Животноедство. О бестселлере Джона Фоера

Бестселлер американского писателя Джонатана Фоера Eating Animals — не просто очередной вегетарианский манифест, но одно из ключевых высказываний о еде последнего времени. Мы публикуем главу, в которой Фоер анализирует привычный лексикон потребителя, объясняя, что на самом деле кроется за невинными словами и терминами.

[ животное ]

До того как впервые в жизни осмотреть ферму, я год с лишним корпел над литературой о животноедстве: изучал труды по истории сельского хозяйства, отраслевые журналы и издания министерства сельского хозяйства США, брошюры общественных организаций, философские трактаты по теме, а также книги моих предшественников, где тоже рассматривается мясоедство. И частенько чем больше я читал, тем больше запутывался, иногда потому, что слова типа «страдание», «радость» и «жестокость» употреблялись в каком-то расплывчатом значении. Порой казалось: меня сознательно сбивают с толку. Словам вообще не стоит доверять безоглядно, а уж когда речь идет о животноедстве, в половине случаев они не средство донести мысль, а лишь камуфляж и дымовая завеса. Некоторые термины, скажем «говядина», помогают нам забыть, что за ними в действительности кроется. Другие, например «свободный выгул», успокаивают чью-то требовательную совесть. Третьи – «счастливый» – означают нечто полярно противоположное их прямому значению. А четвертые – «естественный» – почти выхолощены. Казалось бы, что может быть «естественнее», чем грань, отделяющая человека от животного? Однако, оказывается, не у всех цивилизаций даже есть понятие «животное» или соответствующее слово: например, в языке Библии нет ни одного аналога английского термина «животное». Даже по словарному определению человек одновременно является и не является животным. В первом значении человек – представитель царства животные. Но чаще мы в обиходе именуем «животным» любое живое существо: орангутанга, собаку, даже креветку – за исключением человека. Представители одной и той же культуры (и даже одной и той же семьи) могут понимать слово «животное» совершенно по-разному. Да и в сознании каждого из нас наверняка сосуществуют несколько разных интерпретаций. Что есть животное? Антрополог Тим Инголд задал этот вопрос ученым – специалистам по социальной и культурной антропологии, археологам, биологам, психологам, философам, семиотикам. Дать формулировку, которая бы устраивала их всех сразу, они так и не сумели. Но следует отметить, по двум важным аспектам они все-таки договорились: «Во-первых, смысл, который мы вкладываем в слово "животное", имеет мощную подспудную эмоциональную окраску; во-вторых, критически анализировать, что такое для нас "животное", – значит обнажать крайне щекотливые и почти неизученные аспекты наших представлений о том, что делает нас "людьми"». Вопрошая «Что есть животное?», или, добавлю от себя, читая ребенку книжку про собаку, или отстаивая права животных – мы неизбежно призадумываемся, в чем же, собственно, наши отличительные черты. Все равно, что спросить: «Что есть человек?»

[ антропоцентризм ]

Убежденность в том, что человек – венец эволюции, мера жизни других животных и законный хозяин всего живого.

[ антропочванство ]

Нежелание признать, что другие животные испытывают переживания, принципиально схожие с человеческими; когда мой сын спрашивает: «А Джорджи не будет одиноко, если мы пойдем гулять без нее?», я отвечаю: «Джорд­жи не чувствует одиночества».

[ антропоморфизм ]

Склонность проецировать человеческие переживания на других животных; пример – мой сын спрашивает: «А Джорджи не будет одиноко?» Итальянский философ Эмануэла Ченами Спада пишет: «Антропоморфизм – необходимый риск, так как без отсылки к нашему человеческому опыту мы не можем сформулировать вопросы об опыте животных. /.../ Единственное "лекарство" [от антропоморфизма] – неустанное критичное осмысление наших рабочих формулировок, поиск более точных ответов на наши вопросы и решения обескураживающей проблемы, которую ставят перед нами животные. В чем же состоит эта обескураживающая проблема? В том, что мы не просто проецируем на животных человеческий опыт; мы сами – животные (и одновременно ими не являемся)».

[ клеточная батарея ]

Когда пробуешь вообразить себя курицей в клетке на птицеферме – это антропоморфизм? А когда даже и не пробуешь – антропочванство? В стандартных клетках на одну курицу-несушку приходится 67 квадратных дюймов «жилплощади» – чуть меньше, чем лист бумаги для принтера. Клетки располагаются в несколько ярусов, от трех до девяти (самые высокие клеточные батареи, 18-ярусные, используются в Японии), в зданиях без окон. Мысленно войдите в переполненную кабину лифта. В плотной толпе невозможно повернуться, не потревожив (и не разозлив) соседа. Толкучка такая, что часто зависаешь в воздухе, подпираемый со всех сторон чужими телами. И это даже хорошо: наклонный пол сделан из металлической сетки, которая режет ступни. Вскоре обитатели лифта разучатся действовать в интересах коллектива. Одни начнут драться, другие лишатся рассудка. Кое-кто от голода и безнадежности станет пожирать собственных собратьев. Никаких передышек, никакого просвета. Никто не придет чинить лифт. Двери раздвинутся только один раз, на исходе твоей жизни, чтобы тебя препроводили в другое место – в единственное, где еще хуже.

