступления у нас расследуют именно следователи Следственного комитета при прокуратуре.

При этом у них та же самая проблема, что и у милиции. Им нужно обеспечить некую благополучную статистику. Подчеркиваю, не эффективную борьбу с преступностью, а видимую борьбу с этой преступностью. Пресловутый процент раскрываемости и так далее. Для этого показания надо выбивать. Следователь прокуратуры сам пачкаться не станет. Для этого существуют милицейские опера. Как правило, милицейские уголовного розыска, УРБ, УБОП. Если следователь с этими людьми будет ссориться, если он их сегодня привлечет за применение пыток, то завтра с этим следователем никто работать не будет. Никто по его поручению не станет выбивать показания.

Я вижу выход из положения в том, чтобы была создана некая специализированная структура следственная, которая бы расследовала должностные преступления, связанные с нарушением закона должностными лицами. Либо, может быть, еще более специализированная. Она должна быть связана с расследованиями не просто должностных преступлений, а с расследованиями именно преступлений, совершенных сотрудниками правоохранительных органов. Эти следователи этой структуры не должны никаким образом быть связаны с расследованием других преступлений. С разбором тех преступлений, расследуя которые, они обращаются за услугами вот к этим милицейским оперативникам.

Между прокуратурой и милицией есть трения

Управление собственной безопасности уголовные дела не возбуждает. Управление собственной безопасности уголовные дела не расследует. И Управление собственной безопасности не предъявляет обвинений. Управление собственной безопасности может провести служебную проверку и направить материал в прокуратуру. А прокуратура принимает решение о возбуждении уголовного дела и его расследовании.

Более того, я должен сказать, что наша организация в большинстве регионов очень тесно сотрудничает с Управлением собственной безопасности. И я знаю, что примерно две трети тех материалов, которые из УСБ, имеют такую формулировку: «Для решения вопросов в порядке статьи 144 УПК». То есть фактически это запрос на возбуждение уголовного дела. Две трети таких материалов заканчивается тем, что прокуратура отказывает в возбуждении уголовного дела.

Это парадокс на первый взгляд. Собственная служба безопасности милицейская, Управление собственной безопасности считает, что нужно возбудить уголовное дело, а прокуратура считает, что не нужно, и отказывает в возбуждении дела. Почему? Потому что, может быть, милицейский начальник и понимает, что эти сотрудники как минимум в органах работать не должны, ему они не нужны, для него это как минимум фактор риска некий — рано или поздно произойдет, что называется, залет, рано или поздно будет ЧП.

А вот следователь прокуратуры, которому этот материал направляется, так не считает, потому что «залет» будет не у него, ЧП произойдет в МВД. А вот ему, следователю прокуратуры, этот оперативник уголовного розыска, допустим, нужен для того, чтобы выбивать показания по делам его прокурорской подследственности.

Недовольство милицией граждане переносят на власть

Я вообще вот в ходе своей работы пришел к пониманию, что не существует такого органа под названием «власть». Власть очень разная. Власть очень разная в разных ситуациях. Конкретные представители этой власти очень по-разному реагируют на какие-то разные раздражители.

В частности, вот если говорить о проблеме пыток, когда мы стали заниматься этой проблемой профессионально, серьезно и оперировать не просто жалобами граждан, а когда мы стали оперировать приговорами судов и томами процессуальных документов и говорить: «Вот видите, в данном случае факт пыток доказан, сотрудник милиции осужден. Теперь давайте посмотрим, что предшествовало этому приговору: прокуратура 15—20 раз, на протяжении трех или пяти лет это дело прекращала, была вынесена целая серия незаконных решений. Давайте наказывать не только милиционеров, которые пытали, но и следователей прокуратуры, которые фактически покрывали эту преступную деятельность. По крайней мере, укрывали вот это конкретное преступление. Давайте наказывать хотя бы дисциплинарно. Давайте хотя бы избавляться от таких людей в прокуратуре».

