Завещание Гайдара

В российском руководстве Гайдар был единственным человеком, у которого никогда не отключалось понимание, что за все надо платить 9 Хорошо уходить так, как Егор Тимурович. Без долгих болезней, мучений, без подготовки – врасплох, никого не спросившись.

Егор Тимурович никуда не собирался. 21 января он должен был открывать большую трехдневную конференцию, куда собирались прийти Шувалов, Кудрин, Набиуллина, Греф, Чубайс. Видимо, теперь она станет мемориальной. На этой неделе общался с журналистами, буквально вчера вечером правил интервью. 19 ноября прекрасно выступил в «Билингве», рассказал о новой книжке «Власть и собственность». В нее вошла законченная в сентябре работа «Смуты и институты».

Теперь и лекция, и работа о смутах стали завещанием. Может, Е.Т. что-то и предчувствовал – в лекции он был предельно честен, без всяких реверансов. И связал все свои основные сюжеты, сказав и о позднем СССР, и о Б.Н. Ельцине («политик от Бога»). И о своей работе в правительстве (Русь, словами Василия Розанова, «слиняла в два дня», и «если бы все было хорошо, разве опытные, шестидесятилетние, квалифицированные хозяйственники, которые всю жизнь шли к руководству ключевыми экономическими ведомствами, ушли бы в сторону»).

С Гайдаром в российскую политику пришли человечность и здравый смысл. Человечность – потому что, в отличие от Чубайса, он никакой не «технократ», вообще не технолог. Совсем не телегеничный, особенно в начале 1990-х, – такой, как есть. Советский телезритель, привыкший видеть на экране застойных и перестроечных вождей, должен был понять, что политика может быть и такой. Без косметики, без вранья и глянца, без советской торжественности, с запинками и причмокиванием.

Гайдара как будто специально выпустили в телевизор – он очень хорошо излечивал от «совка». Тех, кто поддавался лечению. В 1991 – 92 гг. для далеких от экономики людей Гайдар был как бы тестом на глупость и «совок» – люди делились на тех, кто слышит причмокивания, а смысла слов не понимает, и на остальных. Этих остальных всегда было мало. Большинство относилось к Е.Т. враждебно на каком-то генетическом уровне. Не понимали, как можно говорить им в лицо такие неприятные вещи. Куда подевалась гордость за славное прошлое. Как таких вообще пускают в телевизор. Тест на «совок» работал безошибочно, лучше любого Кашпировского.

Здравый смысл – очень сильная черта Е.Т. – страшно контрастировал с окружающей действительностью. И в 1991 – 92 гг. (зампред правительства, министр экономики и финансов), и во время недолгого возвращения в правительство в сентябре 1993 г. – январе 1994 г. его основной работой относительно общественного сознания было указывать на законы, которые нельзя обойти.

Объяснять нужно было буквально все. Показывать, что если вы заработали 100 руб., то не можете потратить 120, не взяв разницу в долг. Что обслуживание долга стоит денег, и их надо планировать. Что энергозависимость – очень тяжелая проблема. И не потому, что сырьевой экспорт – это не так гордо, как высокотехнологический или машиностроительный. А просто в силу очень большой подвижности и непредсказуемости сырьевых цен.

У Е.Т. было несколько любимых тем. К ним даже слово «любимые» не очень подходит: «любить» можно что-то близкое и симпатичное, а все темы Гайдара – про что-то трудное, но необходимое. Про преодоление себя. Одна из них – теория «ресурсного проклятия», которую он, кажется, чувствовал, практически, пальцами. И на примере гибели советской империи, и в последние годы. Поток легких денег развращает политиков очень быстро, а планирование «от достигнутого», слишком рискованное в энергозависимых странах из-за подвижности цен, очень быстро приводит чиновников в неудобное положение.

В другой, непривычный режим функционирования.

У Гайдара было потрясающее чувство цели. Умение держать цель «впереди себя» и ради этого, желаемого образа будущего, не идти на компромиссы, не прислушиваться к голосу, зовущему на сделки с совестью ради «политической целесообразности». Ему мечтался выход России из феодально-рабского состояния, европеизация, переход к либеральной системе в политике и экономике, с разделением властей, реальной свободой, честными выборами.

Но с возрастом Е.Т. все глубже и глубже понимал проблему институтов. В 1992 г. расстояние, отделявшее нас от нормальной жизни, виделось и ему, и нам гораздо более коротким. Рабство и недоверие ко всем социальным системам оказалось гораздо более укорененным. Когда не работают ни государственные (милиция, налоги, погранслужба), ни гражданские институты самоорганизации и доверия, на выращивание всех норм с нуля нужны годы и годы.

Поэтому Гайдар, будучи органически противоположен всему авторитарному вектору, ведущему нас уже 10 лет, никогда не призывал к легким, революционным способам борьбы с режимом. Он очень хорошо видел весь ужас дезорганизации, институционального развала, и то, с каким трудом могут укорениться в нашей почве основы новой жизни. И хотя «совку» Гайдар видится почти революционером, на самом деле он очень не любил смуты и революции. Когда все вокруг валится, а опереться не на что, жить очень неудобно. Некомфортно. Кофе не допросишься, а принесут, так отвратительный. Или, что еще хуже, принесут неизвестно что. Эту непредсказуемость, непрогнозируемость, неотчетливость и неосознанность существования Е.Т. не принимал органически, и боролся против нее, как мог, на всех уровнях.

Удивительно, что Гайдару, по своим предпочтениям немного напоминающему старых добрых российских либералов-западников 1860-х гг, досталось самая мутная, самая неблагодарная, политически самоубийственная часть работы – отпустить цены.

Можно бесконечно спорить, все ли правильно было сделано, но проблема в том, что у Гайдара не было, как у китайских товарищей, времени на спокойный дизайн реформ и политической силы, которая бы их проводила. «Гайдар это понимал с самого начала. Они даже себя называли камикадзе», – говорил потом Альфред Кох. Рыночные преобразования должны были параллельно решать совсем другие задачи. Вроде мгновенной замены в одночасье развалившейся системы снабжения населения продовольствием.

После 1994 г. Гайдар никуда не ушел. Не будучи формально в правительстве или парламенте, он фактически оставался соавтором проводимой в России экономической политики. В части плоского подоходного налога и ответственной макроэкономической политики относительно жесткого управления бюджетными расходами, разделения бюджетных доходов на нефтяные и прочие, постепенного перехода к таргетированию инфляции. Без него эту политику проводить будет труднее.

В российском руководстве Е.Т. был почти единственным человеком, у которого никогда не отключалось понимание, что за все надо платить. За 70 лет неправедной власти – одна плата, за неготовность каяться – другая, за помощь промышленности денежной эмиссией непосредственно из ЦБ – третья, за повторное политическое закрепощение страны – четвертая. Можно инвестировать политический капитал в проведение реформ – и его потерять или, наоборот, увеличить. А можно не рискнуть капиталом, потом заплатив за отказ от непопулярных шагов.

В мышление Гайдара был как бы встроен механизм, сопровождавший анализ каждого экономического и политического события пониманием его альтернативы, цены, вероятных последствий и, самое главное, того, что уже не будет сделано, поскольку в данное время мы делали именно то, что сделали. Встроенность экономического мышления в органику была присуща Е.Т. не только в отношении альтернативных издержек, но и более сложных вопросов.

Если бы такое понимание было у хотя бы немного большей части политической элиты, уверен, вся постсоветская история пошла бы иначе, не так криво. До свидания, Егор Тимурович.