Русский фактор: этничность или культура

Интеллектуальная жизнь нашей газоспасаемой Эрефии разнообразием не балует. Если честно, она всё больше напоминает захолустный колхозный рыночек семидесятых каких-нибудь годов. Под выцветшими тентами кемарят две бабуси, карауля связки переводного и домашние закатки с несвежим психоанализом… угрюмый мужик с ведром мочёного постмодерна… какая-то замученная жизнью тётка, напялившая, несмотря на жару, фофудью и вязаный катехон, протирает подолом русскую религиозную философию… у самого входа трётся потертого вида хмырь, он толкает кой-что привозное, «до лягальной дискурсы недопущённое»... В общем, уныние.

Но есть, есть один умственный товар, пользующийся на этом убогом торжище неизменным спросом. Это оклеветание, изморачивание и шельмование русских людей вообще и русского национализма в особенности. То есть интеллектуальное русоедство. Его охотно заказывает россиянское начальство, пользуется оно спросом и у либеральной публики, да и вообще у всех приличных людей время от времени возникает надобность подкрепить свои убеждения по русвопросу. Но в основном продукт закупается для подтравливания самих русских. Которые, увы, до сих пор читают и слушают подобную гиль, после чего долго маются головой, пытаясь переварить какой-нибудь очередную заморочку.

Я, конечно, не берусь рассмотреть весь ассортимент предлагаемой дряни. Но кое-что особенно ядрёное заслуживает особого внимания.

Вот, например. Одна из самых популярных тем современного околонационального (то есть антинационального) говорения — это определение русской нации. «Вы скажите нам, кто такие русские». «Дайте определение».

Надо сказать, что подобного определения требуют почему-то только у русских — другие нации прекраснейшим образом существуют без того, чтобы их определяли. Ни грузин, ни чечен, ни образованный тунгус, ни друг степей калмык — никто из них не обязан давать отчёта в том, что они такое. А если подобные вопросы и обсуждаются, то сугубо внутри национального сообщества, посторонним туда вход воспрещён. И, главное, это воспринимается всеми как должное. «Это же их внутреннее дело».

Так ради чего у русских вымогают какие-то «определения себя»? Ради двух целей. На вид они кажутся противоположными, но на самом деле ведут к одному и тому же. Это такие два зайчика, за которыми очень удобно гоняться: поймаешь одного — второй сам прибежит.

Во-первых. Навязчивое желание дать «определение русским» может использоваться для отрицания существования русских как народа. Раз нет точного, исчерпывающего и стопроцентно принятой дефиниции русского человека — значит, никаких русских в природе не существует. А все прочие народища, народцы и народишки, сколько их ни есть, — очень даже существуют: ведь они-то существуют de facto, а не de jure. «Им-то, знать, и пановать».

Во-вторых. Если убедить русских в том, что их нет, всё-таки не получается, то можно ведь подобрать такое определение, которое позволит считать «русским» кого угодно,включая негра преклонных годов, кое-как выучившим слово «здрасьте». Более того, путём нехитрых манипуляций можно доказать, что негр преклонных годов, записавшийся в русские, является куда лучшим русским, чем сами русаки (1). Что, разумеется, приводит на практике к тому же результату, что и в первом случае. Сообщество, куда можно произвольно записать кого- угодно, не является сообществом вообще, так как его состав можно в любой момент поменять на любой другой. Это так, симулякр. Говоря по-русски — фигня. А с фигнёй можно не считаться.

Теперь о характерных особенностях обоих лжеучений. Как правило, тезис «русских нет» доказывается через демонстративное отрицание этнического единства русского народа. «Нет никаких русских, а есть финно-татары». А тезис «русским может стать кто угодно» — через демонстративную переоценку ассимиляционных возможностей русской культуры. «Всякий, любящий поэмы Левитана и гравюры Лермонтова, — уже русский».

В первом случае отрицается само существование «русской крови». Во втором — утверждается, что всякий, объявивший себя русским и хоть каким-то боком причастный к «русской культуре» уже является русским.

Поэтому соответствующие направления мысли можно назвать этнофобией и культурофилией. С приставкой «рус», разумеется. Поскольку этнофоб отрицает не всякий этнос, а только русский. Равно как и культурофил открывает для всех и каждого не всякую культуру, а только русскую.

