Юра (о короткой жизни одного хорошего человека)

На модерации Отложенный

(Продолжение публикации отрывков из книги)

 Юра, младший брат моей матери, был мне как старший брат. Он был типичным москвичом послевоенной поры: любил хорошо одеться, сходить вечером в кино, причем, на понравившиеся ему фильмы ходил по многу раз. Кроме хороших советских фильмов, он особенно любил индийские и американские фильмы, которые часто показывали в послевоенное время. Юра пел наизусть песни Радж Капура, не зная слов, но понимая смысл песен, и увлеченно обсуждал «Великолепную семерку», наверное, еще и потому, что был похож лицом, так ему казалось, на Юла Бриннера.

- Юл – это Юлий, Юрий по-американски, - объяснял мне Юра, пересказывая сюжет фильма. – Он русский, но родился в семье эмигрантов, тех, кто уехал когда-то из России и там, в Америке, остался. Он самый мужественный и самый быстрый и меткий стрелок. Вот он и собрал команду ковбоев, стрелков, чтобы защитить мексиканских крестьян от бандитов…

Сам я посмотрел фильм «Великолепная семерка» через много лет, и когда я смотрел фильм, я вспоминал пересказ Юры и сравнивал его восприятие со своим. Разница была большая, но мне его восприятие было понятным и дорогим…

Зимой почти каждое воскресенье мы ходили на каток в парк Горького или на Патриаршие пруды. Отец, выросший в подмосковной деревне Большое Голубино, катался на коньках плохо. Он гулял со мной по заснеженным аллеям, и мы слушали музыку и песни из динамиков и смотрели, как мама и Юра носились по льду на беговых коньках, стараясь не столкнуться с такими же любителями покататься.

Из армии Юра пришел худым, но натренированным, потом он стал на домашней еде быстро поправляться, округляясь. После работы и в выходные дни он любил поиграть со мной, показывал всякие гимнастические упражнения.

- Для того, чтобы руки были крепкие, надо на турнике и брусьях заниматься, а чтобы ноги были сильные, надо приседать, - говорил он мне. – Жалко, что турника у нас во дворе нет, а то бы я тебе показал, как крутиться надо. И брусьев нет, но ты можешь отжиматься от пола. Сколько ты сейчас сможешь отжаться? Вот так… Давай, попробуй! Один, два, три… восемь… двенадцать, - его голос начинал звучать удивленно, - двадцать восемь… Ну, это прилично! Я не думал, что ты столько отожмешься. Думал, что ты маленький еще. А вот, давай посмотрим, сколько раз ты сможешь присесть. Раз, два, три…двенадцать… двадцать…двадцать пять… сорок… шестьдесят два… Ну, вот, ты уже больше и не хочешь. А я приседал в армии до пятисот раз!

- А это много?

- Пятьсот – много! Очень много! Больше меня в роте никто приседать не мог. Один парень стал спорить, говорить, что он больше меня присесть может. Мы поспорили на три пачки печенья и банку сгущенки. У меня больше денег тогда не было. А то бы я на все поспорил. Он присел триста раз… И все, не смог больше. А я присел четыреста, а потом остановился: я свое печенье и сгущенку выиграл. А мог бы и больше.

Я его слушал, соображая, стоит ли за три пачки печенья и сгущенку, которые я не очень любил, приседать «очень много».

- Ты, Валер, спортом заниматься должен, когда подрастешь немного. У тебя получится. Ты вон целыми днями гоняешь во дворе. Но гоняешь без толку. Нужно заниматься целенаправленно, чтобы цель была. Или быть лучшим футболистом и хоккеистом, как Бобров, или иметь мускулы, красивую фигуру и быть самым сильным, как Власов. А ты гоняешь с ребятами, и все. Смотри, какой ты худой.

Когда я подрос, он подбил меня выпросить деньги у родителей на гантели и купить их.

- Покупай разборные, с дисками, чтобы начинать с двух дисков на гантелине. Потом прибавляй по два диска. И у тебя будет расти сила и будут расти мускулы. В «Динамо» я такие гантели видел.

