Молчание Генсека и Голодомор

130-летию великого Иосифа Виссарионовича Сталина посвящается

В селе Привольном, на родине бывшего Генсека ЦК КПСС и Президента СССР Михаила Горбачева в 1933 году голод свел в могилу половину его земляков. Об этом в газетном интервью сказал он сам. Сколько точно - никто не знает, даже бывший Генсек. Одни говорят о двух тысячах, другие называют три тысячи, а третьи увеличивают гекатомбу до четырех тысяч. Вполне по-нашенски.

Разброс «тыща больше, тыща меньше» не печалит совесть ни правителей, ни общественности. А ведь судьба Привольного совсем не уникальна и, как ни кощунственно это не звучит, не самая трагическая!

Осенью 1932 года на Ставрополье бесновалась партийная комиссия во главе с Кагановичем. Опричники выдавливали из обреченных на смерть хуторов и станиц хлеб. Дело свое они сделали столь умело, что весной 1933 года Турция по дипломатическим каналам заявила советскому правительству ноту. Трупы умерших от голода крестьян сбрасывались в Кубань, достигали Черного моря и скапливались вблизи турецкого берега, разлагаясь и неся угрозу массовой эпидемии. Турецкая общественность взволновалась.

Зато на лозунгах гордо реяло: все во имя человека!

После Гражданской войны, как сообщил мне Александр Иванович Суханов, пятнадцать лет возглавлявший сельсовет и почитаемый земляками как самый эрудированный эксперт по местной истории, Привольное населяли более семи тысяч человек. А когда в середине пятидесятых пересчитали налогоплательщиков, наскребли...около трех тысяч трехсот. Причем триста - это уже довесок со стороны: приехали на строительство газокомпрессорной станции. А беспаспортные крестьяне принудительно вели исключительно оседлый образ жизни. Демографическая брешь почти в четыре тысячи человек. Куда подевались остальные?

Мне могут напомнить: а Великая Отечественная? Уж она-то прополола общество. Точно: восемьсот привольненцов в годы войны надели солдатские шинели. Половина из них пали в боях. Их имена высечены на каменных плитах четырехгранного обелиска в центре села.

Вечная им память и признание за подвиг.

А остальные? На полях каких сражений сложили они свои головы? Сколько их? Где они похоронены?

Могильным холодом веет от этих вопросов. Библейское страдание застыло на спекшихся губах вопрошающего.

Где брат твой Авель?

Первой жертвой диктаторов обычно падает независимая информация. Власть вытравляла из народной памяти малейшее упоминание о гибельных последствиях голода. Газеты, книги, радио, телевидение, кинофильмы, речи, лекции, журналы, романы, стихи, мемуары, доклады, конференции, - гигабайты образов, смыслов, цифр, статистических выкладок отравляли незаметно, как угарный газ, погружали в дурман, порождали коллективные галлюцинации о псевдоистории.

В 1933 году «органы» перехватывали личные письма, направляемые за пределы охваченных голодом районов. 22 января 1933 года руководителям краев и областей за подписью Сталина и Молотова была отправлена директива, в которой, в частности, говорилось: «До ЦК ВКП и Совнаркома дошли сведения, что ... начался массовый выезд крестьян "за хлебом" в ЦЧО, на Волгу, Московскую обл., Западную обл., Белоруссию. ЦК ВКП и Совнарком СССР не сомневаются, что этот выезд крестьян организован врагами Советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации "через крестьян" в Северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти».

Поскольку ЦРУ к тому времени еще не существовало, польским панам пришлось отдуваться за то, что полуживые русские мужики и бабы, в ком еще теплились признаки жизни, отползали подальше от превратившихся в кладбища деревень., где их высматривала неминуемая смерть. Но не многим было суждено дотянуться пересохшими губами до вожделенной щепотки белковой массы. Вожди требовали безжалостно пресекать «самовольный» выезд из деревень и станиц. На подступах к населенным пунктам укреплялись милицейские и воинские кордоны. Деревенских, пытавщихся покинуть обреченное село, штыками загоняли в угасающее гетто. Облавы на железнодорожных станциях. Выходцев с Северного Кавказа вылавливали в поездах, арестовывали и этапировали на родину. Умирать.

Правда о том, что происходило в те годы, была закрыта железной задвижкой. Вспоминаю рассказы родителей. Они оба из деревенских семей. Мама - с Кубани, отец -с Северного Казахстана. В нашем роду были погибшие от голода. Помню обрывки их воспоминаний: ели лебеду, отец охотился за сусликами. Но вспоминать об этом они не любили. Отношение к случившемуся - как к масштабному стихийному бедствию. Голод на Руси дело привычное. Это передавалось и мне. Как, наверное, и большинству советских людей, всем, кто лично не сталкивался с деревенским ужасом. Голод, ну и голод.

Не случайно же когда в конце восьмидесятых начался демократический штурм идейных твердынь коммунизма, тема Голодомора ютилась где-то на периферии речей и резолюций митингов. Она до сих пор не открылась общественному сознанию во всей своей зловещей жути. Про убийство царской семьи толковали и больше, и горячее. Организовали шумное перезахоронение останков. Я всей душой «за».

