Что же это были за люди — первые славяне?

На север Европы — в этот поразительный мир озер, лесов и болот — в VI-VII вв. пришли славяне. Они сформировались как этническая общность (не как языковая общность, существующая сейчас, а как единый народ) во II-I вв. до Р. Х. в лесостепи к северу от Черного моря и в широколиственных лесах предгорьев Карпат. Сейчас уже вряд ли приходится сомневаться в правоте преподобного Нестора Летописца, уверенно назвавшего Карпаты родиной славян.

Можно предположить, что предки этого народа — праславяне или протославяне, которые, видимо, называли себя венедами и ко времени появления славян были рассеяны достаточно широко. Они жили не только на территории России (Вена на Дунае и Венеция в Северной Италии — память о далеко выселившихся небольших группах венедов). От них мы унаследовали славянский язык. Другими предками славян, несомненно, были кельты, жившие на территориях Польши и Белоруссии. Названия «Галич» и «Галиция» — память о некогда живших там галлах. В их принадлежности к будущему рождению славян мало кто сомневается. Однако я принадлежу к той традиции русской исторической науки начала века, когда большинство ученых считали, что был и третий исток — сарматы Северного Причерноморья. Это тоже индоевропейцы, арийцы, но иранской группы. Сегодня их прямыми потомками являются, например, осетины.

Что же это были за люди — первые славяне?

Один из существующих мифов — об исконном земледельчестве славян. Не могу с этим согласиться! Славяне в первую очередь — скотоводы, как все ранние индоевропейцы и их общие предки арийцы в III тысячелетии до Р. Х., которые были великими скотоводами, сумевшими одомашнить коня и корову.

Кстати, глубокая религиозность славян связана именно с этим. Вслед за В. Б. Микушевичем готов утверждать, что все великие религии основаны скотоводами. В земледелии, видимо, есть некая ограниченность. И не случаен библейский рассказ об Авеле-скотоводе и Каине-земледельце.

Откуда же взялось представление об исконном славянском земледельчестве? Оно рождено крепостнической эпохой и всемерно развивалось эпохой советской, так как земледельцы наиболее удобоугнетаемы: со скотоводами властям труднее иметь дело… Конечно, славяне знали земледелие. Они не были кочевниками, это оседлый народ. Однако скотовода от земледельца прежде всего отличает не то, чем он занимается (многие скотоводы знают земледелие, и наоборот), а то, что для него главное.

Ни один германец не знал, чья у него земля (земля была общинная), а вот сколько у него быков, знал прекрасно. Высшая похвала девице-красавице у древних греков — наименование «стобыковая», что означало: в качестве свадебного выкупа за нее стоит уплатить 100 быков. Отголоски такого отношения мы видим и в «Русской правде» Ярослава Мудрого, где главной ценностью назван скот, а о ценности земли никогда не упоминается. Именно отсюда идет своеобразное отношение русского человека к землевладению.

В глазах первобытного, а потом и средневекового человека (по крайней мере, христианина) у земли мог быть только один безусловный владелец — Господь Бог. После Него были относительные владельцы. Для славянина, жившего в русской земле, земля была Господней, потом русской; уже потом она была землей князя Мстислава, боярина, который «держал» ее от князя Мстислава; наконец, она была и землей простого смерда-общинника. Его никто не мог выгнать с его земли, и она не уходила из его общины. Земля была общинная, хотя надел переходил от отца к сыну; земля была общая, а быки — мои! Такое (в значительной степени сохранившееся) миросозерцание напоминает о скотоводческом прошлом наших предков. Конечно, со скотом они пришли и на Север. Этому совсем не лесному народу предстояло перебраться в лесной край — такое может совершаться только веками. К лесу приспособятся окончательно уже не славяне, а русские — этнос, родившийся в XIII в.

Движение славян на будущий Русский Север шло с двух сторон — с Запада и с Юга. До сих пор не очень понятно, под давлением ли германцев, или по каким иным причинам, но они постепенно двигались из Западной Европы. Славяне-кривичи (предки будущих жителей Полоцка и Смоленска), а также «словене ильменьские» (предки новгородцев) пришли с Запада, славяне-вятичи — с Юга.