Начнём, пожалуй, с этнофобии.

Существует и поддерживается диковатая легенда о том, что русские — это народ-бастард, народ-***, «дикая смесь всяких кровей». В качестве компонентов предполагаемой «смеси» называются, как правило, «татары» («поскреби русского — найдёшь татарина»), а также финно-угорские народы, какие-то абстрактные «азиаты» (это слово произносится обычно с характерным отвращением). На худой конец, из закоулков памяти извлекаются названия древних племён — всяких «кривичей и вятичей», которые тут же объявляются реально существующими до сих пор, а русские — всего лишь их «смешением» (2).

Далее фантазия начинает отрываться по полной: угро-татарские монголоиды начинают гулять по страницам либеральных газет и прыгают из телевизора.

Что же имеет место в реальности?

Как утверждает скучная наука генетика, русские — чрезвычайно однородный этнос. Разброс характерных признаков русских на всём огромном пространстве от Калининграда до Владивостока в два раза меньше, чем, скажем, для населения Западной Европы. Что касается антропологического типа — определяемого через форму и размер черепа, длину конечностей и прочий «фенотип» — то русские являются не просто европеоидами (3), а эталонными «белыми людьми»: значения этих величин наиболее близки к средним для европейцев в целом. Мы — белые люди, нравится это кому-то или нет.

Впрочем, достаточно самых поверхностных знаний в области генетики, на уровне Менделя, чтобы прийти к тому же выводу. Дело в том, что типичная русская внешность определяется в основном рецессивными генами, а восточная — как правило, доминантными. То есть — любая примесь, попадающая в русский генофонд, сохраняется там очень надолго. Азиатские черты лица вылезали бы из поколения в поколение. Но этого нет.

Что касается монголоидных генов, тут есть свой конёк: так называемый эпикантус — маленькая складочка у внутреннего угла глаза, прикрывающая слёзный бугорок. Эпикантус характерен для монголоидов, а также сибирской расы (эвенков, юкагиров, бурят). В случае сколько-нибудь заметной примеси монгольской крови у русских он тоже присутствовал бы. Но, как показали исследования, что-то похожее имеется только у каждого семисотого русского, да и то в зачаточном состоянии. Вот и вся татарская примесь. Столько же её можно сыскать у тех же немцев… И то же самое можно сказать и о прочих признаках монголоидности — например, пресловутых «азиатских скулах», воспетых Высоцким (интересно, где он их у себя обнаружил) (4). Короче говоря, человек, способный разглядеть в русском «татарина», скорее всего никогда не видел татарина.

Всё те же самые аргументы применимы и к искателям «кривичей и родимичей» среди современных русских. Если немцев или англичан — национальное единство которых никто не смеет отрицать — как раз можно разделить на разные народы (швабы и пруссаки ну очень разные, да и шотландцы до сих пор сохранили не только историческую память, но и этническое своеобразие), то русские, по европейским меркам, одна семья.

Причины такой этнической однородности тоже вполне очевидны.

Во-первых, русские очень долгое время были народом, живущим в географической и культурной изоляции. Огромные расстояния в сочетании с ужасным климатом и крайне неудобными для преодоления пространствами (5). препятствовали какой бы то ни было мобильности. Путешествие — любое — было затратным и небезопасным мероприятием. Это не мешало медленному и основательному продвижению русских на северо-восток, но это был «билет в один конец»: люди приходили на новые земли и оставались там. А вот «приезжих» и «проезжих» в современном смысле этого слова в России всегда было мало.

Во-вторых, русским — в нормальном их состоянии — свойственен достаточно высокий уровень биологического отторжения от других народов. Я не имею в виду какую-то «ксенофобию», в которой, кстати, русских любят обвинять те же самые люди, которые отрицают само существования русского народа. Речь идёт об элементарном нежелании биологически смешиваться с чужаками — то есть заключать браки и плодить смешанное потомство. Такое поведение вполне логично для народа с рецессивной генетикой (6). Кстати, именно это обстоятельство уберегло малые народы России от исчезновения. Вопреки распространённому мифу о высокой ассимиляционной способности русских, которые-де переваривают любую примесь, на деле всё оказывалось наоборот. Даже малочисленные народы, которые в Европе или Азии давным-давно растворились бы в доминирующей нации, в России сохранились. Это, безусловно, очень плохо, поскольку именно это обстоятельство работает на миф о «многонациональности России». Но таковы факты.

