О вреде либерализма в период кризиса

Стоило разразиться финансовому кризису, как Соединенные Штаты, а за ними и все европейские страны поспешили забыть о былой приверженности идеалам либеральной экономики. В авральной ситуации спасения капиталистической системы оказались хороши все меры, даже социалистические.

В чистом виде либерализм - это философия свободы. С точки зрения либеральных теоретиков, чем меньше запретов на деятельность хозяйствующих субъектов, чем меньше помех свободе конкуренции - тем более либеральной является экономическая система. Однако существовала ли она хоть в одном государстве в этой идеальной форме? В реальности экономика во всех «рыночных» ипостасях постоянно дрейфовала от состояния, описанного Джоном Мейнардом Кейнсом, который возлагал на государство миссию спасения от депрессии и вывода экономики к новым высоким рубежам, к позиции Фридриха фон Хайека, считавшего попытки конструирования социальной реальности с помощью государства «пагубной самонадеянностью человеческого разума».

А если следовать классификации Виталия Найшуля, то коммунисты, придя к власти, пытались вмешиваться в частную жизнь, левые социал-демократы оправдывали и пытались организовать вмешательство в общественное производство, правые социал-демократы считали правильным перераспределять произведенное (не влезая в само производство), а консерваторы, по возможности, хотели бы вообще не вмешиваться в экономику. И, тем не менее, когда системе что-то угрожало, никакие либеральные догматы не останавливали их в принятии весьма кардинальных решений.

Примеров тому можно привести множество. От событий середины ХХ века, когда в Великобритании, а затем и во Франции были национализированы железные дороги (еще раз это было проделано в 1967-м, и британская казна заработала на операции «национализация-приватизация» до 100 млрд долларов) до сегодняшних дней, когда американской администрации пришлось суммарно выложить 1,8 трлн долларов для спасения прогоревших на спекуляциях Федеральной национальной ипотечной ассоциации и Федеральной ипотечной кредитной корпорации, не говоря уже о погашении долгов нескольких крупных банков. Затем вмешательство государства в сферу бизнеса сочли возможным для себя и немцы, и бельгийцы, и голландцы, и французы.

Перед лицом кризиса о чистоте либеральной теории забыли практически все правительства «рыночных» стран. Причем принимаемые ими решения не просто масштабны - они беспрецедентны в истории рыночной экономики, при этом они противоречат многим фундаментальным ценностям и ориентирам, на которых основывается общество свободного предпринимательства.

«Налицо фиаско рыночной идеологии и рыночных ценностей в сознании значительной части общества и элиты. Обыватели и правительства почти сразу (за редким исключением) оказались готовы «купить» социализм ради сохранения своего хотя бы видимого благополучия. Все быстренько согласились, что предложенные меры являются «необходимыми и единственно возможными». За свободный рынок вступились считанные единицы — а стреляться из-за национального предательства рыночных ценностей и вовсе никто не стал», - так недавно прокомментировал эту ситуацию Владимир Мау.

А ведь казалось, что непогрешимость либеральной теории никто уже не поставит под сомнение. Все-таки либеральная экономика, основным управляющим контуром которой является рынок капитала, базирующийся на сильной мировой валюте, почти семьдесят лет развивалась вполне успешно. Причем все лавры доставались именно американской модели, которая доказала свое превосходство и над советской экономической системой и даже над родственной японской, которой пришлось пройти через небольшой кризис.

Представлялось, что хорошо отлаженный фондовый рынок может все: обеспечивать быстрый переток капиталов в растущие и перспективные отрасли, контролировать менеджмент предприятия простым и эффективным механизмом «голосования ногами», привлечь к управлению собственностью гениальных менеджеров, изобретателей, финансистов, бухгалтеров, усилить информированность и экономическую грамотность самых широких слоев общества, повысить их приверженность к экономической и политической системе, вызвать чувство сопричастности ко всему значительному, что творится в стране и мире.

Выходило, что прав не Карл Маркс с его «цикличностью кризисов», а Адам Смит, который предлагал целиком положиться на регулирующую роль «невидимой руки» рынка и отвел государству лишь функции «ночного сторожа», то есть – поддержание порядка и защита частной собственности. И вот уже в 1989 году американский теоретик Фрэнсис Фукуяма в своей нашумевшей статье «Конец истории?» пишет о полной и окончательной победе либерализма.

Правда, позднее он признал, что говорить о конце всяческого развития было ошибкой, но едва ли предполагал тогда, что его заблуждения окажутся гораздо глубже и конкретнее, значимее. А в недавней статье в еженедельнике «Newsweek» Фукуяма практически полностью пересмотрел выдвинутую им концепцию и заявил, что победившие при Рональде Рейгане либеральные принципы завели Америку в тупик и поставили весь мир на грань экономического коллапса.

Но фактически пересмотр роли государства лишь в качестве «ночного сторожа» начался уже когда стала развиваться глобализация экономических процессов, и вместо множества локальных рынков начал формироваться единый мировой. На этом гигантском пространстве основными акторами и участниками конкуренции стали не столько отдельные частные фирмы, сколько мощные национальные и межнациональные народно-хозяйственные комплексы, поддерживаемые или, скорее, возглавляемые государствами. Новое понятие «геоэкономика» все теснее сливалось с понятием «геополитика», и политические средства вошли в арсенал средств воздействия на экономическую, рыночную ситуацию, что убедительно доказали, в частности, в своих трудах специалисты в этой области Карло Жан и Паоло Савона.

Это в свою очередь вызвало то, что в глобально функционирующей экономике появилась опасная зависимость рынков и стран друг от друга.

