Красный Октябрь, который спас страну от "болота"

Главная до недавнего времени — да и ныне памятная — дата нашего праздничного календаря отмечается сейчас довольно забавным образом. Официальная формулировка гласит: на Красной площади проводятся шествие в честь парада, состоявшегося 7-го ноября 1941-го года. Формально это правильно: такой парад в тот день действительно был. Но наша власть стесняется сказать, а в честь чего, собственно, был парад. А парад был, как известно, в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Причём торжества в честь этого события — и тогда, и сейчас — вполне заслуженны и обоснованны. Ведь, как ни крути, а оно в значительной степени определило всю нашу жизнь на несколько десятилетий. В частности, современный анализ доказывает: без этой революции мы бы гарантированно проиграли войну, в ходе которой состоялся парад. Проиграли по очень простой и очень печальной причине, несколько раз обсуждённой в моих собственных публикациях и с коллегами: наша страна до этой революции с каждым годом отставала от большей части мира и отставала с каждым годом всё дальше.

Это может показаться странным, поскольку очень часто мы видим ссылки на статистику: до революции наша страна около четырёх десятилетий была на первом месте в мире по скорости развития экономики. Да, такие статистические данные действительно есть — но при этом наше отставание от других ведущих стран непрерывно росло.

Практически одновременно началось бурное хозяйственное развитие в трёх крупных странах. В 1861-м году в России отменено крепостное право, до того мешавшее развитию примерно трети населения — и развитие всей страны (а не только этой трети) резко ускорилось. В 1865-м году закончилась гражданская война в Соединённых Государствах Америки, причём в ходе этой гражданской войны отменено тамошнее рабство — в 1863 году, на два года позже, чем в России отменено крепостное право (а оно, честно говоря, далеко не рабство) — и там тоже ускорилось развитие. В 1870-м году почти все немецкие государства, кроме Австрии да всякой мелочи вроде Люксембурга да Нидерландов, объединились в Германскую империю: получился единый рынок с единой политикой — и там развитие тоже ускорилось. Начиная с этих ключевых моментов и до начала Первой мировой войны, по всем формальным показателям наивысшая скорость развития была в Российской империи. Но в то же самое время российская экономика в 1913-м году составляла меньшую долю от германской или американской, чем четырьмя десятилетиями ранее. Мы вроде бежали быстрее других — и в то же время от других отстали.

Почему так получилось? По многим причинам. Но главная из этих причин — в том, что экономика Российской империи в эти четыре десятилетия развивалась в основном на заёмные средства, и направлялись эти средства туда, куда нужно было нашим кредиторам, а не нам самим.

Например, за два десятилетия перед Первой Мировой войной на французские кредиты построено громадное количество российских железных дорог. По скорости их строительства мы ставили рекорд за рекордом. Но после революции нам пришлось в тех же районах, где строились эти дороги, достраивать новую дорожную систему. Ведь французы вкладывали деньги почти исключительно в дороги, идущие из глубины страны на запад — чтобы в случае войны мы могли как можно скорее перебросить свои войска к германской границе. А дополняющая эту сеть дорог, вытянутых по параллелям, сеть дорог, вытянутых по меридианам, построена уже в советское время. Потому что эта сеть дорог, вытянутая по меридианам, была нужна для развития нашей собственной экономики, а Франции развитие нашей экономики было совершенно не нужно, поэтому такие дороги она не финансировала.

Можно приводить ещё множество других примеров — но даже из этого единственного уже виден общий принцип: развитие на зарубежные инвестиции — это развитие в качестве придатка к источникам инвестиций, так что даже формально высочайшая скорость развития лишь усиливает отставание.

Так вот, то, что произошла революция — при всех её бесчисленных и зачастую очень тяжёлых побочных эффектах — привело к тому, что в дальнейшем, когда мы в конце 1920-х и начале 1930-х годов взяли зарубежные кредиты на новую индустриализацию, эти кредиты направлялись туда, куда было нужно нам самим, а не туда, куда было нужно нашим кредиторам. Поэтому наша страна развивалась не просто сверхбыстро, а ещё так, как нужно было нам — в частности, стала обороноспособной.

Что же касается революции в целом — последняя книга Егора Тимуровича Гайдара, вышедшая при его жизни, называлась "Смуты и институты". Она подробно рассмотрела причины того, что революция — даже если несёт прогрессивный заряд — сопровождается такими разрушительными явлениями, что плодами революции может всерьёз воспользоваться только следующее за нею поколение. Гайдар доказывал это, в основном, на примере революции в нашей стране. И попутно (не знаю, желая этого или нет) подробно показал: наша революция содержала в себе громадный положительный заряд: она несомненно повела страну по пути прогресса: те несчастья, которые часто и с удовольствием описывают критики социализма и революции вообще — именно те неизбежные побочные эффекты, которые он же сам исследовал, и после того, как эти побочные эффекты были преодолены, у нас страна действительно начала развиваться прогрессивным путём.