Более смешанной по крови была — как это часто случалось в истории — аристократия. Именно в этом слое можно было обнаружить потомков татарских мурз, немецких наёмников петровских времён, даже каких-нибудь экзотических шотландцев. Ещё большим, конечно, было нерусское культурное влияние — прежде всего западное. Однако потомков русской аристократии в России осталось мало — в силу известных событий начала XX века. Разумеется, и в этом нет ничего хорошего, но, опять же, таковы факты.

Наконец, в XX веке, когда смешение народов стало реальностью, Советский Союз был практически закрытой страной. Браки с иностранцами, мягко говоря, не поощрялись. Что касается внутренней политики, то мобильность населения была искусственным образом снижена почти до нуля. Все жили на своих местах, прикреплённые к земле бюрократическим дыроколом — системой прописки, паспортным контролем, невозможностью легально приобрести частное жильё и свободно устроиться на работу, много чем ещё. Сколько-нибудь значительные антропотоки просто отсутствовали. В третий раз можно сказать, что в этом не было ничего замечательного, и опять помянуть факты.

Итак, русские хорошо сохранились — именно как генетически единый народ. À propos, в XXI веке, это может оказаться ценным: в эпоху глобализации устойчивая идентичность, в том числе биологически подкреплённая, может оказаться очень и очень востребованной.

Всё сказанное не означает, что «кровная» сторона русской идентичности так уж беспроблемна. Например, традиционная самоидентификация русских как славян может оказаться не вполне соответствующей действительности. Согласно данным генетики, русские стоят ближе к скандинавам, чем к жовиальным обитателям Балкан. Каковое обстоятельство, может быть, стоит учитывать, говоря о русском менталитете и прочих подобных материях… Но опять же — ни о какой «смеси генов» говорить не приходится. Русские — единый народ, скреплённый, помимо всего прочего, ещё и общностью происхождения, кровью.

Хочу отметить — я, например, не чувствовал бы себя менее полноценным, если бы русские и впрямь оказались по генетической карте ближе к татарам, чем к датчанам. «Что выросло — то выросло». Просто не надо врать про «полутатар-получухонцев», поскольку это именно что враньё, от первого до последнего слова.

Не было бы большой бедой и реальное «смешение кровей» — есть народы, которые упорно сохраняют свою идентичность, несмотря на самые трагические в этом плане обстоятельства. Чтобы не ходить далеко за примерами: Эдуард Лимонов в одной из книг о балканской войне заметил, что среди сербов куда больше жгучих брюнетов с турецким носом, чем среди хорватов или босняков. Причина тому проста: сербы, не принимавшие ислама, были поражены в правах перед турками. В частности, любой турок мог прийти в сербский дом и делать там всё что угодно, в том числе и насиловать женщин. Это не мешает современным сербам осознавать себя единой нацией, коллективно противостоящей «генетически близким» хорватам… Но в русской истории ничего подобного не было.

И ещё. Кому-то может показаться, что я придаю слишком много значения «генам», тем самым сводя национальное к этническому, а этническое — к биологии. Разумеется, нет. Во-первых, этничность не сводится к ДНК. Во-вторых, национальное, хотя и опирается на этничность как на основу, но тоже к нему не сводится к нему. Эти вопросы мы ещё разберём подробнее. Я лишь хочу сказать, что на расистские рассуждения — а разговоры о «финно-татарах» являются именно расистскими — удобно отвечать расистскими же аргументами, особенно если они имеются в наличии.

На этом, пожалуй, и завершим «этническую» тему. В следующей статье мы поговорим об «определении русскости через культуру» и связанных с этим мифах.

Примечания1. Например, он не ругается матом — за незнанием соответствующих слов. Это ведь хорошо, когда человек не ругается матом? Хорошо. Значит, из негра выйдет лучший русский, чем из рязанского мужичка. «Железная логика». «Попробуй опровергнуть».