Между прочим, двоякий характер колонизации Русского Севера сохранился на века и ощущался в памятниках культуры еще XVIII в. Единый российский Север делился на новгородский и ростовский, где господствовали те, кто пришел с Запада, и те, кто пришел с Юга. И хотя все, конечно, воспринимали друг друга как братья, все-таки они были немного разными.

Славяне двигались постепенно, и в домонгольский период Север русским не стал. На Севере преобладало финво-угорское и, в меньшей степени, балтское население. Однако продвинулись славяне далеко.

Одним из культурных и культовых центров славян на Русском Севере стал город Белоозеро, основанный, согласно археологическим исследованиям, не позднее VIII в. Он упомянут в Начальной летописи. Белоозеро был столь значительным центром, что в середине IX в. на княжение там сел второй (средний) брат Рюрика князь Синеус. К сожалению, значительная часть городища древнего Белоозера погибла в результате ирригационных работ в советское время. А нынешний город Белозерск, как многократно бывало с русскими городами, находится несколько в стороне, и это уже город XIV в.

К этому месту отношение было особое; об этом свидетельствуют и летописи, и фольклор, и археология. Есть все основания полагать, что Белоозеро привлекал к себе еще паломников-язычников, хотя добираться туда было непросто.

Пожалуй, можно с уверенностью утверждать, что в те века не только русская культура, но и цивилизация была намного выше западноевропейской. У нас в XI веке, вероятно, были поголовно грамотные города, а на Западе встречались неграмотные короли, грамотный же барон был белой вороной. Запад был еще в основном сельским в XII в.; Русь же скандинавы называли «Гардарики» («страна городов»). Городов в Домонгольской Руси было примерно 400. Можно подсчитать, что в них жило от 1/5 до 1/4 населения Древней Руси. Мы вернулись к таким показателям только в XIX в!

Самым крупным и значительным городом Русского Севера был Новгород — наследник блестящего прошлого Домонгольской Руси. На протяжении XIII-ХIV (частично XV) вв. Новгород хранил эти традиции: общинную жизнь, низовые устои демократии. В Новгороде демократия состязалась и враждовала с аристократией, однако сохранилась до потери Новгородом своей независимости. Демократия — одна из составляющих политической жизни Древней Руси, где сочетались все три (других не бывает!) вида власти: монархия (княжеская власть), аристократия (бояре) и демократия (вечевой строй). Трехсоставные схемы эти величайший античный историк Полибий считал идеальными.

В целом же земли Русского Севера были необычайно редко населены, поэтому там сложился особенный тип сельского хозяйства. Это сложнейший комплекс. В лесах центром его не могло быть скотоводство; центром его стали промыслы. Прежде всего, добывали и вывозили с Новгородского Севера пушнину, мед и воск. Свечами из русского воска освещались храмы и дворцы всей средневековой Европы. Кроме того, через Новгород и в XV, и в XVI вв. на Запад экспортировалась соль — лучшая соль, единственно белая, если верить европейцам того времени. Остальные промыслы были вторичны, хотя немало выплавлялось и металла.

Помимо промыслов, в северное сельское хозяйство входили земледелие, скотоводство, огородничество, рассеянные ремесла. Причем занимался всем этим крестьянин со своей большой семьей. На Севере вообще нельзя быть чистым земледельцем, ведь уже Москва — район рискованного земледелия, а тем более Север! Новгород всегда ввозил хлеб, что, кстати, служило поводом для «разборок» Новгорода с Владимирским великим князем в ХIV-ХV вв. Как только портились отношения, новгородцы перекрывали великому князю поставки серебра, а ему серебро было нужно для выплаты ордынской дани. «Ах, так!» — говорил очередной великий князь и перекрывал новгородцам поставки хлеба…

Такой характер северного хозяйства в целом сохранился по XX в. и был разрушен лишь после революции.

Что касается русской деревни, то в домонгольский период она представляла собой одно-двухдворное хозяйство (то, что позднее называлось хутором). Примерно такой же она оставалась и в раннем средневековье. Большие населенные пункты назывались селами или погостами. Но и в XVII в., согласно писцовым книгам, большинство деревень вокруг Новгорода состояли не более чем из трех дворов. Даже сейчас можно увидеть, проплывая по северной реке, одиноко стоящий на берегу огромный дом (увы, уже брошенный). Это не просто единственный уцелевший дом. Других с ним рядом не было, это — северная деревня. И нам вряд ли необходимо учиться фермерству у Запада: русский крестьянин изначально был фермером, он так жил.