Я получил деньги от матери, кажется, 5 рублей, и купил гантели в магазине «Динамо» на Тверской. Я еле дотащил две семикилограммовые гантелины до дома и стал ежедневно заниматься, демонстрируя по утрам в воскресенье отцу и Юре рост мускулатуры.

- Вот, смотри!

- Ну, какой это бицепс? Так, - веревка, - остужал мой пыл Юра. – Давай больше занимайся.

- Пусть занимается потихоньку, - говорил отец. – А то повредит себе что-нибудь.

-Что он гантелями повредить себе может? Только, если на ногу уронит. Ты на ноги себе не роняй, - смеялся Юра.

Через некоторое время, когда я в очередной раз прибежал на кухню, где Юра с отцом завтракали, и показал ему свой бицепс, Юра удивился.

- А смотри-ка, у него и права мускулы появились, - сказал он моему отцу. Тот улыбаясь наблюдал за нами. – Действительно поднакачался. Давай дальше жми, может толк будет…

 

Юра, младший брат моей матери, был мне как старший брат. Он был типичным москвичом послевоенной поры: любил хорошо одеться, сходить вечером в кино, причем, на понравившиеся ему фильмы ходил по многу раз. Кроме хороших советских фильмов, он особенно любил индийские и американские фильмы, которые часто показывали в послевоенное время. Юра пел наизусть песни Радж Капура, не зная слов, но понимая смысл песен, и увлеченно обсуждал «Великолепную семерку», наверное, еще и потому, что был похож лицом, так ему казалось, на Юла Бриннера.

- Юл – это Юлий, Юрий по-американски, - объяснял мне Юра, пересказывая сюжет фильма. – Он русский, но родился в семье эмигрантов, тех, кто уехал когда-то из России и там, в Америке, остался. Он самый мужественный и самый быстрый и меткий стрелок. Вот он и собрал команду ковбоев, стрелков, чтобы защитить мексиканских крестьян от бандитов…

Сам я посмотрел фильм «Великолепная семерка» через много лет, и когда я смотрел фильм, я вспоминал пересказ Юры и сравнивал его восприятие со своим. Разница была большая, но мне его восприятие было понятным и дорогим…

Зимой почти каждое воскресенье мы ходили на каток в парк Горького или на Патриаршие пруды. Отец, выросший в подмосковной деревне Большое Голубино, катался на коньках плохо. Он гулял со мной по заснеженным аллеям, и мы слушали музыку и песни из динамиков и смотрели, как мама и Юра носились по льду на беговых коньках, стараясь не столкнуться с такими же любителями покататься.

Из армии Юра пришел худым, но натренированным, потом он стал на домашней еде быстро поправляться, округляясь. После работы и в выходные дни он любил поиграть со мной, показывал всякие гимнастические упражнения.

- Для того, чтобы руки были крепкие, надо на турнике и брусьях заниматься, а чтобы ноги были сильные, надо приседать, - говорил он мне. – Жалко, что турника у нас во дворе нет, а то бы я тебе показал, как крутиться надо. И брусьев нет, но ты можешь отжиматься от пола. Сколько ты сейчас сможешь отжаться? Вот так… Давай, попробуй! Один, два, три… восемь… двенадцать, - его голос начинал звучать удивленно, - двадцать восемь… Ну, это прилично! Я не думал, что ты столько отожмешься. Думал, что ты маленький еще. А вот, давай посмотрим, сколько раз ты сможешь присесть. Раз, два, три…двенадцать… двадцать…двадцать пять… сорок… шестьдесят два… Ну, вот, ты уже больше и не хочешь. А я приседал в армии до пятисот раз!

- А это много?

- Пятьсот – много! Очень много! Больше меня в роте никто приседать не мог. Один парень стал спорить, говорить, что он больше меня присесть может. Мы поспорили на три пачки печенья и банку сгущенки. У меня больше денег тогда не было. А то бы я на все поспорил. Он присел триста раз… И все, не смог больше. А я присел четыреста, а потом остановился: я свое печенье и сгущенку выиграл. А мог бы и больше.