2. Интересно наблюдать, как из всех щелей такого рассуждения прёт наивный, неприкрытый расизм. Люди, с пеной у рта доказывающие, что русские — это «финно-татары», даже и не скрывают, что считают тех же татар и всю прочую «азиатчину и северянщину» людьми второго сорта, а за первый сорт держат только «евров» — то бишь европейцев и евреев. Быть «татарином», по их мнению, «обидно». Впрочем, иногда русским делают царские подарки. Вот известный специалист по расовому вопросу, журналист Леонид Раздиховский как-то заявил: «Говорят, поскребите русского и найдете татарина, немца, а теперь — и еврея». Видимо, это большая честь…

3. Не все европеоиды (или, как выражаются на Западе, caucasian) — белые. К ним относят, например, часть коренного населения Северной Африки.

4. Впрочем, в контексте песни «азиатские скулы» выступают скорее как поэтический символ «неправильности», «неприличия», нуждающегося в стёсывании и замазывании — что возвращает нас к уже затронутой теме наивного расизма, столь свойственного «изряднопорядочным».

5. «Русские просторы» являются «просторами» только на карте. На самом деле это препятствия. Замечательное русское слово «глухомань» очень точно отображает их природу — гасящую, тормозящую всякое усилие, даже человеческий голос. В отличие от пространства европейского или азиатского, которое само стелется под ноги, русская «глушь» — это идеальный изолятор, воплощённая идея препятствия. «Свободного места» в России очень мало.

6. Только в наше время, после женской эмансипации в её советском варианте, а также поддерживаемой антирусским государством политики тотального превосходства любого нерусского над русскими, началась эпидемия смешанных браков. И то — сейчас она заметно идёт на спад.

Культура.

В предыдущей статье мы разобрались с антирусской этнофобией — то есть воззрением, согласно которому русского народа «не существует», так как он представляет из себя «смесь кровей», причём, по мнению самих этнофобов, кровей «азиатских», «скверных». Разбирать эту теорию было просто, поскольку здесь можно оперировать фактами. Причём фактов достаточно для того, чтобы опровергнуть эту идею с двух сторон: во-первых, отрицая конкретные утверждения этнофобов, и, во-вторых, подрывая саму этнофобскую идею. То есть: русские не являются «смесью», но даже если бы это было не так, само наличие «примесей» и «разбавлений» крови ещё не подрывает единство народа, а единство происхождения его не гарантирует. Ещё раз вспомним ситуацию с сербами и хорватами — и закроем тему.

Сложнее обстоит дело с теми, кто пытается подрывать единство русских изнутри, вводя такие критерии «русскости», под которых можно при желании подогнать кого угодно. Тут мы вынуждены спорить не с фактами, а с концепцией, а это всегда сложнее. К тому же эта концепция существует в нескольких вариантах, по сути своей различных, но удобных для риторических подмен. Поэтому тут нам придётся быть очень внимательными.

Первый и самый распространённый вариант подобной концепции состоит в утверждении, что русским может называться всякий человек, причастный русской культуре и желающий называться русским. Впрочем, последнее добавление часто опускается: предлагается записать в русских всех «причастных к культуре и ценностям» (1).

На вопрос о том, что такое эта самая «причастность», отвечают по-разному. Некоторые требуют хорошего знания русского языка и литературы, другие настаивают на православном крещении, третьи, не мудрствуя лукаво, предлагают считать русскими «всех, кто любит Россию» или «всех, кто работает на Россию», да и вообще всех хороших людей разом. «Все хорошие люди — русские». К этому часто добавляется, что «хороший Гоги мне ближе плохого Вани, хучь он весь из себя рязанский». Дальше следует какая-нибудь история из жизни, когда Ваня повёл себя плохо, а Гоги — хорошо. Венчается всё это обычно чем-нибудь неубиенным — типа «а Пушкин так вообще был наполовину негр».

Вываленный на обозрение клубок утверждений, — который, впрочем, обычно вот так и вываливают, «в том или ином комплекте», — состоит на самом деле из очень разных ниточек. Будем выдёргивать эти ниточки по одной.

Начнём с начала — то есть с темы «причастности к русской культуре». Здесь мутит воду слово «причастность». Что это такое? Может быть, это знание русской культуры — то есть владение русским языком, осведомлённость о событиях русской истории, хорошее понимание реалий и т.п.? В таком случае самым лучшим русским окажется какой-нибудь ЦРУшный аналитик из «русского отдела», жизнь положивший на разрушение России и уничтожение русского народа. Туда же, в русские, придётся записать французского профессора-слависта, автора книг о мазохизме и тоталитарной сущности русской души.