[ бройлеры ]

Не всем курам приходится мучиться в клеточных батареях. У несушек есть одна-единственная причина завидовать бройлерам (курам, предназначенным на мясо): бройлерам положен без малого квадратный фут жизненного пространства на «нос». Если вы не фермер, то нижеизложенное, видимо, станет для вас новостью. Наверное, вы считаете, что все куры одинаковы. На деле же уже полвека существуют две принципиально несхожих разновидности кур – бройлеры и несушки. Гены у них разные. И тех, и других мы называем курами, но они кардинально различаются по телосложению и обмену веществ, поскольку «сконструированы» для разных задач. Несушки дают яйца (с 1930-х годов их яйценоскость выросла более чем вдвое). Бройлеры дают мясо (за тот же период вывели породы, которые достигают взрослого возраста вдвое быстрее, чем обычные куры, а величиной вдвое превышают обычных. Когда-то куры в естественных условиях жили по 15–20 лет, но современного бройлера обычно забивают в возрасте шести недель. Суточный темп роста бройлеров увеличился примерно на 400%). Все это наводит на диковинные вопросы – вопросы, над которыми я и не задумывался, пока не узнал, что не все куры одинаковы. Например: «Какова судьба всех самцов породы несушек?» Если человек не предназначил их на мясо, а природа определенно не предназначила их для откладывания яиц, какую функцию они выполняют? Никакой. Всех самцов яичных пород – половину всех цыплят яичных пород, которые рождаются в США, более 250 миллионов цыплят в год, – уничтожают. «Уничтожают?» Этот термин побуждает разузнать подробности. Большинство петушков уничтожают так: шланг засасывает их, перемещает по трубам и выбрасывает на пластину, к которой подведен ток. Есть и другие способы уничтожения – даже не скажешь, какой из них можно считать относительно милосердным. Иногда цыплят швыряют в большие пластиковые ящики. Слабых затаптывают их собратья, и они медленно умирают от удушья и тесноты на дне ящика. Сильные медленно задыхаются наверху. Иногда цыплят без всякой анестезии отправляют в мусородробилки (вообразите себе дробилку для древесной щепы, только битком набитую цыплятами). Жестоко? Смотря что вы понимаете под жестокостью (см. жестокость).

[ прилов ]

Этот термин – пожалуй, идеальный пример навешивания лапши на уши. Под «приловом» подразумеваются морские обитатели, выловленные случайно. Насколько «случайно» – большой вопрос, поскольку добыча прилова целенаправленно предусмат­ривается современными методами рыбного промысла. Современное рыболовство – это когда горстка рыбаков обслуживает сложную технику. Поэтому уловы огромные, а доля прилова в них колоссальная. Взять, например, креветок. Среднестатистический траулер на промысле креветки выбрасывает прилов – а это 80–90% выловленных морских обитателей – обратно за борт, мертвыми или при смерти. (Значительную долю прилова составляют виды из Красной книги.) Креветки составляют всего 2% морепродуктов, потребляемых в мире, но на траулеры, добывающие креветок, приходится 33% мирового прилова. Об этой детали мы обычно не задумываемся, так как вообще о ней не знаем. А если бы на этикетках продуктов сообщалось, сколько животных сгубили ради того, чтобы мы угостились блюдом из нашего излюбленного животного? Например, на упаковках индонезийских креветок, выловленных траулерами, значилось бы: «Ради 1 фунта этих креветок были умерщвлены и сброшены в океан 26 фунтов других морских обитателей». Еще пример – тунец. При убийстве тунца регулярно убивают – причем совершенно зазря – еще 145 видов: морского дьявола, ската-манту, ската пятнистого, акулу большеносую, акулу узкозубую, акулу галапагосскую, акулу песочную, акулу кубинскую ночную, акулу-няньку, акулу большую белую, акулу молотоголовую, акулу колючую, морскую собаку кубинскую, акулу лисью большеглазую, мако, голубую акулу, пеламиду колючую, бонито, макрель королевскую, макрель испанскую, копьеносца полосатого, марлина белого, рыбу-меч, пилоруда длиннозубого, спинорога серого, рыбу-иглу, леща морского, каранга голубого, центролофа черного, дорадо, кубоглава большеглазого, рыбу-ежа, элагата, анчоуса, групера, летучую рыбу, треску, морского конька, рыбу белую рулевую, опаха, макрель серую деликатесную, лихию, треххвостку, черта морского, ангела морского, рыбу солнечную, угря мюррейского, рыбу-лоцмана, макрель черную змеевидную, полиприона американского, луфаря, горбыля сенегальского, горбыля красного, желтохвоста большого, желтохвоста кубинского, леща морского обыкновенного, барракуду, иглобрюха, каретту, черепаху зеленую, черепаху кожистую, черепаху Кемпа оливковую, альбатроса атлантического желтоклювого, чайку Одуина, буревестника балеарского, альбатроса чернобрового, чайку большую черноспинную, буревестника большого, буревестника большекрылого, буревестника серого, чайку серебристую, чайку смеющуюся, альбатроса северного королевского, альбатроса белошапочного, буревестника дымчатого, глупыша южного, буревестника Елкуана, чайку желтоногую, кита-полосатика малого, сейвала, финвала, дельфина обыкновенного, кита полярного, кита гренландского, дельфина черного, кита горбатого, ремнезуба, косатку, морскую свинью, кашалота, дельфина полосатого, стенеллу атлантическую, продельфина длиннорылого, афалину и клюворыла. Вообразите, что вам принесли тарелку с суши. Но на этой же тарелке лежат все морские обитатели, которых прикончили ради вашей порции суши. Наверное, понадобится тарелка пятифутовой ширины.

[ ЦВВКЖ ]

Центр вскармливания с высокой концентрацией животных. Иначе говоря, животноводческая ферма-фабрика. Симптоматично, что официальный термин ЦВВКЖ введен не животноводческой отраслью, а Агентством США по защите окружающей среды (см. также экологизм). Все ЦВВКЖ причиняют животным вред способами, которые, по идее, нарушают даже относительно мягкие законы о защите животных. Но на этот случай существует ЮИОМЖ.

