Как считаете, родители должны своим детям?

— Я всё думаю, каким Илюшка вырос? По характеру? Не дай бог, если ему болезнь матери передалась по наследству. Хотя, если он в отца пошёл, ещё хуже…

Николай, как рассказывала Рива, был сыном известного дипломата. Его отец, славно отслужив на внешнеполитическом поприще, со всеми почестями вышел на пенсию и начал писать дневник. Так, исключительно для себя. О тех, с кем встречался. О чём говорили. Во что были одеты. Как себя вели. Никогда в жизни он не собирался его публиковать. Хотел оставить сыну — на память. И внукам, чтобы помнили деда. Чтобы гордились.

Старый дипломат умер. Был похоронен на престижном кладбище. На панихиде бывшие соратники говорили о нём как о «свидетеле эпохи» и «вершителе судеб». На поминках друг отца, известный дипломат, которого Николай называл дядей Витей, уже сильно выпив, подсел к нему:

— Эх, Колька… твой отец… мы с ним… жаль, никто не записал, не зафиксировал… это бы была бомба… с такими людьми встречался… такие переговоры вёл… да если бы не он… знаешь, через много лет да написать бы… да продать… говорят, на Западе такое берут… ни стыда ни совести у людей…

Николай послушал дядю Витю и забыл. Только через несколько лет к нему обратились журналисты одной западной газеты. С просьбой об интервью. Об отце. О том, как «делали политику». Николай был польщён. И, когда рассказывал, ему казалось, что это он «политику делал», что это он главный герой. Уже в конце разговора корреспондент, бравший интервью, поинтересовался, не осталось ли каких-нибудь следов, каких-то записей, воспоминаний о тех днях? Сейчас такой момент: если опубликовать, это будет бомба. Только всё это невозможно. Воспоминаний нет. Ни один издатель не будет так рисковать, поскольку могут быть судебные иски и прочая, прочая.

— А если бы воспоминания были? — осторожно спросил Николай.

«Да это был бы проект столетия! Колоссальные прибыли, не говоря о вселенской славе!» — кричал корреспондент. Да он лично бы начал искать все возможности для публикации, готов вести переговоры с издателями.

Николай сказал: «Ищите, материалы будут». И сел за расшифровку отцовских записей, которые, если честно, даже до того не просматривал. Ему было неинтересно. Корреспондент позвонил совсем скоро. Нашёл. Издатель готов. Только без купюр и на условиях «только роялти, без аванса». То есть, если книга будет продаваться, все заработают, а если нет — то нет. Николай взял время на раздумья — два дня. Всё это время корреспондент объяснял Николаю, что деньги — ерунда, главное — историческая справедливость и роль его отца. Главное — рассказать, как было на самом деле. Обелить многих незаслуженно осуждённых людей.

— Нет, я не буду публиковать, — ответил Николай.

— Я вас понимаю… — выдохнул корреспондент, думая, что Николай боится политических репрессий.

«Ничего ты не понимаешь», — подумал Николай. На самом деле, ему было наплевать на историю, правду и осуждённых людей. Николаю хотелось получить деньги. Сразу. И много.

Николай убеждал себя в том, что отец не хотел, чтобы его записки были опубликованы. И злился на него, прочитывая дневниковые записи. «Чистый текст», как говорят редакторы. Невероятно интересный. Готовая книга, даже корректор не нужен. И это злило Николая ещё сильнее.

Ещё через несколько лет к Николаю обратились представители западного университета, не очень большого и не очень известного, которые хотели получить записи его отца в свой архив, при том условии, разумеется, что записи эти есть. Университет назвал цену. По тем временам показавшуюся Николаю умопомрачительной. Он согласился.

А ещё через несколько лет другой не очень большой и не очень известный, но достаточно щедрый университет тоже заинтересовался наследием дипломата. И Николай продал отцовский дневник ещё раз, «забыв» сообщить университету, что однажды подобная сделка уже состоялась.

Когда его настигали муки совести, он говорил, что дело отца будет жить. Что если бы папа не хотел издавать этот дневник, не писал бы его с такой тщательностью.

— Как ты мог? — спросила его Рива. — Это всё равно… что детьми торговать.

— А что такого? Да, я зарабатываю на имени отца. А что, он не должен мне? Я его сын. Я его не видел практически, — Николай говорил с неприкрытой злостью, — он с лёгкостью мог устроить меня в любой институт, но он же принципиальный был, хотел, чтобы я сам поступал. Даже заставил меня взять фамилию матери, чтобы никто не догадался, чей я сын. Для него это было важно. Так что МИМО мне только в снах снился. Да, я бездарь. Ты думаешь, я этого не понимаю? А мой папочка — герой. На мне природа отдохнула. И что? Ты думаешь, меня совесть замучила? Нет. Нисколько. Пусть расплачивается. Он был плохим отцом при жизни, пусть будет хорошим после смерти.

Николай считал, что его должны понять. Рива должна понять. Но она не понимала. Он злился ещё больше. Не на Риву, на отца.

— Но самое ужасное было потом. Спустя много лет, — сказала мне Рива, — я читала газету и случайно увидела интервью. С Николаем. Он рассказывал об отце. И о себе. Знаешь, получался такой маленький Кеннеди, который сидел под столом в Овальном кабинете. Смешно. Так вот Николай выдавал воспоминания отца за свои: во что были одеты гости, как себя вели, что ели… Не думаю, что он делал это бесплатно.

— Подождите, а он случайно не… — охнула я.

— Да, верно. Это он. Известный писатель. Он всё-таки издал книгу. Книги. Только под своим именем. Отцовские записи, один в один. Выдал за детективы. Там ведь даже придумывать ничего не надо… Знаешь, что меня больше всего удивляет? Что он спит спокойно. Не ворочается. Я в этом уверена. Продал папочку с потрохами, и хорошо. Отец был действительно талантлив и, знаешь, порядочный, интеллигентный человек, трудяга. А Николай — посредственность, лентяй и сволочь. Или не сволочь. Кто знает? Но вот эта обида на отца жила в нём очень сильно. И злость — что отец ему должен. А ты как считаешь, родители должны своим детям? Так, чтобы с потрохами?