Средний класс марширует в рай

В последнюю неделю 2012-го путешествую из Петербурга в Москву на «Сапсане». Вечер, вагон-буфет, за окном проносятся едва освещённые селения, за столиками — весёлые споры, смех, звон бокалов. Напротив меня сидит девушка, пьёт чай. К нам подсаживаются двое: она — бойкая, располневшая блондинка лет тридцати, хрестоматийная бизнес-леди, он — лысый, чернявый, бандитского вида. Не перестаю удивляться, когда люди с таким лицом оказываются не убийцами или грабителями, а бизнесменами средней руки. Удивляюсь и в этот раз. Блондинка оживлённо чирикает, листая меню, обсуждает блюда, и девушка втягивается в разговор. Я ныряю в планшет, делая вид, что занята чем-то важным. Вспомнив пару гастрономических случаев из жизни, блондинка предлагает поговорить о новогодних праздниках.

— Я буду в Индии, уже упаковала чемоданы… — щебечет она, перечисляя необходимые в поездке вещи: платья, туфли, бриллианты.

— А у меня скромный отдых, — стыдливо пожимает плечами девушка. — Горные лыжи в Андорре.

И обе, придвинувшись, словно лучшие подружки, делящиеся секретами, долго нахваливают выбор другой и, галопом по европам и америкам, вспоминают путешествия по миру. Наверное, моё любимое слово «Крым» у них считается нецензурным. А я гадаю, поинтересуются ли они, так много узнавшие друг о друге, как кого зовут.

— А вы как будете отмечать? — и три пары глаз берут меня на прицел.

— Я буду спать, — хмурю я брови, уткнувшись в планшет. — А на каникулах собираюсь работать, писать. — И, в подтверждение своих слов, киваю на разложенные передо мной черновики.

Надеюсь, теперь отстанут. Но это у бунинских барышень было лёгкое дыхание, а у моих современниц — лёгкое мышление. Телевизор научил их всё объяснять со своей высоты и не сдавать позиций.

— О, журналистка! — понимающе улыбается блондинка. — Я и сама хотела быть художницей, да вот в юристки подалась… А журналистом быть так интересно! Вы видитесь с разными людьми, с Путиным, например…

Ох, зря она про Путина. Бросив притворятся, я откладываю планшет.

— Да, Путин, — услышав знакомое слово, кивает «бандит».

— Я бы хотела взять у него интервью! — продолжает блондинка. — А вы? Разве не хотели бы у него что-нибудь спросить?

— Что спросить? Сколько они украли?

Мои спутники вздрагивают.

— Ну зачем вы так… — дует губы блондинка.

— Что было, то прошло, — «бандит» выплёвывает слова, как семечки.

— Значит, всё-таки было? — ловлю я его на слове. — А вернуть не хотят?

Блондинка заливается смехом. Девушка поднимается из-за стола и, раскланявшись, ретируется. Но блондинка — типичная современная женщина, ей главное — на своём настоять.

— Согласитесь, личность-то неординарная!

— Серый мужичонка, пол-России таких.

— Он же президент! — всплеснула руками блондинка.

— Мало ли было посредственностей на троне.

— Всё не может быть сразу, — вставляет немудрёную мысль «бандит». — Потом всё будет. Наберитесь терпения.

— Когда потом? В загробной жизни? Он уже 12 лет у власти.

«Бандит» сосредоточенно жуёт кукую-то мысль, глядя на меня, как на врага народа.

— Я по себе сужу. Десять лет назад любой мог на меня наехать, вломиться ко мне в офис. Менты, ФСБ-шники… А теперь — живу спокойно.

Вот он, критерий «стабильности».

— А закрытые роддома, школы, дома культуры? В больницах приказ — через две недели выписывают, будь ты хоть при смерти. Конечно, если не заплатишь…

Ни один мускул не дрогнул на его лице. То ли здоровье богатырское, то ли лечится за границей.

— В Америке вообще всё платно! — кривится он.

— А на луне и вовсе больниц нет, и что?

— А вы что, Болотную хотите? — срывается он на визг.

Ах, вот что! Результат телевизионного зомбирования: Путина не любит — значит, любит Америку и ходил на Болотную.

— Я считаю, что всё должно быть платно, кроме emergency, — решила блеснуть заморским словечком блондинка.

— А если денег нет — сдохнуть?!

Оба непонимающе переглядываются. Действительно, а что такого, у них же деньги есть.

— Вы живёте в нищей стране, — взываю я к состраданию. — У людей на лекарства-то не всегда хватает, а вы говорите о лечении.

Дальнейший разговор напоминает беседу с нацистами, объясняющими, почему одни люди имеют право на жизнь, а другие — нет.

— Я вам скажу удивительную вещь, — тоном изрекателя истины в последней инстанции говорит блондинка, — денег нет только у тех, кто не хочет работать.

— Вы шутите?! Врачи, учителя, научные сотрудники, инженеры — все они не хотят работать?

— Я работаю — и зарабатываю, — гнёт она своё. — Почему я своими налогами должна кормить тунеядцев?

— Это учёные — тунеядцы?

— Хороший учёный всегда пристроится заграницей.

Вот потому мы и едем на немецком «Сапасане»…

— А если он патриот?