[ ЮИОМЖ ]

Юридический иммунитет для общепринятых методов животноводства. Это означает, что любой метод выращивания сельскохозяйственных животных законен при условии, что он практикуется в отрасли повсеместно. Иначе говоря, фермеры – а говоря без обиняков, корпорации – вправе сами устанавливать, что жестоко, а что – нет. Если отрасль вводит какой-нибудь метод, например ампутацию ненужных органов без анестезии, можете сами дать волю своему воображению – он автоматически становится законным. В США в каждом штате действуют свои ЮИОМЖ: одни – зловещие, другие – попросту нелепые. Согласно ЮИОМЖ штата Невада, законы об обращении с животными нельзя применять для «запрета устоявшихся методов животноводства или вмешательства в них, в том числе методов выращивания скота и сельскохозяйственных животных, их содержания, кормления, обхождения с ними и их перевозки». Тут сора из избы не выносят. Юристы Дэвил Вулфсон и Марианн Салливан, специалисты по данному вопросу, разъясняют: «В некоторых штатах иммунитет распространяется на конкретные методы, но не на все традиционные методы животноводства. Штат Огайо разрешает не применять к сельскохозяйственным животным такие требования, как "полезная для здоровья физическая нагрузка и выгул на воздухе", а Вермонт – раздел Конвенции о запрете жестокого обращения с животными, согласно которому незаконно "связывать, держать на привязи и ограничивать в движении" животное "негуманным или опасным для его благополучия" образом. Остается лишь предположить, что в Огайо животным не позволяют ни размяться, ни подышать воздухом, а в Вермонте их связывают, держат на привязи и ограничивают в движении каким-то негуманным образом».

[ жестокость ]

Не только сознательное причинение излишних страданий, но и равнодушие к нему. Быть жестоким гораздо проще, чем кажется. Часто говорят, что природа в принципе жестока: «Природа – клык и коготь обагрен», – писал Теннисон. О жестокости природы твердят мне хозяева ранчо, уверяя, что колючая проволока оберегает их скот от опасного мира снаружи. И верно, природа – далеко не райский сад. Верно также, что на хороших фермах животным часто живется лучше, чем в дикой природе. Но природа не жестока. Не жестоки и дикие животные, хотя они убивают, а порой даже мучают друг друга. Жестокость или великодушие существуют для тех, кто понимает, что такое жестокость, и в состоянии сознательно от нее отказаться. Или сознательно закрывать на нее глаза.

[ безрассудная 
запасливость ]

Моя бабушка хранит в подвале шестьдесят фунтов муки. Недавно, когда я гостил у нее на выходных, она послала меня в подвал за кока-колой. Тогда-то я и обнаружил пакеты с мукой: стоят рядком вдоль стены, точно мешки с песком на речном берегу во время паводка. Зачем девяностолетней старушке столько муки? И к чему здесь несколько дюжин двухлитровых баллонов с кока-колой и пирамида «Анкл Бенс», а в морозильной камере – штабеля зернового хлеба? «Я тут обратил внимание: у тебя в подвале полно муки, – сказал я, вернувшись на кухню. – Шестьдесят фунтов. – Ее интонация ускользала от толкований. Нотки гордости? Затаенный вызов? Пристыженность? – Можно спросить, зачем?» Бабушка достала из шкафа толстую пачку купонов: «Покупателю сумки пакет муки в подарок». – «А как ты раздобыла столько?» – спросил я. – «Легче легкого». – «И что ты сделаешь с целой горой муки?» – «Пирогов напеку». Я попытался разобраться, как моя бабушка дотащила все эти пакеты домой из супермаркета. Машину она не водит, никогда в жизни даже не пробовала. Разумеется, ее кто-то довез, но неужели она свалила все шестьдесят фунтов в одну машину? Или сделала несколько ездок? Я знаю мою бабушку: наверное, она прикинула, сколько пакетов можно погрузить в один автомобиль, не слишком побеспокоив водителя. Потом обзвонила друзей – ровно столько, чтобы хватило на шестьдесят фунтов в общей сложности, – и съездила в супермаркет нужное количество раз: вероятно, в один день. Значит, это и есть вечно упоминаемая ею «смекалка»? Бабушка много раз мне говорила, что в Холокост спаслась только благодаря смекалке и везению. Я был бабушкиным сообщником во множестве экспедиций за продуктами. Хорошо помню распродажу каких-то хлопьев с отрубями: на купон полагалось три коробки в одни руки. Бабушка взяла три коробки на себя, а потом послала нас с братом взять еще по три коробки. Сама ждала на улице. Что только подумала обо мне кассирша? Пятилетний мальчик берет на купон несколько коробок хлопьев, которыми побрезгует даже настоящий голодающий? Через час мы вернулись и проделали всю операцию сызнова. Запас муки меня озадачил. Население какого города она планирует накормить всеми этими пирогами? Где она прячет 1400 упаковок яиц? И самый очевидный вопрос: как она затащила все эти пакеты в подвал? Я отлично знаю ее престарелых шоферов – в грузчики они не годятся. «Возьму один пакет и несу», – сказала бабушка, обтирая столешницу голой рукой. Бабушке трудно дойти даже от машины до крыльца дома: она отдыхает после каждого шага, дышит медленно, с натугой. А при последнем визите к врачу выяснилось: пульс у нее точно такой же, как у кита. У бабушки одна заветная мечта – дожить бы до бар-мицвы очередного внука, и ладно. Но я считаю: она еще лет десять проживет, не меньше. Таких людей смерть не берет. Моя бабушка запросто доживет до ста двадцати лет, но даже в этот срок ей не израсходовать даже половину запасенной впрок муки. Наверное, она и сама это понимает.