Повторяю — это следует из труда Егора Тимуровича Гайдара, которого у нас нынче положено считать непререкаемым авторитетом в экономике и политике.

Далее, ещё одна существенная подробность. В рассуждениях о России, которую мы потеряли, обычно говорят о России образца 1913-го года — последнего благополучного года в нашей дореволюционной истории. Но, во-первых, в этом году уже было достаточно серьёзных внутренних противоречий, которые, в конечном счёте, и привели к революции. А во-вторых, что не менее существенно, Октябрьская революция произошла всё-таки не в 1913-м году, а в 1917-м. И произошла она после февральского государственного переворота, в ходе которого не только свергнута законная власть (причём свергнута, как выяснилось, под, мягко говоря, совершенно надуманным предлогом), но вдобавок к власти пришли такие деятели, на чьём фоне эта прежняя власть выглядела кристально честной, невероятно благородной и в высшей степени разумно действующей. По сути, именно в результате Февральской революции сложилась обстановка, подобная той, в которой Наполеон Карлович Бонапарт за сто два года до того — в 1815-м, возвращаясь с острова Эльба во Францию — сказал: "Корона Франции валялась в грязи — я поднял её своей шпагой, и народ сам возложил её на мою голову". По сути, тогдашний февраль — затея тогдашних белоленточников. И то, что за ними тогда стояли не американские советники, а английские — вовсе не делает их самих разумнее, честнее и способнее к управлению государством.

Собственно, интерес Англии тогда был очевиден.

Первая Мировая война поначалу складывалась весьма неблагоприятно для стран "сердечного согласия", включая Россию. Но уже к концу 916-го было ясно: у Германии практически не осталось шансов на победу. Уже было неизбежно вступление в войну Соединённых Государств Америки. Уже было совершенно очевидно дичайшее экономическое истощение центральных держав — Германии и Австро-Венгрии, находившихся практически в экономической блокаде (их союзники тут помочь не могли: Болгария не была заметным источником ресурсов, а Османская империя — при всей своей тогдашней обширности — бедна и почти лишена транспортных магистралей, так что не могла подпитывать старших партнёров). Уже было ясно: при грамотной тактике доигрывание партии гарантирует результат. Германия была в положении, в каком уважающий себя гроссмейстер останавливает часы, чтобы не тратить силы и время на совершенно безнадёжное занятие.

И вот тут стал на первое место вопрос о выполнении предвоенных обязательств. Ведь Россию втянули в эту войну не только требованиям расплатиться пушечным мясом по кредитам предыдущего двадцатилетия, но и обещанием передачи ей Босфора и Дарданелл. А это означало: Россия получала гарантированный свободный выход в Средиземное море. Вся южная часть Средиземного моря тогда представляла собой явные или неявные колонии Британии и Франции. Соответственно, Россия получала возможность бороться за влияние на эти колонии, более того, теоретически получала даже возможность вылазок к Суэцкому каналу — основной хозяйственной артерии Британии. Понятно, такое обещание по доброй воле не исполняют.

И вот тут на редкость удачно происходит государственный переворот, где совершенно очевидным образом замешана куча народу, любящего Британию побольше, чем родную Россию. Переворот, в результате которого Россия оказывается практически обессилена, ибо те самые механизмы, которые описал Егор Тимурович Гайдар, Британия и Франция уже успели ранее изучить на своём собственном опыте — и понимали, чем оборачивается любая революция.

Скажем, Николай Викторович Стариков утверждает: англичане финансировали Февральскую революцию. Я не уверен, что они её впрямую финансировали — но вряд ли можно сомневаться: они давали потенциальным революционерам множество полезных советов — как и почему свергать режим.

Так вот, Октябрьская революция — совершенно естественный акт противодействия тогдашнего народа тогдашним белоленточникам. Понятно, нынешние белоленточники люто ненавидят Октябрьскую революцию. Понятно, её так же люто ненавидят и наследники тогдашних британцев и французов, которым тогда народ, нашедший для выражения своих интересов большевистскую партию, обломал грамотные далеко идущие планы. Но так же понятно: для нашей страны эта революция стала спасением из того тупика, куда неизбежно заводит любой белоленточный переворот.

Остаётся надеяться: из нынешнего тупика, порождённого белоленточным переворотом 1991–3-го годов, мы сумеем выйти с учётом накопленного опыта — а значит, с меньшими побочными эффектами и с ещё лучшим результатом.