Не хочет уезжать?

— Пусть потерпит, лет через пять…

Да-да, самые популярные словечки кремлёвских пропагандистов: «надо», «будет», «скоро», «лет через пять-десять».

— ...У меня друг — гениальный математик, он прекрасно зарабатывает в России. Работает в крупной западной консалтинговой компании!

Не знаю, плакать или смеяться.

— Поверьте, я знаю, что говорю, — продолжает блондинка, — я была чиновником высокого ранга, но всё бросила и ушла в бизнес. Мне надоело работать за копейки.

— Да бросьте, среди чиновников вор на воре и вором погоняет. О каких копейках вы говорите?..

Расплатившись, «бандит» встаёт из-за стола, буркнув: «Я на минутку…» И больше не возвращается. Блондинка садится напротив меня.

— Хочу вас внимательно разглядеть…

Мы смотрим друг на друга, как солдаты древних вражеских армий, изумляясь, что у врага — тоже две руки, две ноги и человеческое обличье.

Сбросив маску жизнерадостной, успешной женщины, блондинка рассказывает о себе. Её карьера «высокого чиновника» оказывается прокурорским креслом. Ушла из-за маленькой зарплаты и изматывающей бумажной волокиты.

— Вам-то чего не хватает? — устало спрашивает она.

— Причём тут я? По сторонам посмотрите, нищая, полуфеодальная страна, банановая республика. Во власти — подонки, народ — тёмен, забит…

— Да вам что до этого? — она оценивающе оглядывает меня. — У вас-то всё в порядке.

— Разве можно судить по себе?

— А как иначе? — искренне изумляется она. — Если у меня всё хорошо, значит, власть хорошая!

— А если я в противогазе, а в вагон пустили газ — и вы все задохнулись? А я говорю: я же жива, значит, воздух нормальный?

— Народ не хочет работать! — стучит она кулаком по столу.

— А ещё он не хочет учиться, лечиться и, вообще, жить…

— Да что вы заладили, народ, народ… Водка — всё, что им нужно!

Ага, врождённая потребность, национальная особенность.

— А как не пить, если работы нет и жить не на что, а в округе последнюю больницу закрыли?

Но у блондинки на семь российских бед один ответ:

— Хотели бы работать, стали бы фермерами! Завели бы корову, картошку бы высадили на продажу.

Вперёд, к натуральному хозяйству!

— И вытеснили бы с рынка аргентинское мясо, нидерландскую картошку и китайский чеснок… — я пытаюсь быть ироничной.

Но моя собеседница непробиваема:

— Просто им бухать больше нравится, чем работать.

— Вообще-то мы в ВТО вступили... — напоминаю я.

— И что? Подумаешь…

— Да вы посмотрите на Европу, Штаты — как они поддерживают фермеров. Мы тратим на сельское хозяйство один процент бюджета, а Норвегия — семьдесят!

И тут наступает неожиданный момент истины.

— Да, в Европе хорошо, — глаза блондинки мечтательно туманятся. — Там всё правильно устроено!

— Да нет, я не говорю, что там всё правильно…

— Там всё правильно, — перебивает меня блондинка. — И я хочу там жить. И буду!

Такого поворота я не ожидала.

— А ностальгия не замучает?

— Да какая ещё ностальгия?! Жить надо там, где хорошо! Правда?

Святая правда. Только, по-моему, надо делать «хорошо» там, где живёшь, разве не так? Мы прощаемся, желаем друг другу хороших праздников. Она уходит, а я достаю ручку, готовясь записать разговор. И в этот момент ко мне за столик подсаживается пьяная девица, потрёпанная, бедно одетая. Она обводит вагон бараньим взглядом, и вдруг её начинает рвать. Иностранцы, сидящие за соседним столиком, брезгливо отворачиваются. Утерев грязный рот рукавом, девушка падает лицом на стол и засыпает.

Какой социологический срез за одним столиком: сытый средний класс, мечтающий о европейском рае, интеллигенция, беспощадная и бессмысленная, и народ — униженный, отупевший и пьяный. А за окном уже мелькают огни большого города, многоэтажные стоглазые чудовища, похожие на колумбарии, дорогие бутики, бараки и подвалы, в которых ютятся чернорабочие, правительственные учреждения — московский melting pot, плавильный котел, который всё переварит.

На привокзальной площади трутся бомжи, почерневшие от злобы и нищеты мужчины, опустившиеся женщины. Отвратительные, грязные, злые. Ночуют прямо на земле, набросав картонных коробок и тряпья, спят, укрывшись рваными ватниками. С платформы доносится бравурная песенка про Москву и златые купола, которая встречает «Сапсан».

— Эй, подруга, подай русскому бомжу! — кричит мне вслед бродяга.

Я оборачиваюсь.

— Россия! Владимир Владимирович! — отрыгивает он слова, вцепившись глазами в мою сумку. Кто научил его этой кричалке? Кто-нибудь из сапсановских пассажиров?

Я достаю мятую купюру, которая тут же исчезает в его кармане, а пьяное подобострастие в глазах сменяется злобой. Я хочу что-то ему сказать, но не нахожу слов, и бродяга, отвернувшись, спешит к своему бомжацкому лежбищу. Потому что жить надо там, где хорошо.