[ угощение, 
от которого 
чувствуешь себя 
не в своей тарелке ]

Общая трапеза позволяет нам завязать дружеские связи и проникнуться друг к другу доброжелательностью. Майкл Поллан, автор глубоких книг о еде, называет это «застольным братством» и полагает: социальная значимость этого явления – аргумент против вегетарианства. Я тоже придаю застольному братству большое значение. И правоту Поллана признаю, но не совсем. Допус­тим, вы разделяете убеждения Поллана – из принципа не едите мясо, которое происходит с ферм-фабрик. Но в гостях как-то неловко отказываться от еды, приготовленной специально для вас. Особенно отказываться по нравственно-этическим причинам (деталь, не упомянутая Полланом). И что же возьмет верх – чувство неловкости или принципы? Классическая дилемма: что вы считаете главным – нежелание обидеть хозяев или социальную ответственность? Сравнительная важность этического подхода к еде и застольного братства зависит от ситуации (одно дело – не притронуться к «крылышкам баффало», разогретым в микроволновке, и совсем другое – отказаться от курочки с морковным гарниром, которую приготовила моя бабушка). А вот вам другая закавыка (странно, что Поллан упустил ее из виду): избирательная всеядность подрывает застольное братство куда сильнее, чем вегетарианство. Допустим, знакомый приглашает вас к себе на ужин. Вы скажете: «С удовольствием приду. Но должен предупредить: я, знаете ли, вегетарианец». А если вы скажете: «С удовольствием приду. Но я ем только мясо с семейных ферм»? После этого вам, наверное, придется прислать хозяину по интернету список местных магазинов, чтобы ваши пожелания были хотя бы поняты, а не то чтобы выполнены. Бесспорно, намерения у вас добрые, но неудобств создают больше, чем просьба подать вегетарианские блюда (в наше время не требующая оправданий). Под вегетарианцев заточен целый сектор в отрасли общественного питания (есть вегетарианские рестораны и студенческие столовые, поставщики вегетарианских готовых блюд для авиакомпаний или свадебных пиршеств).

Для избирательно-всеядных такой инфраструктуры не существует. А если вы приглашаете гостей к себе? Избирательно-всеядные не чураются вегетарианских блюд, но вегетарианцам не подашь мясное. Какое меню лучше укрепит застольное братство? Мой вердикт таков: застольное братство – это когда делятся не только едой, но и мыслями. Всегда возможно, что разговор о наших убеждениях (даже если убеждения разнятся) сильнее скрепит братские узы, чем любые кушанья.

[ «падучка» ]

Больное животное, которое валится с ног и не способно самостоятельно подняться. Это еще не означает, что оно серьезно больно – ведь если человек упал, вы так не подумаете? Некоторые падучки действительно тяжело больны или покалечены, но очень часто достаточно напоить их и дать им отдохнуть, чтобы они оправились. Но если о них не позаботиться, они обречены на медленную, мучительную смерть. Достоверной статистики о числе падучек не существует (кто будет о них докладывать?), но, по примерным оценкам, коров-падучек насчитывается 200 тысяч в год: вдвое больше, чем слов в этой книжке. Если нам небезразлично благополучие животных, то самый минимум, который мы можем обеспечить, – эвтаназия падучек. Но эвтаназия стоит денег, а падучки не приносят пользы и, следовательно, не заслуживают ни заботы, ни милосердия. Почти во всех штатах США закон не воспрещает оставлять падучек без помощи (так, собственно, и делается повсеместно) – пусть валяются несколько дней, пока не сдохнут. Либо их заживо выкидывают на свалки. Приступив к работе над этой книгой, я начал свои «полевые экспедиции» с «Фермы-Убежища» в Уоткинс-Глен, штат Нью-Йорк. «Ферма-Убежище», основанная в 1986 году Джином Бауром и его тогдашней женой Лорри Хаустон, вовсе не ферма: там ничего не растят, никого не выращивают. Это приют для спасенных с ферм животных, где они могут спокойно вести свой неестественный образ жизни (выражение «естественный образ жизни» неуместно по отношению к животным, которых специально вывели для забоя в возрасте молодняка. Например, поросят на фермах обычно забивают, откормив до 250 фунтов. Если, как на «Ферме-Убежище», позволить этим генетическим мутантам прожить их век, они набирают 800 фунтов с лишним). Со временем «Ферма-Убежище» стала одной из самых активных американских организаций, которые ратуют за защиту животных путем просветительской работы и лоббизма. Когда-то деньги на нее добывали, торгуя вегетарианскими хот-догами из фургона на концертах «Грейтфул Дед» (попрошу без каламбуров о сосисках с благодарной мертвечиной). Теперь же ферма занимает два участка – 175 акров в штате Нью-Йорк и 300 акров на севере Калифорнии. В организации более 200 тысяч членов, ее годовой бюджет – около 6 миллионов долларов. «Ферма-Убежище» в силах влиять на разработку местных и федеральных законов. Но я решил начать с нее вовсе не поэтому. Мне просто хотелось пообщаться с животными. За тридцать лет, что я живу на свете, я никогда не прикасался к живым свиньям, коровам или курам – только к мертвым и разделанным. Баур повел меня гулять по пастбищу и рассказал, что «Ферма-Убежище» родилась не то, чтобы из его мечты или грандиозного замысла, а благодаря счастливому случаю. «Я ехал мимо скотной базы в Ланкастере и увидел груду павших овец. Подошел, смотрю – одна овца приподняла голову. Понял: еще жива, бросили мучиться. Ну, я положил ее в кузов. Раньше я таких вещей не делал, но не мог же я ее просто так бросить! Повез к ветеринару, думал, он ее усыпит. Но когда мы ее расшевелили, она поднялась на ноги. Я отвез ее к нам домой в Уилмингтон, потом мы купили ферму и отвезли ее туда. Она прожила десять лет. Десять! Прожила в свое удовольствие». Этот рассказ я привожу не для того, чтобы призвать к созданию новых убежищ для сельскохозяйственных животных.