Я его слушал, соображая, стоит ли за три пачки печенья и сгущенку, которые я не очень любил, приседать «очень много».

- Ты, Валер, спортом заниматься должен, когда подрастешь немного. У тебя получится. Ты вон целыми днями гоняешь во дворе. Но гоняешь без толку. Нужно заниматься целенаправленно, чтобы цель была. Или быть лучшим футболистом и хоккеистом, как Бобров, или иметь мускулы, красивую фигуру и быть самым сильным, как Власов. А ты гоняешь с ребятами, и все. Смотри, какой ты худой.

Когда я подрос, он подбил меня выпросить деньги у родителей на гантели и купить их.

- Покупай разборные, с дисками, чтобы начинать с двух дисков на гантелине. Потом прибавляй по два диска. И у тебя будет расти сила и будут расти мускулы. В «Динамо» я такие гантели видел.

Я получил деньги от матери, кажется, 5 рублей, и купил гантели в магазине «Динамо» на Тверской. Я еле дотащил две семикилограммовые гантелины до дома и стал ежедневно заниматься, демонстрируя по утрам в воскресенье отцу и Юре рост мускулатуры.

- Вот, смотри!

- Ну, какой это бицепс? Так, - веревка, - остужал мой пыл Юра. – Давай больше занимайся.

- Пусть занимается потихоньку, - говорил отец. – А то повредит себе что-нибудь.

-Что он гантелями повредить себе может? Только, если на ногу уронит. Ты на ноги себе не роняй, - смеялся Юра.

Через некоторое время, когда я в очередной раз прибежал на кухню, где Юра с отцом завтракали, и показал ему свой бицепс, Юра удивился.

- А смотри-ка, у него и права мускулы появились, - сказал он моему отцу. Тот улыбаясь наблюдал за нами. – Действительно поднакачался. Давай дальше жми, может толк будет…

 

На фото: Мой отец, бабушка Лена и Юра

 

Юра унаследовал от своих предков небольшой рост, крепкое телосложение и широкое, курносое лицо. Он был, наверное, самым некрасивым в моей родне, но он пользовался необычайной популярностью среди ровесников, особенно молодых девушек. Объяснялось это живостью его характера, юмором и находчивостью. Он всегда стремился быть и был в центре событий, в центре внимания.

            Невесту себе, Нину, он нашел в какой-то деревне, куда приехал в командировку по работе или общественным делам. Она была первой красавицей на деревне, парни ходили вокруг нее волчьей стаей, но Юра ее завоевал, привез с собой в Москву к матери и отцу и женился. Жили мы все тогда на Большой Никитской, и бабушка Лена была жива.

Когда она неожиданно умерла, перед самым нашим переездом, зная, что мы получили новую квартиру, и мечтая ее увидеть, казалось, что семья лишилась самой главной опоры. Оплакивали ее все. Рыдали на ее похоронах и Юра, и мой отец, который ее очень любил, как свою вторую мать.

 

На фото: Мы живем еще на улице Герцена (ныне Большая Никитская). Мой отец, Нина, Юра и я.

Юра, как и мой отец, любили модно одеваться, но если отец был как-то безразличен к технике, то Юра постоянно интересовался новинками, покупал то, что появлялось на рынке, и с удовольствием и гордостью показывал новую покупку соседям, комментируя и объясняя ее преимущества.

Когда мы переехали на Садово-Кудринскую улицу, у Юры и Нины родился сын Саша. В семье его звали Шурик, Сашок или Никита Сергеевич. Над Хрущевым уже тогда подшучивали, что не позволяли даже в мыслях делать в отношении Сталина. Сашка получил свое прозвище, потому что в детстве был толстый и лысоватый, похожий на тогдашнего советского лидера Никиту Сергеевича Хрущева. Когда Сашка начал ходить, то часто падал то вперед, то назад, в зависимости от того, что перетягивало: живот или попа.