А где миллионы заморенных крестьян? Мы, словно заколдованные, отводили глаза от правды о нас. И даже многие неистовые противники сталинизма, как загипнотизированные, по-прежнему видят 1933 год глазами Сталина.

В начале тридцать третьего года в Москве состоялся Всесоюзный съезд колхозников-ударников. Делегаты, исторгая бурю восторгов, вытягивались перед президиумом и истязали ладони аплодисментами, а в это время в Привольном по улице Садовой мимо пустых хат с выдранными окнами и дверями копачи ( от слова копать) понуро толкали в сторону кладбища тележки с трупами. Легкие как перышки тела скончавшихся подбирали по хатам, словно старьевщик макулатуру. Случалось, забрасывали и тех, кто еще дышал, но уже не шевелился. «Пока довезем, отдаст богу душу». Не возвращаться же еще раз? Копачи сами едва ноги переставляли, хотя и получали за труды по полбуханки в день.

- А возможно такое, чтобы закопали еще живого?

- Да кто ж его знает?

До кладбища довозили не всех. Кого-то закапывали прямо в огороде. Многие были погребены в ямах на хоздворе. Сегодня здесь склады, магазины, техника. А под ногами - кости.

В мемуарах М.С.Горбачева «Жизнь и реформы» я не нашел рассказа о голоде 1933 года. Встав у руля страны, бывший Генсек не использовал свое влияние, чтобы привлечь внимание общества к кошмарной странице нашей истории. А ведь о голоде он знал не понаслышке. Погибли трое братьев его отца, умерли сестра и брат. Сталинский миф о кулацком саботаже вряд ли владел умом Михаила Сергеевича.

Вряд ли он не желал освобождения нашей памяти от скверны лжи и домыслов. .Так почему же?

У меня нет права обвинить его в малодушии. Могу предположить, что он ужаснулся глубиной мрачной бездны, которая разверзлась перед ним. Дрогнул перед страшной правдой о стране и власти. О народе, расколовшемся напополам: одна половина обживала ГУЛАГ, а другая ее туда загоняла прикладами и охраняла, натравливая овчарок.

Перед преступлением 1933 года меркнут все злодеяния большевиков, включая умерщвление Романовых, расстрел кронштадтских матросов, подавление тамбовского восстания, провалы в начале Великой Отечественной войны.

Я выписываю на листке бумаги названия населенных пунктов.

Освенцим...Дахау...Заксенхаузен... Бухенвальд... село Привольное.

Они хорошо известны многим людям в мире.

Меня мучит вопрос: есть ли моральные основания ставить в один ряд наименования нацистских концентрационных лагерей и российского села?

Думаю, что да. В конце концов, сравниваем не вывески над географическими пунктами, а дела, лучше - злодеяния, которые за этими вывесками скрывались. Они сопоставимы по цинизму и преступному размаху.

Это реальность. Ее с негодованием отвергает наше общественное сознание. Она как неприятный родственник, о котором все хотели бы забыть. Но он существует. Его родословная восходит к временам, когда в беременной фашизмом Германии политические уголовники еще только замышляли поджег Рейхстага. А в это время в Советской России их коллеги вовсю воплощали свои планы. Они придумали дешевый и бездымный способ отправления на тот свет обычных людей - деревенских мужиков и баб, стариков и старух, а заодно и младенцев: морили их голодом.

Гитлеровцев и сталинистов роднил рачительный подход к делу: каждую загубленную душу они облагали «налогом». Нацисты сдергивали золотые коронки с зубов узников Бухенвальда, а большевики вытряхивали из деревенских зерно, которое на биржах лондонского Сити или нью-йоркского Уолл-стрит принималось не менее охотно, чем доллар, фунт и тем более марка. И потом в страну Советов плыли пароходы, стучали колесами по рельсам эшелоны, груженые ящиками с подшипниками, моторами, генераторами, трубами, тракторами, турбинами, электродвигателями, катодами, электролампами...

Индустриализация.

Догоним и перегоним.

Сегодня Россия вымирает по одному миллиону в год. Это цена индустриального величия, замешанного на крови заморенных голодом и растерзанных на Беломорканалах, лесоповалах и других «великих стройках».

Один мудрый земляк Горбачева заметил: если поставить обелиск жертвам голода, он в несколько раз превзойдет размерами мемориал погибшим на войне. Так много будет на нем имен.

Такой памятник должен быть. И не только в Привольном. Почему бы не создать мемориальный комплекс, наподобие белорусской Хатыни? Макет села, вымершего от голода. Посредине площади часовня. И колокол днем и ночью отмеряет удары. Одна секунда - один удар. Один удар - зарубка на сердце страны в память о невинной жертве. И так беспрерывно пятьдесят лет. По числу загубленных.

И хорошо было бы, если бы на мемориале ежегодно в условленный день собиралась элита страны: министры, депутаты, сенаторы, губернаторы, мэры, ученые, генералы, писатели, артисты, бизнесмены. И президент России перед всем миром с жертвенной трибуны произносил доклад о состоянии прав и свобод граждан в нашей стране.

С грустью понимаю, что это всего лишь мечта.

Для ее воплощения нужна другая по духу власть.