Из центра Москвы жизнь планомерно выкачана

Нет, я не Блок, я другой. Я даже не избранник, тем более — неведомый. Понятно, почему профессорским детям было нечем дышать в Петрограде времен военного коммунизма. Сейчас всё несопоставимо милее, румянее и белее. Даже в Питере. Но дышать трудно, пусть и по другим причинам. Дело не только в лишнем весе. Дело в исчезновении среды, города, в котором живут. В Москве это особенно чувствуется.

Мартовский номер журнала «Русская жизнь» я увидел только в конце апреля. Обычно я пользуюсь автоматами для продажи прессы, расположенными в метро. Это дешевле, да и не люблю я киоски. Журнал долго не появлялся, и я начал беспокоиться, не случилось ли чего. Но как только увидел, сразу купил и вскоре дошел до статьи Александра Можаева «Береза на крыше. Петербург как Москва». Признаться, я прочел ее с особым вниманием, так как меня интересует предмет, на «Частном корреспонденте» я затрагивал схожую тему. Можаев радовался тому, что открыл в Питере навсегда ушедшую Москву — старый город, которому «не пристало молодиться, рядясь в пластмассовые стеклопакеты». Я мало чему радуюсь вообще, поэтому в основном злорадствовал, что кризис тормознул селевой поток денег, хлынувший было в Северную столицу с целью ее полного и безоговорочного облагораживания. Статья Можаева показалась мне значительно интереснее и лучше моей, это яркая литература. Но главное, что мне показалось знаменательным это совпадение. Не знаю, надо ли примазываться и сочинять тенденцию. Но стремление что-то сделать, чтобы хоть чуть-чуть задержать на этом свете уходящую городскую натуру с ее покосившимися домиками и облупившимися стенами, темными лестницами и открытыми крышами, безобидными алкашами и детьми, играющими в ножички, магазинами без камер слежения и мутными рюмочными, метко прозванными «стояками», — вот это стремление разделяет всё больше людей. И я уверен, что это не просто слюнявая сентиментальность.

Постараюсь пояснить. Вот, например, Европа. Кажется, что это большой ламинированный макет, лишенный ауры подлинности. Всё сделано заново. Сквозь старые дома протянуты новые трубы. Окна закрываются хорошо. В путеводителе написано, XIV век, а штукатурка — новая! Даже брусчатка в любом из бесчисленных старых городов явно не вековая. Видно, что перекладывали. При этом повсюду есть признаки жизни: в Италии более явные, потому что климат позволяет, в Финляндии — сдержанные, но наглядные. Люди в центре города выгуливают собак, катятся куда-то на своих велосипедах, выбегают из подъезда в булочную напротив, здороваются с кем-то на улице. И вообще люди распознаваемы как таковые. Их не очень много. Даже если это толпа, то ее масштабы вызовут у любого жителя Москвы гомерический смех. Выходит странное сочетание: на первый взгляд всё кругом как на выставке, но ее экспонаты вовлечены в какой-то размеренный жизненный цикл. Если сравнить среднеевропейскую столицу с Москвой, то единственное лекарство от расстройства — это аналогия с Америкой. Там тоже автострады пересекают жилые кварталы, парализуя пешеходные маршруты, центр существует лишь в качестве делового и торгового Сити, а жизнь упрятана в блоки микрорайонов. Оставим поправки, связанные с уровнем жизни, а главное, самосознания. Речь идет об организации пространства. Чем больше денег в России, точнее, в одном ее отдельно взятом городе, тем меньше жизнь в этом городе учитывает человека. Не тот масштаб, не то измерение. «Как в Европе» никогда не получится. У нас в пряниках не живут, не принято. Есть два выхода, усвоенные еще с советских времен. Упорно доживать свое в центре, консервируя вокруг себя упадок разной степени элегантности.

Или отступать на периферию, приняв условия новой сотовой жизни — сотни людей на остановках общественного транспорта, всякий раз новые лица в лифте, хорошее снабжение, новая поликлиника, старое доброе хамство, норма жизни, гараж за пять остановок, встретить дочь, идущую с поздней тренировки мимо стройплощадки, убирайте за собаками и т.д. 

Из центра Москвы жизнь планомерно выкачана. Она дотлевает в уже совсем редких домах Замоскворечья и Таганки, упрямо теплится между Лефортово и Разгуляем, в неосвоенных углах вокруг шикарной Плющихи, в тронутой модернизацией Марьиной Роще. На самом деле какие-то отдельные очаги старой Москвы — не обязательно застройки, но среды в широком смысле слова — встречаются в самых неожиданных местах вроде пародийной усадьбы художника Васнецова в двух шагах от проспекта Мира. Но это не более чем случайные форпосты, руины крепостей с остатками гарнизонов. Они стоят нетронутыми то ли по причине своей ненужности, то ли благодаря влиятельному капризу, то ли потому что конкретный чиновник внезапно посмотрел на ситуацию человеческими глазами. Эти осколки истории образуют с окружающими постройками самые причудливые контексты. Тот же дом Васнецова окружен типовыми девятиэтажными домами из желтого кирпича с квартирами «улучшенной планировки» (не могу отказать себе в удовольствии привести эту загадочную формулировку). На Новослободской улице, где я часто бываю по работе, рядом с более или менее согласованной точечной застройкой начала прошлого века и комплексами сталинского ампира красуются гротескные в своем уродстве панельные здания цвета растворимого кофе с молоком. Гаже придумать трудно — останавливаешься в невольном восхищении. Есть исключительные случаи — например, церковь Косьмы и Дамиана на фоне стеклянных фацетов общественного здания начала 1970-х на Покровке. Интуиция подсказывает, что это стильное соседство — чистое стечение обстоятельств.

В утверждении, что разнокалиберная Москва адаптирует что угодно, тогда как казенный Петербург отторгает пришельцев, нет ничего нового. Действительно, в исторической части Петербурга практически отсутствуют типовые жилые здания, воткнутые в линию аутентичной застройки. Есть какие-то отчужденные вкрапления вроде облицованного доломитом здания цветочной выставки на Каменноостровском проспекте или недавнего цилиндра «Новотеля», утопленного, впрочем, во дворы между улицами Маяковского и Восстания. Лишь в последние пару лет появились кошмарные наросты в самой невской перспективе. Двумя жилыми массивами поломали и левый, и правый берега, а о готовой показаться из земли Кукурузе см. предыдущую колонку. Но типового строительства как не было, так и, хотелось бы надеяться, не будет. Тем более сейчас, когда деньги на какое-то время кончились. В Москве тоже остановилось строительство монструозного Сити, к которому поначалу так хотелось хорошо относиться. Почему не получилось — отдельная тема. Так или иначе, с кризисами или без Москва успела обзавестись массой самых фантастических контекстов, от которых есть одно лекарство — замыленный взгляд вечно бегущего автохтона.

Как бы то ни было, в разрозненном городе, где лишь изредка живут, но в массе работают и ходят по ресторанам, нет ни энергии, ни воли к существованию. Центр отдал людскую энергию окраинам. Постепенно сюда перекочуют и работа, и развлечения. Так удобнее. На окраинах есть своеобразный отчужденный уют, уже несколько поколений формируют здесь свою субкультуру и среду. Инфраструктура, как известно, и есть жизнь. Она у нас такая, какой мы ее заслуживаем. Да и центр — понятие подвижное.