- Ну, Сашок, ты вылитый у нас Никита Сергеевич, - говорила, смеясь, моя мама, которая Сашку очень любила.

Юра первым купил телевизор, и мы все собирались по вечерам в его комнате у телевизора. Женщины отходили от телевизора, оставляя мужчин одних, если показывали футбол. Потом и отец купил телевизор, и мы смотреть стали раздельно, каждый в своей комнате.

В те годы, кроме дедушки Игнатия, все были отчаянными болельщиками. Дедушка к спорту был почти равнодушен и смотрел матчи спокойно. Он любил смотреть международные соревнования, молча болея за Советский Союз.

После покупки телевизоров футбольные и хоккейные матчи мы не пропускали, а на стадионы стали ходить редко, только по праздникам.

- Я за кйасных, - кричал, вбегая в нашу комнату, Сашка. Красные – это были футболисты ЦСКА. Шел футбольный матч. Мы с отцом смотрели футбол по телевизору у себя, а Юра с Ниной смотрели в своей комнате. Юра болел за ЦСКА, отец за «Спартак», а я за «Торпедо». Мне нравились название клуба, белая форма и футболисты, особенно Валерий Воронин, Вячеслав Иванов, Эдуард Стрельцов, Анзор Кавазашвили.

В тот вечер играли как раз «ЦСКА» и «Торпедо». Телевизоры были еще черно-белые, но все и так понимали, что ЦСКА играл в красных футболках, а «Торпедо» в белых.

- Я за кйасных, - кричал Сашка.

- А мы за белых, - говорил отец, смеясь и подзадоривая «Сашка». Отец не болел за «Торпедо», но в отсутствии «Спартака», поддерживал меня. – Белые лучше. Красные – «сапоги».

Сашка разворачивался и бежал к Юре.

- Я за бейых, - кричал он, вбегая в комнату к своему отцу.

- Как же ты за белых, если мы с мамой за красных? – слышали мы возмущенный голос Юры. – Ты должен болеть за наших, за красных. За Красную Армию!

- Я за кйасных, - кричал Сашка, вбегая к нам.

- Ну, и зря, - говорил я. – Белые лучше играют, они побеждают.

- Я за бейых, - кричал Сашка, выбегая из нашей комнаты.

- Что же ты, против папы и мамы? – спрашивала его Нина.

- Ты предатель! – слышали мы голос Юры.

- Я за кйасных! - твердо заявлял Сашка, вбегая к нам.

- Ну, ты точно Никита Сергеевич! – смеялся отец. - То у тебя одно, то другое. То кукуруза, то хлеб, то картошка, то совнархоз, то космос.

Сашка стоял растерянно, не зная за кого болеть. Про Хрущева он знал мало, но чувствовал, что его сравнивают с чем-то не очень хорошим...

 

На фото: Саша идет в первый класс, я – в пятый.

Юра был честолюбивым, как и моя мать. До армии он закончил лишь восьмилетнюю школу, и этого ему было мало. Он работал токарем, но все время хотел стать инженером. Для него «инженер» было понятием полусвятым, означавшим другой уровень жизни, другое сословие.

- Я вкалываю целый день, - объяснял он мне, - а инженер, пацан, придет, что-то там подсчитает, напишет и получает за это сразу после института сто пятьдесят рублей в месяц, и все его уважают. А я за эти же деньги вкалываю целый день, хотя получается у меня зарабатывать больше инженера. А почему инженер получает почти столько же, сколько и я, но при этом ему не надо напрягаться? Потому что мне платят за знания лишь малую часть зарплаты, а большую часть платят за труд, за усилия, за вкалывание. А инженеру платят большую часть за знания, а малую часть за напряжение. Вот и получается, что лучше получать за знание. Надо много знать, тогда тебе зарабатывать будет легче. Учиться надо!

Юра подбил моего отца, у которого тоже была то ли семилетка, то ли восьмилетка, поступить в вечернюю школу. По вечерам они приходили вдвоем поздно и, усталые и сонные, делали уроки. Мать требовала у них показать тетрадки, а они тетрадки скрывали, стесняясь ошибок и оценок.