Убежища делают много добрых дел, но их роль – просветительская (они раскрывают глаза людям типа меня), а не прагматическая: разве можно спасти и приютить много животных? Баур сам первый согласится, что невозможно. Я просто привел пример, иллюстрирующий, что не все падучки безнадежно больны. Животное в таком состоянии нужно либо вылечить, либо прикончить милосердным способом.

[ экологизм ]

Забота об охране и восстановлении природных ресурсов и экологических систем, поддерживающих жизнь человечества. Можно дать и более звонкое, возвышенное определение, но я привожу тут обычную (по крайней мере, на данный момент) трактовку. Некоторые экологисты считают, что животные – это тоже ресурсы. Обычно под «животными» понимаются вымирающие или промысловые виды, а не самые многочисленные виды на планете – сельскохозяйственные животные, хотя именно они больше других нуждаются в охране и восстановлении. Ученые из Чикагского университета недавно заключили, что наши вкусы в де влияют на глобальное потепление, как минимум не меньше, чем предпочитаемые нами виды транспорта. Свежие авторитетные доклады ООН и Комиссии Пью убедительно свидетельствуют: в глобальном масштабе животноводческие фермы СИЛЬНЕЕ, чем транспорт, ускоряют климатические изменения. По оценкам ООН, животноводческая отрасль выбрасывает в атмосферу 18% парниковых газов, то есть на 40% больше, чем весь существующий транспорт: легковые автомобили, грузовики, поезда и суда вместе взятые. На животноводство также приходятся 37% антропогенных выбросов метана (газа, потенциал глобального потепления (ПГП) которого в 23 раза выше, чем у углекислого газа) и 65% антропогенных выбросов закиси азота (у нее ПГП просто умопомрачительный, в 296 раз больше, чем у углекислого газа). В новейших данных даже переведено на язык цифр воздействие рациона питания: всеядные люди своим образом жизни продуцируют в семь раз больше парниковых газов, чем вегетарианцы. ООН так характеризует воздействие мясного животноводства на окружающую среду: выращивание скота на мясо (как на фермах-фабриках, так и на традиционных) «входит в верхнюю тройку важнейших причин самых серьезных экологических проблем и на локальном, и на глобальном уровне. /.../ Следует уделять большое внимание животноводству, когда решаются проблемы эрозии почв, климатических изменений и загрязнения воздуха, дефицита воды и утраты биоразнообразия. Скот значительно усугубляет экологические проблемы». Иначе говоря, если вам небезразлична экология и если вы доверяете выводам ООН (или Межправительственной группы экспертов по изменению климата, или Центра за применение науки в интересах общества, или Комиссии Пью, или Союза неравнодушных ученых, или института «Уорлдуотч»...), нельзя бездумно поедать животных. И, говоря совсем уж попросту, человек, который регулярно ест продукцию ферм-фабрик, не может называть себя «зеленым», не извращая смысл этого слова.

[ ферма-фабрика ]

При жизни следующего поколения этот термин наверняка устареет: либо все фермы-фабрики исчезнут, либо семейных ферм, с которыми их можно было бы сопоставлять, не останется.

[ ферма 
семейная ]

Обычно семейной считается ферма, где одна семья владеет скотом, управляет хозяйством и ежедневно участвует в работах. Во времена наших дедов практически все фермы были семейными.

[ коэффициент корм/товар ]

Все животноводы – и с ферм-фабрик, и с семейных ферм – по необходимости озабочены соотношением между объемом корма и объемом съедобного мяса, яиц или молока на выходе. Разница между двумя типами животноводов состоит в степени их заинтересованности и тех крайностях, на которые они готовы идти ради наживы.

[ например: питание 
и освещенность ]

Для повышения производительности на фермах-фабриках обычно манипулируют рационом питания и освещенностью, часто в ущерб благополучию животных. На птицефермах манипулируют с биологическими часами кур и индюшек, чтобы они несли яйца смолоду и в один и тот же час. Вот что поведал мне один владелец птицефермы: «Как только домашняя птица достигает половозрелости: индюшка в возрасте двадцати трех – двадцати шести недель, курица – в шестнадцать-двадцать недель, – их переводят в птичники и приглушают свет; иногда кромешная тьма царит круглые сутки. Кормят их низкобелковым кормом, держат почти что впроголодь. Так проходят две-три недели. Затем фермеры включают свет на шестнадцать часов в сутки (курам – на двадцать) и начинают давать высокобелковый корм – внушают птицам, что пришла весна. Птица немедленно начинает нести яйца. Научная методика так хорошо отработана, что можно в любой момент заставить курицу нестись или дать отбой. Понимаете, в природе весной появляются насекомые, из земли прорастает трава, дни становятся длиннее: по этим приметам птицы догадываются: «Ой, пора откладывать яйца». Человек эксплуатирует этот природный инстинкт. Контролируя освещенность, рацион и режим питания, птицеводы могут заставить кур и индюшек нестись круглый год. И заставляют. В наше время индюшки несут 120 яиц в год, а куры – больше 300. Вдвое, если не втрое больше, чем в природе. Годовалых несушек забивают, так как на второй год их яйценоскость снижается: птицеводы подсчитали, что дешевле вырастить молодых несушек, чем кормить и содержать несушек с низкой производительностью. Потому-то в наше время мясо птицы продается за гроши, но расплачиваться за это приходится самим птицам». Большинство людей худо-бедно представляют себе жестокие условия содержания на фермах-фабриках: тесные клетки, бесчеловечные методы забоя, но некоторые широко распространенные практики проходят незамеченными. О том, что птиц держат в темноте и голоде, я никогда раньше не слышал. А когда узнал, понял, что больше никогда не буду есть яйца с птицефабрик. Слава богу, что есть свободный выгул. Согласны?

