Кривое зеркало ТВ. Кто виноват?

Что изменит поступок Парфенова? Изменится ли ТВ после речи Леонида на вручении премии имени Влада Листьева? Это, пожалуй, два главных вопроса, которые все задают после 25 ноября. Но есть и еще один вопрос, который незаметно становится гвоздем дискуссии. О чем была эта речь? И главное – о ком?

Например, мудрый и деликатный ВВП современного ТВ-пространства – Познер – считает, что Парфенов говорил о власти, которая заставляет ТВ-сообщество играть по своим правилам, иначе говоря – врать (но Познер этого деликатно не сказал). Теленачальники, по версии Познера, боятся быть уволенными, а им очень хочется еще поработать генеральными директорами. Они – заложники системы, мол, время такое. Формула, известная до боли еще с советских времен. Известная и Познеру тоже. Он тогда в Атланту поехал…

Сам Парфенов, тонкий и мудрый, вроде бы говорил о телевидении в целом, не называя имен (все имена в этот момент были в зале и друг друга знали в лицо). Леонид обозначил тенденцию, которая сейчас не тенденция вовсе, а уже традиция. «…После подлинных и мнимых грехов 90-х в двухтысячные в два приема: сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне, – произошло огосударствление федеральной телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроение, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар – чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова – и, конечно, самопиар власти…»
У российского бизнеса начала XXI века перед глазами был пример Ходорковского, который весь этот бизнес выстроил по росту перед новыми «правилами игры». У телевизионного сообщества того же времени был пример Гусинского. И оно, это сообщество, построилось. Само. Никто никого в заложники не брал, к стенке не ставил, в лагеря не сажал. Расчет был прост: российское ТВ выросло из шинели советского, где слово вправо-влево – увольнение, а прыжок на месте – идеологическая провокация. Гены сработали. А тех, у кого такого гена страха не было, и не было страха вообще, постарались от эфира отлучить. И кто остался? Винтики.

Недавно Константин Ремчуков в эфире «Эхо Москвы» в безусловный идеологический актив Владислава Суркова занес именно удачно завершившуюся попытку как раз вот этого вертикального выстраивания эфира, но Ремчуков не сказал главного: ТВ оказалось удивительно гибким и послушным (Гусинский снился?) и раболепно вплелось в новую медийную «вертикаль власти».
На всех каналах сегодня есть «черные списки» – в них те, кого показывать нельзя (а лучше и не снимать вовсе). Есть и «списки белые» – кого показывать надо, кого надо «продвигать» по эфирной сетке. Но я точно знаю, что если господин Сурков (Костин, Громов) и приложили руку к составлению этих списков, а это, безусловно, так, то большая и самая длинная часть этих «братских могил эфира» писалась внутри «Останкино», офиса на Ямском поле и на Большой Татарской. И причины – самые разные, не всегда даже политические: кто-то из руководителей с кем-то в ссоре, или наоборот, здесь же и финансовый фактор, ибо ТВ сегодня продажно, как никогда ранее.

Но политический фактор – самый главный. Руководство ТВ живет по закону «внутренней цензуры», боится собственной тени и чужой тени особенно.

На «Первом канале» есть бог – его зовут Константин Эрнст. Когда он выходит из кабинета на своем высоком этаже, все, кто есть в этом коридоре, вжимаются в старые, плохо отремонтированные стены «Останкино», где еще Семен Фарада искал выход.

А выхода нет. Пока раболепие, услужливость, корысть и ложь будет жить в этих коридорах, выхода и не появится. И не Кремль тому виной. Уверен, Эрнст не знает даже половины того, как «правят на местах» его замы, какую чушь они несут, как они перестраховываются, как лгут самим себе и всем окружающим. Мы знаем и видим, что получается в результате. И называется это не рейтинг, а другим словом.

Сюжет про назначение одного очень крупного российского чиновника снимался недалеко от Москвы. Назначение произошло в 16 часов, а показать сюжет о герое надо было в 20.00. И федеральный канал поехал в Подмосковье, где снял старый полуразвалившийся домик (где якобы жил герой в детстве) и интервью с бабушкой («первая учительница»), которая (за 100 рублей) рассказала, выучив фамилию, что герой был в классе лидером, стержнем и отличником. После эфира на канал позвонили и пожурили (оказалось, что герой сюжет посмотрел), но в целом, как было сказано сверху, «все нормально». Подчеркну, телевизионщиков «сверху» не просили так делать. Но и не отругали – видят ведь, как челядь старается.
Но другом крупном канале есть вообще безумное правило: не рассказывать о крупных коррупционных и криминальных скандалах, где есть следы власти, с начала 90-х годов. Только если тема «спущена сверху». А то вдруг кто обидится?..

А как вам вот эта безумная история с сюжетом про лабрадора? Девушка-стажерка из МГУ пришла попробовать свои силы в популярную программу про животных. И спросила: можно снять сюжет про собаку? Ей сказали что-то типа – можно, это же не про оппозицию. И она сняла. Про собаку породы лабрадор. Дело в том, что лабрадор – охотничья собака. Он должен много двигаться, как можно дольше гулять. Иначе собака этой породы склонна к ожирению, существует риск сердечных заболеваний. Одним словом, если хозяин такой собаки сильно занят, много работает, то нечего ему лабрадора заводить – он такую собаку только погубит. Так говорилось в сюжете. Сюжет из эфирного «мастера» вырезали, девочку выгнали, навсегда оставив ей в памяти след от соприкосновения с профессией. Почему так произошло? Почему так поступили большие начальники? Боялись, что Путин сюжет увидит и расстроится? Опять же – Кремль не просил, сами, сходив в штаны, испугались.

А «проколы» с «нашистами» в химкинском лесу? Выполнить приказ власти – это долг (по мнению «заложников-гендиректоров»). Но выполнить его в опережение поставленных сроков – глупость от трусости.
Занимаясь журналистскими расследованиями около 20 лет, я могу точно сказать: этого жанра сегодня на телевидении нет вообще. Я ушел, когда понял, что снимать для каналов бессмысленно – не покажут. Я продолжаю заниматься расследованиями, но они у меня теперь далеко не всегда журналистские (я публикую и показываю не все), и награды у меня теперь за них не ТЭФИ и Премия имени Артема Боровика, как раньше, а другие. Но это – не предмет гордости, а предмет грусти. Потому что я, как и мои коллеги, когда-то прошедшие все «горячие точки» и «криминальные стрелки», знаем: журналистики на телевидении больше нет. Это – факт.

Об этом, как мне кажется, и говорил Парфенов. И уничтожена она теми, кому Леонид говорил об этом в лицо. Власти не надо заставлять ТВ работать по указке, ТВ само готово эту указку в ручках держать, а если надо, себя ею же отхлестать по тому самому месту, где и надо пороть. Управлять стадом, раболепским, коррумпированным и трусливым, несложно. Ему просто не надо мешать…

Выход из ситуации чаще всего там, где вход. И в данном случае, он не у Боровицких ворот, а в проходной «Останкино».