Европа хочет, чтобы ее оставили в покое?

На модерации Отложенный Несколько недель назад президент Франции Николя Саркози поставил вопрос ребром: 'Чего хочет Европа: мира, или чтобы ее оставили в покое?' Что ж, как сказал Граучо Маркс, когда его спросили, человек он или мышь: 'Положите на пол кусочек сыра и увидите'.

Конечно, европейцы хотят, чтобы их оставили в покое. В ХХ веке они пережили достаточно потрясений, чтобы наконец-то передохнуть: две мировые войны, разорившие континент и унесшие десятки миллионов жизней; Холокост, который по сей день вызывает чувство глубокой вины, причем не только в Германии; безудержную инфляцию и депрессию 1920-х и 1930-х; дикие политические скачки от романтического и воинственного национализма к фашизму, затем социализму, флирту с коммунизмом и демократии; 'холодную войну', не только опустившую над континентом 'железный занавес', но и разделившую страны Западной Европы между собой. На самом деле, все тело Европы испещрено рубцами.

Стоит ли удивляться тому, что европейцы жаждут в своем самодостаточном мире стабильности и предсказуемости, мира и покоя? Они больше не хотят волнений. Как это ни парадоксально, авторы самой революционной инновации в истории геополитики - Европейского Союза - руководствовались не стремлением к революции, а глубоким консерватизмом, смертельным страхом перед хаосом, который может быть вызван неограниченными амбициями - как национальными, так и индивидуальными. Немецкий народ, ради которого и которым был учрежден Европейский Союз, хочет быть сдерживаемым. Экономические структуры ЕС, действующие в настоящее время в качестве барьера на пути кейнсианского дефицитного расходования, были созданы немцами, для которых величайшим кошмаром являются воспоминания об инфляции, а не о депрессии. Немцы и французы предпочитают социальные выплаты бюджетным расходам на стимулирование экономики, потому что они являются частью системы социального обеспечения, без которой их граждане не представляют свою жизнь. Творческое разрушение ориентированной на бизнес англо-американской политэкономии слишком жестоко и нестабильно, грубо и непредсказуемо. Лучше более жестко регулировать международных капиталистов, которые сеют смятение своей изобретательностью. Лучше меньше богатства, да больше определенности.

В международной политике бывали краткие моменты глобальных амбиций Европы. В конце 1990-х Тони Блэр и Жак Ширак совместно выступали за усиление европейского военного потенциала. Их обеспокоило и смутило громадное военное превосходство - и сопутствующее ему высокомерие - американцев во время конфликтов в Боснии и Косово, и они вознамерились сделать Европу независимым глобальным игроком. Несколько лет спустя великий мыслитель и стратег Роберт Купер (Robert Cooper) предрекал, что расширение ЕС станет принципиально новым вкладом постмодернистской Европы в дело глобальной безопасности, что она будет 'добровольной либеральной империей', которая распространит зону мира, либерализма и безопасности на Турцию, Балканы, Украину и страны, некогда названные европейцами 'новой зоной соседства'.

Но эти амбиции оказались недолговечными, и Европа, по большому счету, от них отказалась. Появление вооруженных сил ЕС остается в такой же далекой перспективе, как и десять лет назад. ЕС не смог переварить страны, принятые в его состав в 2004 г., и многие западноевропейцы сожалеют теперь об этом расширении. Из-за страха перед Россией ЕС не слишком охотно заговаривает о принятии Украины, не говоря уже о Грузии. Страх перед исламизацией убил все надежды на принятие Турции. Сегодня единственный вопрос, связанный с расширением, заключается в том, мертва ли эта идея или, как надеются оптимисты, всего лишь пребывает в 30-летней коме.

Именно в такую Европу полетел президент Обама со своими радикальными и пугающими, по мнению европейцев, экономическими планами; с новой стратегией по Афганистану, гораздо более агрессивной, милитаристской и ориентированной на успех, чем хотелось бы им; с идеями относительно Ирана, которые внушают не только оптимизм (обещание вести переговоры), но и опасения (угроза введения новых санкций). Как сказал мне один прозорливый французский журналист: 'Все мы очень удивились. Он оказался таким... американцем!'

Американцы - нарушители спокойствия. Европейцы воспринимают их так же, как древние греки воспринимали афинян - людей, которые 'сами не могут жить спокойно и другим не дают'. Как отметил ученый Стивен Сестанович (Stephen Sestanovich) в своем блестящем эссе об 'американском максимализме', в последние полстолетия и демократические, и республиканские администрации предпочитали 'широкие и даже рискованные' стратегии трансформации, шла ли речь о противостоянии с Советским Союзом, объединении Германии, боевых действиях на Балканах или решении глобальных экономических кризисов, сторонясь тех более безопасных, многоступенчатых подходов, за которые всегда выступают европейцы. Однако эта сверхдержава, ведущая себя как прирожденный игрок, часто вытаскивала европейцев из их зоны комфорта.

Европейцы любят Обаму, но после его избрания европейские лидеры пребывают в смятении. Джордж Буш оказал европейцам огромную услугу, дав им самое лучшее оправдание бездействия за всю историю трансатлантических отношений. Теперь приходит Обама, куда более привлекательный, но все же такой американский лидер.

Интересно, осознают ли чиновники Обамы, что между Европой и Соединенными Штатами сохраняется эта пропасть, или же они убедили себя в том, что ее придумал Буш, и теперь она исчезнет? Именно такое мнение высказал недавно в Брюсселе один высокопоставленный чиновник администрации. Но европейцам и, надо полагать, таким опытным дипломатам, как Ричард Холбрук, виднее. Вопрос будет состоять в том, сможет ли администрация Обамы, как некоторые американские администрации до нее, заставить Европу делать то, что, по мнению американцев, абсолютно необходимо. Или же, руководствуясь любезностью, она смирится с тем, что большинство европейцев не хочет отправлять больше войск в Афганистан, увеличивать расходы на оборону и стимулирование экономики, ужесточать санкции против Ирана или не уступать перед многочисленными требованиями России. Вместо того, чтобы подтолкнуть их к новым смелым шагам, администрация может вежливо обойти их стороной, и это будет мягкая политика односторонних действий, продиктованная невысокими ожиданиями.