[ свободный выгул ]

Термин, применяемый к мясу, яйцам, молочным продуктам, а иногда даже к рыбе (тунец на выгуле???). Надпись на упаковке «свободный выгул» – наглый обман. Она не должна успокаивать совесть в большей мере, чем «стопроцентно натуральный», «свежий» или «волшебный». Чтобы куры, выращиваемые на мясо, считались «курами на свободном выгуле», им нужно обеспечить «доступ к свежему воздуху». Если воспринять этот термин буквально, он ровно ничего не значит. (Вообразите птичник, в котором содержатся тридцать тысяч кур, с дверцей в углу, ведущей в загон пять на пять ярдов с голым земляным полом, причем дверца почти всегда на запоре.) Министерство сельского хозяйства США даже не сформулировало, что можно считать «свободным выгулом» для кур-несушек; оно полагается всего лишь на отчеты фирм-производителей. Очень часто этикетка «свободный выгул» красуется на продукции птицефабрик, где несушки сидят как сельди в бочке, в огромных птичниках с голыми стенами. («Бесклеточное содержание» регулируется определенными нормами, но ничего особенного от этого термина ждать не стоит – да, куры содержатся не в клетках, только-то.) Можно не сомневаться, что большинство несушек, которые содержатся на «свободном выгуле» или «без клеток», накачивают гормонами, отрезают им клювы, а когда они исчерпывают свою полезность, жестоко их забивают. С тем же успехом я мог бы держать кур у себя под кухонной раковиной и называть это «свободный выгул».

[ свежий ]

Тоже обман. По нормам министерства сельского хозяйства США, «свежее» мясо птицы – это такое мясо, которое никогда не остывало ниже –3,3 или разогревалось выше +4,4 градусов Цельсия. Свежие куры могут быть замороженными (отсюда и оксюморон «свежемороженый»), «свежесть» продуктов вовсе не измеряется временем. Зараженная бациллами, забрызганная пометом курица формально может быть свежей, выращенной без клетки и на свободном выгуле; ее можно законно продавать в супермаркете (правда, дерьмо все-таки лучше предварительно смыть).

[ инстинкт ]

Почти всем нам известно, что перелетные птицы необычайно хорошо ориентируются в пространстве: пересекая континенты, они находят свои прежние гнездовища. Когда я впервые узнал об этом, мне пояснили, что они находят дорогу «инстинктивно». («Инстинктом» и сегодня предпочитают объяснять поведение животных, когда оно кажется чересчур разумным (см. разум).) Впрочем, инстинктом не очень-то объяснишь, каким образом голуби ориентируются по объектам, созданным людьми. А голуби летят вдоль шоссе и сворачивают с них именно там, где от шоссе отходят боковые дороги, – вероятно, пользуются теми же ориентирами, что и люди, которые едут на машинах внизу, по земле. Преж­де разуму давали узкое определение – дескать, это интеллектуальные способности (мудрость, почерпнутая из книг). Теперь мы выделяем несколько разновидностей разума: зрительно-пространственный, межличностный, эмоциональный, музыкальный. Тот факт, что гепард быстро бегает, еще не делает его разумным. Но экстраординарное умение гепарда ориентироваться в пространстве – мысленно вычерчивать гипотенузу, предугадывать маневры добычи и переигрывать ее – ценная умственная способность. Списывать все это на инстинкты – такая же нелепость, как считать: когда невропатолог на приеме бьет вас молоточком по коленке, он дарит вам талант успешно бить по воротам на футбольном матче.

[ разум ]

Бесчисленные поколения фермеров знают, что смышленая свинья может научиться отпирать свой загон. Британский натуралист Гилберт Уайт в 1789 году описал свиноматку, которая отпирала задвижку, а затем «открывала все ворота на своем пути и в одиночку уходила на далекую ферму, где содержался хряк; а выполнив свое предназначение (отлично сказано!), тем же путем возвращалась домой». Ученые подметили, что у свиней есть что-то вроде своего языка; свиньи отзываются на зов (людей или своих собратьев), играют с игрушками (причем у них бывают любимые игрушки), приходят на помощь другим свиньям, попавшим в беду. Зоолог Стэнли Кёртис, друг животноводческой индустрии, измерил умственные способности свиней эмпирическим путем – научил их играть в компьютерную игру при помощи джойстика, на который можно нажимать пятачком. Свиньи не просто освоили игры, но и сделали это так же быстро, как шимпанзе, проявив поразительную способность к распознаванию абстрактных образов. А легенда о свиньях, отпирающих запоры, живет. Зоолог Кен Кефарт не только подтверждает, что свиньи на такое способны, но добавляет, что свиньи – отъявленные домушники-рецидивисты, работают обычно парами, а иногда отпирают запоры на загонах собратьев. Смекалка свиней – излюбленный мотив фольклора американских фермеров. Правда, в том же фольклоре рыбы и куры слывут образцом тупости. А как на самом деле?