А также израильского филолога, убеждённого сиониста, с десяток лет боровшегося за право выезда и ненавидящего «эту страну» до печёночной колики... А также множество других персонажей, которые жутко оскорбились бы, если бы их в лицо назвали «русскими». Не войдёт в список только какой-нибудь «Ванька в телогреечке», выгнанный из русских по неспособности сдать экзамен французскому профессору.

Между тем, даже на интуитивном уровне ясно, что пресловутый «Ванька» как раз русский, а профессор таковым вовсе не является. То есть «знание русской культуры» — вещь, конечно, хорошая, но к национальной идентичности оно имеет далеко не самое прямое отношение.

Поскольку вышесказанное, в общем-то, очевидно, то сторонники определения русскости через культуру начинают объяснять, что имеется в виду не холодное (а то и враждебное) «знание предмета», а некая внутренняя связь с этой самой культурой. Русский — тот, кто любит звучание русской речи, русские сказки, русские песни, Толстого, Достоевского, берёзку, осинку, матрёшку, балалайку и прочие, так сказать, артефакты.

Это уже ближе к делу. Однако все артефакты материальной и духовной культуры, которые в таких случаях перечисляются, имеют одно нехорошее свойство — ониотчуждаемы. То есть — для того, чтобы их любить, совершенно не обязательно хорошо относиться к самим русским. Их можно «любить отдельно». Более того, любовь к некоторым «исконно русским ценностям» может послужить причиной ненависти к их законным обладателям. Например, человек, обожающий русскую природу, все эти берёзки-осинки и унылую красу русских полей, может при этом искренне считать, что русские её только портят. И что неплохо было бы их всех вырезать, а страну заселить более подходящим народом. А потому любить берёзки и осинки он приедет, скорее всего, на танке. Как те, кому Гитлер обещал поместья на Среднерусской возвышенности.

Это-то всё понятно. Но ровно то же самое касается и любви к русскому языку, песням-сказкам, писателю Достоевскому и прочим нематериальным ценностям. Всё это можно любить и всем этим можно владеть, отнюдь не считая себя русским, более того — будучи их врагом.

Обратимся к истории. Нередки случаи, когда народ, завоевавший территорию другого народа, перенимал культуру, обычаи и даже язык побеждённых. Побеждённым от этого не становилось легче. Напротив, довольно часто принятие культуры побеждённого народа победителями сопровождалось окончательной деградацией побеждённых, у которых уже не оставалось буквально «ничего своего».

Примеров тому можно привести множество. Взять хотя бы самый известный — греко-римский случай. Римляне искренне любили греческую культуру, более того — открыто признавали её превосходство над собственной. «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, в Лаций суровый искусства внеся», — писал Гораций. И дело не ограничивалось искусством: римляне перенимали у греков всё, что им нравилось, начиная от кухни и кончая культами. Однако римляне от этого не стали греками. Более того, «настоящих» греков они презирали. Причём презирали даже почитатели греческой культуры: например, Цицерон, усердный и благодарный ученик эллинских ораторов, прославился ещё и тем, что ввёл в литературный оборот презрительное словцо graeculi — что-то вроде «гречишки», причём называл так всех греков вообще, включая учёнейших мужей. Потому что даже величайших греков римляне рассматривали всего лишь как полезных и умелых слуг. Сама Эллада, переименованная в провинцию Ахайю, влачила жалкое существование. Униженные греки отчаянно мечтали только об одном — стать римлянами. И когда латинский Рим пал, а греческие области, напротив, поднялись, то жители новой империи назвали себя ромеями, свою столицу — Новым Римом, а своё государство — Римской Империей (2). Впрочем, грекам ещё повезло: они хотя бы сохранились физически. А вот, к примеру, судьба славян, оказавшихся на пути воинов булгарского хана Аспаруха, была куда более плачевной. Да, булгары-победители переняли язык и культуру побеждённых. Наверное, она им нравилась больше собственной. Но род побеждённых угас: достаточно посмотреть на современного болгарина, чтобы понять: от славян в его крови осталось не больше, чем, скажем, от бриттов в крови британца…

Впрочем, примеров много, и не стоит утомлять читателя. Попробуем заглянуть не в прошлое, а в будущее.