Надо отметить, что если не первой по времени, то самой значительной волной колонизации Русского Севера была новгородская. Новгородцы в начале XV в. были уже за Уралом, в Югорской земле — на пространстве между Уралом и устьем Оби.

Новгородская колонизация — чрезвычайно интересное явление. Если русский город домонгольского периода напоминает греческий полис (в античном мире четверть населения жила в городах и при этом была связана с сельским хозяйством), то русская колонизация «по-новгородски» тоже несколько напоминает греческую. Она осуществлялась «ватагами», которые либо складывались сами собою, либо нанимались боярином. Примерно так же в античной Греции «лишние люди», не имевшие полных прав гражданства, отправлялись из греческих городов, основывали колонии, и те становились полисами, где основатели уже имели полные права гражданства. Кстати, это нормальный механизм сложения демократии. Демократия, включающая в себя пришлых людей, которые не родились или не очень давно живут в данном городе, — не демократия, а охлократия (власть толпы).

Ростовская колонизация имела место и в домонгольский период, и в ХIII-ХIV вв., но она менее заметна. Позже, с расцветом монастырей, она оживится. Интересно, что Белозерск — город, несомненно когда-то связанный с Новгородом, — постепенно становится ростовским уделом.

Культурно Север представляет собой чересполосицу. По иконам и фресковым циклам в северных городах (а они все очень поздние — XVII и даже ранний XVIII в.) видно, что Белозерск и Вологда по-прежнему новгородские, а Тотьма и Великий Устюг — ростовские. Так, в белозерской Успенской церкви XVI в., никогда не расписанной, но со множеством икон, есть огромная икона Софии новгородского извода, по письму явно XVIII в. — очевидное влияние новгородской традиции! А в Великом Устюге новгородской Софии нет.

Во второй половине XIV в. происходит нечто, наполнившее новой жизнью Русский Север (хотя это и была новая жизнь старой культуры). В это время начинается движение монахов на Север. Эту эпоху обычно называют эпохой преподобного Сергия Радонежского, ибо он ее олицетворяет. Замечу, что мы не по каждому святому называем эпоху. Мы никогда не скажем: «В эпоху преподобного Серафима Саровского», и не потому что Серафим «меньше» Сергия, а потому что он не создал эпоху. Скорее это «Пушкинская эпоха» или «Александровская», но не «Серафимовская». А о конце XIV в. в России мы скажем только: «Эпоха Сергия».

Эпоха Сергия была, несомненно, настоящим возрождением вследствие обращения к античному христианству III-VI вв. через посредство Константинополя. Так сложилось, что Сергий и его ученики (а следовательно, основанные ими монастыри) явились важнейшим «инструментом» культурного возрождения.

Прежней Руси в XIV в. уже не было. Считаю важным напомнить, что главные, самые страшные вторжения на Русь шли с Запада (из Венгрии, Польши, Литвы, Тевтонского ордена). На этом фоне вторжение с Востока Орды — попросту мелочь. Тем не менее после эпохи вторжений Русь больше не была «Гардарики», т. е. страной городов с огромным процентом городского населения. Город стал слаб и уже не мог определять культуру, как это было в XII в. Центром культуры становится монастырь, причем необычный.

Монастырей в Домонгольской Руси было мало, заметно меньше, чем городов. Кроме того, монастыри были городскими, находились либо в городе, либо рядом с ним. Скажем, первые русские иконописцы Алипий и Григорий монашествовали в Киево-Печерском монастыре, но работали они в самом Киеве.

В конце XIV в. и главным творцом культуры, и единственным камертоном, по которому она настраивается, становится монастырь, однако не городской, а пустынножительный. Сам Сергий с братом ушли от ближайшего города (Радонежа) верст на 12, а от ближайшего монастыря (Хотькова) верст на 10. Но это была настоящая глушь — гора в дремучем лесу, с медведями и оленями. Ближайшие сподвижники Сергия — Кирилл Белозерский, Ферапонт Белозерский, Павел Обнорский — уходили за сотни верст и искали совсем глухие места. Высочайший парадокс духовной жизни: монахи искали уединения, а за ними приходили крестьяне, и складывался новый мир, куда более густо населенный, — мир Русского Севера.