[ разум? ]

В 1992 году в научных журналах было опубликовано всего 70 статей об обучаемости рыб. В 2002-м набралось уже 500 таких публикаций, а в период, когда я пишу эти строки, – 640. Наши познания о рыбах изменились кардинально и быстро, как ни об одном другом существе. Тот, кто в 1990-е годы считался мировым светилом по рыбьему интеллекту, сегодня в лучшем случае сойдет за молодого специалиста. Рыбы строят сложноустроенные гнезда, живут моногамными парами, охотятся сообща с другими видами и используют орудия труда. Они узнают друг друга «в морду» (и помнят, кто заслуживает доверия, а кто – нет). Самостоятельно принимают решения, чувствительны к социальному престижу и борются за положение в обществе (как пишут в научном журнале «Фиш энд фишериз», рыбы применяют «стратегии манипуляции, наказания и примирения, достойные Макиавелли»). У них развита долговременная память, они отлично умеют передавать друг другу знания через социальные структуры, а также из поколения в поколение. У них имеются даже «устоявшиеся "культурные традиции" – конкретные маршруты при движении на кормежку, плавании косяком, отдыхе или нересте». А куры? В изучении кур тоже произошла революция. Когда-то считалось, что латерализация головного мозга (разделение на полушария, несущие особые функции) – отличительная черта человека, но видный зоофизиолог Лесли Роджерс открыла латерализацию головного мозга у птиц. (В наше время ученые единодушно считают, что латерализация есть у разных животных.) Опираясь на сорокалетний опыт исследований, Роджерс утверждает, что наши современные познания о мозге птиц «очевидно свидетельствуют: мыслительные способности птиц не ниже, чем у млекопитающих, в том числе у приматов». По словам Роджерс, у птиц высокоразвитая память, где воспоминания «записываются в некой хронологической последовательности, которая становится уникальной автобиографией». Как и рыбы, куры могут передавать информацию из поколения в поколение. Они также обманывают друг друга и умеют откладывать удовольствия на потом, если в награду получают более обильное угощение. Благодаря этим исследованиям мы пересмотрели свои представления о мозге птиц, и в 2005 году специалисты со всего мира взялись за переименование отделов мозга птиц. Старые термины, обозначающие «примитивные» функции, решено заменить в контексте того факта, что мозг птицы обрабатывает информацию способом, который сопоставим с деятельностью коры головного мозга человека (хотя и отличается от нее).

[ кошерный ]

Дома и в йешиве мне рассказывали, что законы питания в иудаизме были разработаны ради компромисса: если людям приходится есть животных, то делать это следует гуманно, со смирением, с почтением к живым тварям. Не причиняй животным, которых ты ешь, ненужные страдания ни при их жизни, ни в момент забоя. Поэтому я в детстве гордился тем, что я еврей. И теперь горжусь.   Вот почему, когда на видео засняли, как на крупнейшей в мире (когда-то крупнейшей) кошерной бойне – Agriprocessors в Поствилле, штат Айова, – у коров, находящихся в полном сознании, систематически выдирают трахеи и пищевод через дыру в перерезанном горле и как из-за халтурных способов забоя эти коровы агонизируют еще минуты три, меня передернуло еще сильнее, чем после бесчисленных рассказов о таких же практиках на обычных бойнях. К моему облегчению, многие евреи осудили айовскую бойню. Президент Ассамблеи раввинов консервативного движения разослал всем ее членам-раввинам специальное письмо: «Когда компания, называющая себя кошерной, нарушает запрет на tza’ar ba’alei hayyim – причинение боли Б-жьей живой твари, – эта компания должна отвечать перед еврейской общиной и в конечном итоге перед Б-гом». Заведующий кафедрой талмудизма в израильском университете Бар-Илан выразил протест красноречиво: «Вполне возможно, что всякий мясной комбинат, применяющий такие методы кошерного забоя, виновен в hillul hashem – осквернении имени Б-га, – ибо уверять, будто Б-г заботится лишь о своем ритуальном законе, но не о нравственном законе, значит, осквернять Его Имя». Более пятидесяти авторитетных раввинов, в том числе президент Центральной реформаторской конференции американских раввинов и декан зиглеровской школы раввинов консервативного движения, в совместном заявлении отметили: «Мощная традиция проповеди сочувствия к животным, бытующая в иудаизме, нарушена этими злоупотреблениями и должна быть утверждена заново». Нет оснований полагать, что зверства, зафиксированные на комбинате фирмы Agriprocessors, искоренены в кошерной индустрии. Пока фабричное животноводство преобладает, искоренить их невозможно. В этой связи встает сложный вопрос, который я задаю не в порядке мысленного эксперимента, а без обиняков: в нашем мире – не в буколическом мире Библии, а на нашей перенаселенной планете, где закон и общество считают животных товаром, – возможно ли вообще есть мясо, не «причиняя боли ни одной Б-жьей живой твари», возможно ли избежать (даже после искренних предосторожностей и ухищрений) «осквернения имени Б-га»? Или само понятие «кошерное мясо» – теперь оксюморон?

[ органический ]

Что означает термин «органический»? Это слово – не пустой звук, но вкладываем мы в него намного больше, чем следовало бы. По нормам министерства сельского хозяйства США, мясо, молоко и яйца могут иметь этикетку «органическое», если животные а) вскармливаются органическим кормом (выращенным без синтетических пестицидов и удобрений, за исключением нескольких допустимых); б) снабжены документами, где зафиксирован весь их жизненный путь; в) не получают антибиотиков или гормонов роста; г) имеют «доступ к свежему воздуху». Последний критерий, увы, почти выхолощен: в некоторых случаях «доступ к свежему воздуху» – всего лишь шанс выглянуть на улицу через окно, закрытое сеткой. В целом органические продукты почти наверняка безопаснее обычных и во многих случаях полезнее для здоровья; часто их производство не столь пагубно для биосферы, но необязательно более гуманно. В случае скота или кур-несушек этикетка «органическое» – признак более гуманного содержания. В случае свиней – возможно, но не факт. А вот о благополучии мясных кур и индюшек термин «органический» ничего не говорит. Можно называть индюшку «органической», но каждый день ее мучить.