Представим себе такую гипотетическую ситуацию. Завтра с Российской Федерацией происходит что-то фатальное — ну, скажем, падает цена на газ. Дальше начинается распад страны на кусочки. В этот момент хорошо отстроенная усилиями российского правительства, богатая и вооружённая до зубов Чечня объединяет под собой Кавказ и устраивает всероссийский джихад. То есть кавказцы захватывают Россию, так сказать, на официальном уровне. И становятся правящим классом.

Теперь вопрос: на каком языке разноплемённое воинство будет общаться между собой? Наверное, верхушка постарается сохранить чеченский. Но для того, чтобы хоть как-то скрепить разноязыкую орду оккупантов, понадобится общий язык. Очевидно, это будет русский: его худо-бедно знают все, к тому же он удобен для отдачи приказов русским рабам. Дальше, когда начнётся формирование общекавказского правящего класса, русский станет уже безальтернативным. Впрочем, этот процесс идёт уже сейчас. Например, чеченский бард Тимур Муцураев, животно ненавидящий русских и воспевающий подвиги чеченских героев, поёт свои песни на русском языке – именно для того, чтобы «донести своё слово» до общекавказской аудитории… При этом первое время после завоевания слово «русский» в адрес кавказца будет, скорее всего, тяжелейшим оскорблением — поскольку это будет синонимом слова «раб». Но потом в словарь будет официально введено уже сейчас популярное среди кавказцев словцо «русня». Себя же завоеватели через какое-то время начнут называть «русскими» — ну хотя бы чтобы «иностранцам было понятно» (те вряд ли изменят своей привычке называть всех жителей России «russians»). Заодно они присвоят и русскую культуру — естественно, приспособив её к своим надобностям. Уже третье-четвёртое поколение чёрных волчат будут учить наизусть стихи Муцураева и даже Пушкина, а родные языки будут знать на уровне двадцати «домашних» слов и выражений. Утихнет и яростный исламизм, который хорош для того, чтобы побеждать, а не для того, чтобы жить комфортно. Зато православная Церковь, — в том случае, конечно, если она дистанцируется от русских и будет вести обычную для Церкви гибкую политику, — может получить шанс на проповедь среди победителей…

Так вот. С точки зрения любителей определять русскость через «причастность русской культуре», подобный сценарий не содержит в себе ничего особенно фатального. Да, русских всех убьют — но убийцы сами станут русскими, причастятся русской культуре, языку и так далее. «А что, всё в порядке». Но вот самим русским подобный сценарий вряд ли придётся по душе.

Итак. Причастность к русской культуре — и в аспекте «знания», и в аспекте «предпочтения» — не только не делает человека русским, но — при определённых обстоятельствах — вполне совместима с крайним неприятием русскости. Можно любить русскую природу, русскую литературу, даже русский язык, — но не считать себя русским и отчаянно ненавидеть русских как народ.

Может показаться, что решением проблемы явится добавление к списку «ценностей русской культуры» самого русского народа, то есть определение «русскости» через русофилию. «Человек, любящий русскую культуру, русскую литературу и русских людей — русский». Но это порочный круг: русский определяется через русских же. Это позволяет называть «русскими» кого угодно или отказывать в русскости кому угодно. Например, имеется немало интеллектуалов, которые клянутся в любви к русским людям и всему русскому вообще, а дальше начинают рассуждать о том, что русскими можно считать только кержаков-староверов, или только жителей провинции, или только парижских эмигрантов голубых кровей, а все остальные — «никониане», «москали», «советские ублюдки» и т.п. Другие легко вписывают в русские, скажем, образованных евреев, которые «имеют больше прав на русскую культуру, чем русские» — из чего выводят и некие особые права на всё остальное. Третьи начинают рассуждать о том, что лучшие русские обязательно должны иметь «букет кровей» в родословной, а четвёртым, наоборот, кажется, что современные русские недостаточно нордичны и желательно было бы закупить где-нибудь в Германии несколько литров немецкой спермы для исправления породы…

Но эту тему, — о предъявлении русским разнообразных «дополнительных условий и ограничений» на право зваться русскими, — мы, опять же, рассмотрим отдельно. Вернёмся на прежнее.

Возьмём химически чистый случай: некий человек, нерусский по происхождению, прекрасно знает и искренне любит русскую культуру, русскую историю, русский язык, наконец, русских людей — самых обычных, реальных русских. Делает ли всё это его русским?