Азиатский кризис 1997-1998 годов начался с локального валютного кризиса в небольшой азиатской стране и на два года обрушил финансовые и фондовые рынки огромного региона, разрушил все развивающиеся рынки корпоративных ценных бумаг.

Специалисты предупреждали, что глобализация рынков предполагает все более эффективную и тонкую регулирующую работу международных финансовых организаций и основных стран-гарантов, прежде всего, самих США. Но наблюдался прямо обратный процесс, для которого были характерны деградация МВФ, снижение морального уровня политики американской администрации, все больший авантюризм банков и фондовой биржи США.

В результате возник опасный зазор между спросом на ответственность и ее предложением, увеличивающий риск мировых финансовых катаклизмов. В конце концов, спекулятивный рынок перекрыл фактически, материальный. За последние двадцать лет номинальная стоимость только мирового рынка деривативов – изобретения одного из столпов американского либерализма Алана Гринспена – увеличилась более чем 400 раз. Билл Гросс, глава компании по управлению активами Pacific Investment Management Company, считает, что при всем мировом ВВП в 48 трлн долларов, объем рынка деривативов тянет на 516 триллионов. Никакие центробанки мира, даже взятые вместе, никогда не обеспечат такой объем ценных бумаг, которые в одночасье могут перестать быть таковыми.

Сможет ли на этот вызов ответить государственная машина Соединенных Штатов? Маловероятно. Пока президентская команда демонстрирует полную растерянность, переходящую порой в откровенную панику. Кстати, в противоположность США во Франции, где доля государства в экономике достигает 40%, на возможность справиться с кризисом смотрят с большим оптимизмом. Хотя бы уже в силу того, что управляемость экономическими процессами здесь намного выше, да и через национализацию Франция проходила неоднократно. Впрочем, и Елисейский дворец, фактически приступив к национализации рынка межбанковского кредитования, устами президента Николя Саркози предпочел именовать эту социалистическую по сути операцию строительством «нового капитализма».

Короче говоря, ситуация на Западе сложилась весьма необычная. Правительства готовы взять под свою опеку уже не только финансовые структуры, но и промышленные предприятия, причем последние в государственном контроле уже не видят ничего страшного, а наоборот настаивают на патернализме, как, например, Федерация немецких производителей, которая потребовала от канцлера «политических стимулов к инвестициям».

В связи с этими лихорадочно принимаемыми мерами вспоминаются те грозные оклики и требования, которые то и дело раздавались из-за океана в первые постсоветские годы: «Перестаньте патронировать предприятия, доведите приватизацию до ста процентов, ликвидируйте государственный сектор». А какой шум поднялся после принятия российским правительством решения о создании госкорпораций. Не помогло даже объяснение, что государство призвано помочь образованию крупных субъектов конкуренции на мировом рынке, скажем, в самолетостроении, где традиционными рыночными методами нам не создать того же самого, что – путем концентрации капитала, слияния и поглощения – сложилось в других странах. Мы сильно отстали, и у нас на такой путь уже нет времени. Теперь госкорпорации и Стабилизационный фонд, вариантов применения которого оппозиция предлагала множество, - главные рычаги управления кризисной ситуацией. Хотя может быть даже их будет недостаточно.

В России, замыслившей модернизацию, формирующей концепцию экономического развития до 2020 года, сложилось два течения экономической мысли, две школы, которые по-разному рассматривают возможность преодоления возникших проблем и дальнейшего развития экономики. Одно из них делает ставку на саморегулирование экономики и конкуренцию частных интересов, признавая, однако, что до сих пор без вмешательства государства (будто бы временного) пока обходиться не удавалось. Другое течение возлагает главные надежды именно на государство, его организующую роль, его инвестиционную политику, на те же госкорпорации.

Как говорит Руслан Гринберг, директор Института экономики РАН, сторонники концепции саморегулирования многое планируют правильно, но то, что они намечают, недостаточно. Особенно активно он выражает несогласие с маркетизацией социальной сферы, то есть с тем, что такие области, как образование, культура, наука, должны быть постепенно отданы на откуп рынку. В его представлении это чудовищное упрощение. Экономист соглашается с оппонентами, что инвестиционный климат – это хорошо, а вот идея снижения налогового бремени – не очень понятна. Оно у нас, если сравнивать с другими странами, примерно такое же, налоговая нагрузка 33-34% к валовому внутреннему продукту.

«Если государство начнет систематическую активность по модернизации экономики, применяя старомодную структурную политику, мощную поддержку образования, науки, культуры, если все это делать, то, самое очевидное, что понадобится отказаться от плоской шкалы налогообложения личных доходов, - замечает Гринберг. - На основе сил саморегулирования, само по себе, становление среднего класса, о котором заботится власть, не может происходить. Перераспределение первичных доходов просто необходимо для того, чтобы была реализована идея благосостояния для всех. Можно считать это какими-то социалистическими упрощениями, но, по всей видимости, другого не дано».

Как «не дано» приватизировать те сферы, от которых зависит безопасность государства и его граждан, отдать окончательно на откуп рынка авиацию и железные дороги, морские порты и связь, здравоохранение и образование, то есть «ключевые» для будущего России отрасли.

Как такая экономика будет назваться, наверное, не очень важно. Важно помнить другое: догматизм опасен в любом деле, в том числе и в отношении к экономическим теориям. Особенно если одну из них пытаются сделать основой миропорядка. Потому что, когда она рушится при столкновении с реальностью, жертвами краха становятся сотни миллионов людей.

Андрей Ватутин