За монастырской колонизацией XIV в. последовала крестьянская, и во второй половине XV в. на суровом Русском Севере образовалось самое богатое население России. Русский крестьянин ХV-ХVI вв. — нечто среднее между земледельцем и торговым человеком. Когда великий создатель России, наш первый царь Иван III создает общерусскую армию и проводит поместную реформу, к северным землям он не прикасается: с них поступали главные налоги.

Крестьянский Север консервативен, он сохраняет общинный, демократический уклад, во многом идущий от Домонгольской Руси. Впоследствии именно здесь община не была изуродована крепостным правом (в Архангельской губернии и Карелии крепостничества вообще никогда не было, а в Вологодской губернии оно было лишь в южной ее части, близ Вологды). На Русском Севере община сохраняется как содружество бывших собратьев. Некогда это была община ариев в чуждом им мире, затем община просто давно живших на этой земле людей. После св. Владимира община — это и приход.

Часто задают вопрос: у нас возникли колхозы, потому что крестьяне жили общинами? Община — это прототип колхоза? Ни в коем случае, хотя бы по одной причине: русский крестьянин и в домонгольское время, и позже платил налоги сам, а не всей общиной в порядке круговой поруки. И землю он обрабатывал сам. И надел земли был его, и скот. А общинными были луга (покосы и выпасы), иногда рыбные угодья. Но самое главное — членам общины была присуща взаимопомощь. Еще в XX в. на Русском Севере, который сохранил неизуродованную традицию, держался обычай — погорельцу «ставить дом миром».

После отмены крепостного права уклад жизни Русского Севера восстанавливается, и спустя некоторое время там происходит «молочная» революция — крестьяне Русского Севера (с Ярославских земель начиная и далее) вообще отказываются от земледелия, кроме кормового (ведь хлеб можно привезти!), и переходят на молочное животноводство. Лидером этого движения был помещик Верещагин (брат знаменитого живописца), но действующими лицами были крестьяне — те самые сохранившиеся фермеры. Мало кто знает, что Россия производила в предреволюционные годы больше всех в мире животного масла и более всех его экспортировала.

Что касается культурного уровня Русского Севера, то он был высок здесь всегда. К сожалению, у нас не хватает древних архитектурных памятников, однако лишь по той причине, что в лесном краю строили из дерева, а дерево долго не живет. Старейшие деревянные жилые дома, сохранившиеся в нашей стране, — XVIII в.; старейшие культовые постройки — XIV и XV вв. (одна церковь и одна часовня XIV в. и одна церковь XV в.).

Культурный уровень измеряется по нижнему срезу — по распространению культуры в обществе. Постепенно, с утратой статуса «страны городов», городское население Руси (само по себе сильно уменьшившееся) перестает быть поголовно грамотным, сельское же остается в значительной степени неграмотным. А вот на Севере сохранялась традиция крестьянской книжности, чему есть масса подтверждений. Более того, в семьях среднего сословия традиция эта могла достигать настоящей учености.

Так, одним из величайших филологов средневековья и одним из величайших христианских миссионеров был святитель Стефан Пермский. Он совершил неслыханный филологический подвиг: перевел Священное писание с неродного языка на неродной. Кирилл и Мефодий все-таки переводили с родного греческого на славянский, который был известен им с детства; кроме того, у них были помощники — их ученики. А Стефан один переводил с греческого (мог бы перевести со славянского!) на коми-зырянский язык. Стефан учился в Ростове (изысканном «эллинистическом» центре), но родом был из Великого Устюга. Отец его — всего лишь пономарь, церковный чтец, низший церковнослужитель при соборной церкви. Значит, в семье великоустюжского пономаря (пусть не всякого) можно было выучиться настолько, чтобы «по- ступить в университет» того времени!

Мир Севера был миром особой культуры. У Севера совершенно особое отношение к пейзажу. Оно не могло сразу сложиться, ведь славяне — лесостепной этнос. Они столетиями вживались в сельский пейзаж. Но есть особый дар Божий славянам: чувство пейзажа. И уже в домонгольский период они овладели этим даром в полной мере. Домонгольские храмы, построенныев разных землях, очень активны во взаимоотношении с пейзажем. Это вообще славянское и особенно русское качество. Мы не сумели создать столь совершенные интерьеры храмов, как это сделали греки-византийцы, но быстро обогнали их в устроении внешнего облика храма и во взаимодейсвии его с пейзажем.