Зададим этот вопрос ему самому.

Вот пример. Мой друг Армен Асриян — журналист, писатель и поэт. Он прекрасно говорит и пишет по-русски. Он блестяще знает русскую историю — детально, входя в подробности. Много поколений его предков служили в рядах русской армии. По убеждениям он — пророссийский империалист, а жить предпочитает в Москве. И, тем не менее, когда его русские друзья, искренне желая сделать ему приятное, говорят что-нибудь вроде: «Армен, ну ты же наш, русский», он всегда отвечает на это — «Нет. Я армянин».

И точно такое же твёрдое «нет» в ответ на приглашение «в русские» я слышал неоднократно — причём как раз от людей честных и достойных, которых и хотелось бы «принять к себе» и считать своими.

На самом деле это является вполне естественным, более того — единственно возможным ответом. Потому что уважающий себя человек гордится своим происхождением, своими предками, своей личной историей. И даже выбрав для себя жизнь в России, принимая русские обычаи, говоря на русском языке, заключив брак с русской или русским, полностью связав свою судьбу с русским народом — он побрезгует сомнительной честью быть записанным в русские задним числом (3).

Что касается людей, себя не уважающих, спросим себя — заслуживают ли они доверия? В самом деле: человек, легко и непринуждённо меняющий идентичность, подозрителен. Особенно если эта мнимая перемена нужна ему для каких-нибудь мелких прагматических целей.

Назовём вещи своими именами. В настоящее время русским быть невыгодно — в том смысле, что открыто декларируемая принадлежность к русской нации не даёт человеку ровным счётом ничего, кроме неудобств. Напротив, нерусское происхождение открывает множество возможностей, для русских закрытых (4). Но при этом в некоторых обстоятельствах бывает всё же выгодным называть себя «русским» — разумеется, не принимая этого всерьёз. Таким людям и в самом деле требуется аусвайс, подтверждающий их эксклюзивное право в любой удобный момент назваться «русским», не неся при этом никаких обязательств, а, наоборот, пользуясь этим правом для того, чтобы безнаказанно вредить или глумиться над русскими. Как, например, один популярный журналист популярной журналистской национальности, зарабатывающий на жизнь русофобскими статьями, любит подпустить фразочку «да я, в сущности, более русский, чем вы все» — чтобы после этого отвесить какую-нибудь очередную плюху. Впрочем, это ещё сравнительно безобидный случай. Хуже, когда «тоже русский» начинается заниматься чем-нибудь практическим — например, представлять интересы русских в общественных организациях или законодательных органах власти, или, того хуже, «работать по коренному населению» (5).

В целом же — «требующие записи в русские» ведут себя как кукушата, выпихивающие из гнезда ласточки её птенцов, чтобы откормиться самим. После чего пополнить собой кукушечью стаю.

Итак, практические выводы. Замечательно, если человек знает и любит нашу страну, наш народ и всё им созданное — а то и принимает участие в созидании (6). Но не нужно на одном этом основании торопиться записывать его в русские — и не нужно верить тому, кто вдруг начинает торопливо записываться в русские сам. Даже если он знает наизусть «Евгения Онегина».

Это, однако, ещё не конец разговора. Несмотря на то, что основные положения «культурофильства» мы разобрали и опровергли, клубок ещё не размотан до конца. Осталось несколько ниточек, которые мы попробуем распутать в следующей статье.

Примечания1. Существует, правда, ещё и радикальная интерпретация, когда опускается не добавление, а основная часть, и русским провозглашается всякий, кто называет себя так. Нелепость этой точки зрения настолько очевидна, что я не буду тратить силы и время читателей, чтобы её подробно опровергать. Достаточно сравнения: если я назовусь англичанином, венгром или турком, я от этого, очевидно, не сделаюсь таковыми. Если же я буду настаивать на своём праве называться турком в среде турок, то в лучшем случае попаду в смешное положение, в худшем — поимею неприятности.

2. Слово «Византия» — по древнему названию столицы империи, которая когда-то называлась «Византиум» — выдумка западноевропейских историков, которым очень не хотелось называть ненавидимую европейцами (и ими же уничтоженную) сверхдержаву так, как она называла себя сама: Βασιλεία Ρωμαίων, Римская Империя.