[ радикалы ]

Практически всякий согласится, что к страданиям животных нельзя быть равнодушным, даже если мы по-разному понимаем, в чем состоят их страдания и насколько важна эта тема. При соц­опросах 96% американцев говорят, что животные заслуживают юридической защиты, 76% считают, что благополучие животных важнее низких цен на мясо, а почти две трети ратуют за «суровые законы» об обращении с сельскохозяйственными животными. Трудно найти какую-то другую тему, по которой множество людей высказываются столь единодушно. Большинство людей также единодушны в том, что экология – дело важное. Фанаты внедорожников и фанаты солнечных батарей, сторонники добычи нефти на шельфе и «неверующие» в глобальное потепление – все хотят дышать чистым воздухом и пить чистую воду. И сознают, что их детям и внукам это желание тоже будет свойственно. Даже те, кто упорно не хочет верить, что природа в опасности, согласятся: гибель природы ничем хорошим не кончится. В США более 99% от всех животных, с которыми люди взаимодействуют напрямую, – это сельскохозяйственные животные. Если говорить о нашем воздействии на «царство животных» – будь то страдания, причиняемые животным, или последствия для биоразнообразия и взаимозависимости видов, которые эволюция создавала миллионы лет, – то максимальный эффект имеют наши кулинарные предпочтения. Никакие наши поступки не причиняют животным столько страданий, как наше питание мясом. Вдобавок питание мясом оказывает самый большой эффект на экологическую обстановку. Странная ситуация получается. Практически все мы считаем, что о животных и окружающей среде нужно заботиться, но мало кто задумывается о нашем ключевом воздействии на животных и окружающую среду. Еще поразительнее: те, кто осуществляет эти неоспоримые идеалы на практике, отказываясь от животноедства (а всякий согласится, что вегетарианство снижает число страдающих животных и давление на окружающую среду), часто слывут маргиналами или даже радикалами.

[ сентиментальность ]

Склонность ставить эмоции выше суровой правды жизни. По распространенному мнению, сентиментальность – удел слабохарактерных, тех, кто «не от мира сего». Сентиментальными очень часто обзывают тех, кто выражает обеспокоенность условиями содержания на животноводческих фермах (или просто интересуется этой темой). Но давайте разберемся с самого начала, в чем разница между сентиментальным человеком и реалистом. Желание знать, как обращаются с животными на фермах, – это взгляд правде в лицо или игнорирование фактов? Мнение, что ради сострадания можно пожертвовать дешевыми гамбургерами (или вообще от них отказаться), – эмоциональный порыв или реалистичное следование своему нравственному инстинк­ту? Двое друзей заказывают ланч. Один говорит: «Мне хочется гамбургер» – и заказывает гамбургер. Другой говорит: «Мне хочется гамбургер», – но вспоминает, что для него есть вещи поважнее сиюминутных желаний, и заказывает что-то другое. Кто из них сентиментален?

[ стресс ]

Термин, употребляемый сельхозиндустрией, чтобы отвлечь внимание от факта страданий.

[ страдание ]

Что есть страдание? Вопрос предполагает, что существует некий субъект, испытывающий страдание. Все, кто отрицает страдания животных, склонны признавать, что в каком-то смысле животные «чувствуют боль», но отказывают им в наличии сознания – в способности думать и чувствовать, которая позволила бы приравнять их страдания к человеческим. По-моему, эти аргументы обнажают во многих людях искреннюю уверенность, что страдания животных не чета людским и потому не очень-то важны (при всей их огорчительности). Мы все хорошо знаем интуитивно, что такое страдание, но иногда не можем выразить словами. В детстве мы узнаем природу страдания, взаимодействуя с другими живыми существами, – как с людьми, особенно со своими родными, так и с животными. Слово «страдание» всегда предполагает некую «прилюдность» – общую драму. Конечно, люди испытывают специфические страдания – например, несбывшаяся мечта, столкновение с расизмом, стыд за особенности своего тела и др., – но неужели это резон утверждать, что страдания животных – «еще не страдания»? Важнейший элемент определений «страдание» и прочих рассуждений на эту тему – не то, что они сообщают нам о страдании (о нейронах, болевых рецепторах, простагландинах, рецепторах нейронных опиодов), но информация о том, кто страдает и можно ли пренебречь его страданием. Вполне возможно последовательное мировоззрение, в рамках которого мы можем выработать определение страдания, не распространяющееся на животных. Конечно, оно несовместимо со здравым смыслом, но я полагаю, что такое определение возможно. Итак, если те, кто считает, что животные страдают, и те, кто это отрицает, могут обосновать и доказать свои позиции, – должны ли мы усомниться в факте страданий животных? Должны ли мы заключить, что животные не страдают по-настоящему – не так уж сильно, чтобы мы за них переживали? Вы, наверное, догадываетесь, что я отвечу отрицательно, но свою точку зрения я тут высказывать не стану. На мой взгляд, главное – попросту осознать всю весомость ответа на наш вопрос: «Что есть страдание?» Что есть страдание? Я не могу дать определенного ответа, но знаю: «страданием» мы называем причины всех вздохов, воплей и кряхтения – тихих и громких, несдержанных и многозначительных, – которым мы сопереживаем. Это слово – призма, через которую мы воспринимаем мир.