В конце концов вот это вот недовольство милицией, эта милицейская безнаказанность, она так или иначе переносится и на недовольство властью. Особенно региональной властью. И я должен сказать, что в Нижнем Новгороде наша деятельность в общем-то встречает понимание региональных властей. Но пока у нас был Немцов в качестве губернатора, у нас, пожалуй, не было еще тех вот результатов, тех аргументов, с которыми можно было приходить к губернатору. Но Немцов приветствовал любую общественную деятельность, которая была направлена на становление гражданского общества. Это была его, скажем так, политическая позиция. Ну, во всяком случае, власть в те времена никоим образом нам не мешала.

Сейчас, когда власти — особенно власти федеральные — очень пристально и недружелюбно посматривают на общественные организации, особенно общественные организации, которые жестко критикуют власть, но при этом еще имеют иностранное финансирование, я должен сказать, что, на мой взгляд, в Нижнем Новгороде мы достаточно неплохо сотрудничаем. И я догадываюсь, а в ряде случаев я просто знаю, что какие-то агрессивные запросы, какое-то агрессивное внимание, которые иногда некоторые органы федеральной власти направляют представителям власти региональной по поводу нашей организации, они в общем-то игнорируются. Региональные власти встают на нашу защиту фактически.

Сотрудникам комитета угрожают

Безусловно, угрозы были. И неоднократно. Хотя, как показывает практика, дальше угроз обычно дело не идет. И обычно угрозы, связаные с личной безопасностью. Угрозы физической расправы исходят не от органов власти — они исходят от конкретных негодяев, которые совершили преступление и которые понимают после того какого-то срока нашей работы по этому делу, что для них существует настоящая опасность оказаться за решеткой.

Учитывая то, что, как правило, это сотрудники милиции — очень часто это оперативные сотрудники таких подразделений, как уголовный розыск, УРБ, УБОП и так далее, — конечно, у них есть возможности (они не отстранены еще от службы), у них есть полномочия, у них есть, ну, скажем так, связи в криминальных структурах и сообществах. Сотруднику милиции совершенно необязательно самому приводить свои угрозы в исполнение. У него для этого есть, скажем так, оперативные контакты с какими-то преступниками. Он может просто «заказать» такого рода расправу.

Ну, пока Бог миловал. Наши сотрудники пока не гибли. Вот то, что произошло в «Мемориале» — а я хочу повторить, что убийство Эстемировой, на мой взгляд, безусловно, связано с ее правозащитной деятельностью, — у нас пока такого не было. Ну, вот остается постучать по столу.

Риск, безусловно, есть. Риск, безусловно, существует.

С нашей помощью осужден 71 сотрудник милиции

Что касается какого-то давления или недовольства… Мы действительно представляем для этих людей угрозу. Я просто могу цифру привести: по результатам наших расследований на сегодняшний день осужден 71 сотрудник милиции. Это люди, которые в подавляющем большинстве отправились отбывать наказание, связанное с лишением свободы. И все они навсегда потеряли возможность работать в правоохранительных органах. А это были в том числе какие-то карьерные офицеры.

Конечно, они сопротивляются. Конечно, они, как любые преступники, пытаются избежать ответственности. Они при этом используют свои специфические властные полномочия.

Что касается органов власти в целом, то в ряде случаев власть с нами сотрудничает. Если говорить о Нижнем Новгороде, я там являюсь членом комиссии по правам человека при губернаторе, членом общественного совета при ГУВД. Наши сотрудники в других регионах тоже, как правило, входят в какие-то комиссии, советы и так далее при региональных властях.

Но другой вопрос, насколько это эффективно работает. Потому что, к сожалению, в ряде случаев мне, честно говоря, просто жалко времени моих сотрудников, которые несколько часов должны сидеть в каком-то совете, который явно создан для профанации. Явно создан для этого. Власть взаимодействует с каким-то там гражданским обществом и изображает, что это гражданское общество в регионе присутствует.