3. Разумеется, я сейчас говорю о людях, у которых есть чётко выраженная национальная принадлежность и нет проблем с причастностью к своему народу. О людей с «букетом кровей», потомстве от смешанных браков и наконец, о людях с проблемной идентичностью — такое тоже бывает — мы поговорим позже.

4. Почему в современной России сложилась такая ситуация, мы сейчас рассуждать не будем. Просто отметим это как наблюдаемый факт.

5. Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я снова позволю себе сослаться на Армена Асрияна, который имеет моральное право не быть политкорректным в этих вопросах. Приведу полностью его небольшое выступление на клубе «Товарищ», формально посвященное «еврейскому вопросу», но по сути своей касающейся этики межнациональных отношений в целом.

«Включив вчера телевизор, я попал на фильм «Торпедоносцы». Там был очень интересный момент: каждый раз, когда кто-то погибал, возникала серия как бы фотографий. И в конце была серия «фотографий» тех, кто выжил, с разверткой по времени: каковы они были бы через десять лет, через пятнадцать, через двадцать, — перемежаемая «фотографиями» погибших.

И я поймал себя на том, что смотрю немножко по-другому. Дело в том, что отец у меня был летчиком, воевал в Корее. Все детство — лет с трех — у меня сопровождалось такими картинками: приезжали отцовские однополчане и на вечерних посиделках поминали погибших в Корее. Понятно, что почти все отцовские однополчане были русскими. И мой собственный недолгий военный опыт в Карабахе был связан с русскими, так как я был в русском отряде.

Вчера я в очередной раз попытался расслоить свои эмоции: сначала я пытаюсь отчленить эмоции, связанные с моими личными переживаниями, потом те, что связаны с воспоминаниями об отцовских однополчанах, и, в результате, как мне кажется, получаю чистую реакцию на фотографии.

И оказывается, что я смотрю на эти фотографии без эмоций. И, наверное, я точно так же смотрел бы на фотографии погибших летчиков люфтваффе. То есть этнической эмоции у меня тут нет. А может она у меня быть только по отношению к армянину.

Восемь поколений в моей семье служили в русской армии. Они воевали и погибали за Империю. Но Империя не может существовать без станового имперского народа. И отсюда проистекает родственное чувство к русскому солдату у нерусских, служащих российской империи.

Так вот, у евреев, кажется, нет этого родственного чувства к русскому солдату. Дело в том, что до возникновения Израиля у евреев не было аналогичного выбора, какой был, например, у армян, татар, грузин и т.д. У евреев не было клочка земли, на котором они могли бы почувствовать себя среди своих. После того, как возник Израиль, у евреев возникла возможность выбирать: когда они хотят быть среди своих, они могут поехать в Израиль, когда им дороже Россия, они могут остаться в ней или вернуться в нее.

Почему почти все латышские стрелки после окончания гражданской войны были направлены в органы ЧК? Дело в том, что латыши не испытывали никакого этнического родства к расстреливаемым русским. Но латыши просто «делали работу». А евреи-чекисты к русским относились еще хуже в связи с тем, из чего долго старались вырваться, то есть из черты оседлости и из других ограничений в правах. То есть у евреев не только отсутствовала человеческая солидарность к русским, но и была к ним бессознательная этническая враждебность.

Евреи в России были не согласны тогда и не согласны до сих пор, что у любого этноса должны быть ограничения в правах по сравнению со становым имперским народом. Они не понимают также, что судьей можно быть только среди своих.

По-моему, в империи для любого человека, не принадлежащего к главному имперскому этносу, должны быть закрыты некоторые возможности. Например, в определенных обстоятельствах ему должна быть закрыта дорога в службу безопасности».

 6. Здесь, кстати, стоит проговорить ещё одну мысль — банальную, но всё-таки заслуживающую отдельного упоминания. Поскольку культура — как материальная, так и духовная — отчуждаема от своих создателей, то не обязательно быть русским, чтобы принимать участие в развитии русской культуры. Как русский дом может быть спроектирован и построен немцами или турками, так же армянин или еврей может написать стихотворение, которое украсит антологию русской поэзии. Разумеется, в каждом конкретном случае можно спорить о том, насколько это стихотворение будет «русским по духу, а не только по языку» и т.п. Это крайне интересная тема, и мы её впоследствии рассмотрим подробнее. Пока что я лишь говорю, что это в принципе возможно.