Тем не менее взаимодействие это разное. Владимирский храм (например, Покрова на Нерли) — драгоценный кристалл, помещенный в пейзаж. Он — главный, он «собирает» пейзаж на себя, и пейзаж превращается в изумительное, богоданное обрамление этого кристалла. Новгородский храм тоже активен в пейзаже, но он как будто вырос на этом месте, как гриб. Новгородские храмы «вылеплены», их стены шероховаты, у них никогда нет безупречно прямых углов. Это рукотворные «грибы», от этого не менее прекрасные, но это — другая красота и другая, гораздо большая близость к пейзажу. Скажем, на Украине, в степях Таврии и Причерноморья — ведь украинцы, как и казаки, тоже русские люди — такого чувства пейзажа нет. А на Севере оно было развито повсеместно и среди всего населения.

Традиции новгородских «храмов-грибов» в какой-то степени обогатились через ростовские артели, начавшие строить каменные храмы на Русском Севере в XV в. В старейшем из этих храмов — храме Спасокаменного монастыря (взорван в 1930-е гг.) и в двух последующих, в Кирилло-Белозерском и Ферапонтовом монастырях (все построены в конце XV в.) — архитектура была дополнена владимирскими приемами, но храмы все равно остались удивительно пейзажными. Это потрясающая ландшафтная архитектура!

В конце XV в., в эпоху Ивана III, строится московский Кремль, в Москве работают Аристотель Фиорованти, Алевиз и др. Довольно быстро, уже в конце 20-х гг. XVI в., влияние итальянского Возрождения достигает Русского Севера. «Италианизмы» видны, например, в интерьерах Кирилло-Белозерского монастыря. Но русские все равно сохраняют то, чего совершенно нет в итальянском Возрождении, — удивительный симбиоз с пейзажем.

Не случайно на Русском Севере появляется традиция сельских богомазов. Сельский богомаз — фигура не Московской губернии (здесь работали профессионалы-иконописцы, писавшие любые иконы; в XIX же веке иконы уже «штамповались» как ширпотреб). Сельский богомаз — фигура Русского Севера. Это люди, не покинувшие крестьянский мир, хотя и очень уважаемые. В провинциальной северной иконе поразительно много пейзажных элементов.

Именно Север создал целую галерею икон святых — покровителей животных. На Севере в каждом селе или погосте есть икона святых Флора и Лавра, хотя «Сказание о чуде архангела Михаила с Флором и Лавром» родилось, естественно, не здесь. Стараниями христиан Русского Севера Власий (вообще-то епископ из Малой Азии, где, безусловно, среди озер коровы не паслись) становится покровителем животных. Существует поразительная икона уже XVIII в. — «Медост патриарх» (от слова «мед») работы сельского богомаза из Карелии. А ведь это святой Модест, и, конечно же, ничего о животных в его «Житии» нет. Почитая святого Модеста, карельский богомаз изменяет его имя да еще и изображает его в ок- ружении всевозможной домашней твари (там и коровы, и овцы, и куры).

Что же может означать эта северная традиция в историко-культурном плане? Где ее исток и где развитие? Исток ее — арийская скотоводческая традиция, давшая нам Гаты — речения великого Заратуштры. Как известно, праведный зороастриец категорически не мог обидеть живую тварь. Это не означает, что зороастрийцы были вегетарианцами (персы-зороастрийцы мясо ели, были охотниками и, исконно, скотоводами). Но они не могли бессмысленно обидеть животное. Именно скотоводческая этика требовала любить и не обижать свою скотину. Впрочем, есть и такое место в речениях Заратуштры, как вечное проклятие тому, кто обидит маленькую пугливую собачку с острым носиком, которая сворачивается клубочком (это ежик, но специального названия для него при Заратуштре не было).

Эта традиция дошла до Русского Севера и «осела» в его сложнейшем хозяйственном комплексе. Здесь холодно, но здесь было неслыханное количество рыбы, и леса были богаты, как нигде. Даже сейчас здесь можно заниматься бортничеством, собирать огромное количество грибов и ягод.

Итак, исток традиции прослеживается. Он скотоводческий, хотя и измененный ощущением Севера. Именно Север сохранил вполне оживившееся позднее в России особенное отношение к природе, к животным. И преподобный Серафим Саровский, хотя не северянин по происхождению, исходил из этой традиции, когда в своих поучениях указывал, что человек весьма грешен перед бессловесными тварями, а перед домашней скотиной особенно. Да и особая религиозная ландшафтность Даниила Андреева тоже родилась не на пустом месте, а из тех течений и корней, которые были сохранены Русским Севером.

Северный человек воспринимает пейзаж как храм. Пример тому — один из святых Севера, преподобный Антоний Сийский, основатель монастыря, любивший уединенно молиться, выбрал для этого поляну, окруженную двенадцатью белыми березами. Нигде в мире, кроме как на Руси, подвижники не воспринимали моленное место эстетически, но не эстетизировали природу, а превращали ее в своем сознании в часовню. Круг из белых берез — явление русское и преимущественно северное.

В XIX в. эстетизация пейзажа распространяется очень широко. Пример тому — создание Валаамского природного и архитектурного ансамбля архитектором А. Горностаевым. В этой же традиции планировались села и погосты Севера. И хотя планировка северной деревни из двух-трех дворов прежде всего была рациональной, но и здесь дома ставили сообразно пейзажу (в красивой роще, в излучине реки).

На Русском Севере было довольно мало церквей, что естественно при таком рассеянном обитании. Церкви были только в крупных селах и на погостах. Но часовнями Север был «насыщен», как никакая другая часть Руси. Часовни ставились над крестами, над колодцами, в память о чем-нибудь (избавление от болезни, от стихийного бедствия и т. д.), просто при дороге, чтобы путник мог помолиться, а кстати и отдохнуть (в часовне ставили лавочку).

Надо сказать, при советской власти часовен было уничтожено больше всего. Часовни начали первыми закрывать и первыми сносить, что понятно. Чтобы снести монастырь, нужно было сначала разогнать братию. Приходской храм закрыть было еще труднее, ибо вначале нужно было сослать или расстрелять батюшку и разогнать церковный актив. А часовни ничьи… Однако их на Севере было так много, что даже сейчас они сохранились во множестве (например, в глубинном Каргополье на Кенозере, на Лекшмозере).

Я не сомневаюсь, что Беломоро-Балтийский канал стал первой сталинской стройкой и по идеологической причине: Русский Север был самым чуждым большевикам и нуждался в «исправлении». Всеобщая коллективизация Сталину удалась, хозяйство же Русского Севера коллективизации не поддавалось. Север мог существовать лишь так, как существовал веками, — как община свободных домохозяев, и хозяйство Русского Севера было убито. С ним погибла великая культура, а может быть, и особенная религиозность Русского Севера. Этого мира больше нет, и мы можем только прикоснуться к его наследию.

К этому миру стремились прикоснуться всегда. Среди русских святых было немало иностранцев, которые приезжали на Русь частными лицами и сподобились здесь святости. На Юге Руси это в основном греки, тогда как на Севере встречаются весьма причудливые иностранцы. Широко известны преподобный Антоний Римлянин (XI в.) из Новгорода, блаженный Прокопий Устюжский, юродивый из Великого Устюга (XVI в.) — по происхождению немец. Впрочем, и грек из теплого Константинополя, преподобный Лазарь Муромский, основал приполярный монастырь в XIV в.

В заключение я хотел бы сказать, что мы можем изучать чрезвычайно интересное и полезное для нас языческое прароссианство, и если именно оттуда идет путь в Небесный Кремль, то он проходит, вероятно, через Русский Север, через его понимание мира. Через Русский Север, который не был двоеверным и давно перестал быть языческим, но свое языческое наследство не выбросил, а сумел оцерковить.

И еще одно замечание. Мы, русские, как и греки, все славяне, грузины, принадлежим к великой восточноевропейской культуре. Однако многие русскую метакультуру считают отличной от византийской. Пока этого не видно, но если русская культура станет таковой, этому будет существенно способствовать такое восприятие православной церковности, каким оно было на Русском Севере, и такое восприятие Божия мира, каким оно сложилось на Русском Севере.