Юра, смущенно, тер ладонью выпуклый лоб философа, разглядывая открытую тетрадь, всю в красных пометках.

- Да, - говорил отец, - сомневаюсь, что мы с тобой станем инженерами… Пойду-ка я спать.

- Садись, уроки хоть немного сделай, - настаивала мама.

- Ничего, - успокаивал, в основном себя, Юра. – Все идет нормально, только вот запятые я не очень знаю, где ставить.

- Когда вы пишете диктант, а учитель диктует, ты ставь запятые там, где он делает паузы, - советовала мама.

- Вот так я и ставил, а она, учительница, хитрая, видимо, поняла и паузы специально делала не там, где запятые надо ставить.

- Грамотеи, - смеялся отец, качая головой и складывая тетрадки…

 

Юра очень заботился о своем здоровье, хотя иногда говорил, что умрет молодым.

- Желудок и кишечник я себе в войну испортил, - объяснил он мне однажды. – От голода наелся сухих груш. Я тогда мешок сухих груш нашел и наелся с голодухи. Чуть завороток кишок не получил. Еле выжил. С тех пор у меня иногда болит кишечник и желудок.

Он часто пил и ел не то, что хотел, а то, что было полезно. Иногда я видел, что пьет он перед едой какую-то маслянистую гадость. Для меня пределом такой «гадости» был рыбий жир, но «гадость», которую пил Юра, выглядела еще хуже.

- Как ты такое проглотить можешь? – спрашивал я его, передергиваясь от одного вида «гадости».

- Чтобы быть здоровым, я выпью все, что угодно, - говорил Юра. – Здоровье – главное! Ради здоровья и потерпеть можно…

Юра был первым, кто в нашем дворе купил мотоцикл. Причем, на то время лучший, какой можно было купить в СССР, – чешский мотоцикл «Ява».

Юра отучился в школе вождения, а потом пару недель выходил по вечерам во двор, запускал двигатель мотоцикла, сидел на нем некоторое время, окруженный зеваками, треща мотором, то увеличивая, то снижая обороты, а потом делал несколько кругов по двору. Через месяц он выехал на улицу, и стал ездить на мотоцикле на работу и с работы домой.

Еще через месяц его привезли домой из больницы. У него была сломана нога. Он довольно долго лежал дома, с загипсованной ногой. В семье все охали и отговаривали его ездить на мотоцикле. Стояли у его кровати делегацией и хором говорили:

- Продай мотоцикл! Пока не поздно, продай!

Но Юра никого не хотел слушать. Мотоцикл был его гордостью.

- Вот накоплю денег на машину, тогда мотоцикл продам. Будем ездить на машине, - говорил Юра.

Через месяца три после того, как с его ноги сняли гипс, он поехал один во Владимир. Я не помню, почему он тогда поехал один: то ли на свадьбу, то ли на юбилей к кому-то. Все остальные члены наших семей поехать не смогли и остались в Москве.

Перед отъездом он выпросил у меня краги, такие большие перчатки, которые закрывали руки до локтей. Часть перчатки, которая закрывала кисть, бала сделана из черной замши, а часть, которая закрывала предплечье, была сделана из кирзы. Перчатки мне подарил заводской друг отца, который иногда заходил к нам домой. Перчатки были мне велики, но такие красивые и удобные в игре в хоккей! Перчатками этими я очень гордился, ни у кого другого во дворе таких перчаток не было.

- Мне для езды на мотоцикле они нужны, - уговаривал меня Юра. – Приеду домой, сразу тебе верну.

Скрепя сердце, я согласился и отдал ему краги. Стоя во дворе я видел, как Юра, в моих крагах, гордо выезжал на мотоцикле из ворот на Садово-Кудринскую…

В тот день я был в квартире один и затеял какой-то физических опыт. В ходе опыта, я засунул провода от маленького электромоторчика в электрическую розетку. Сверкнуло пламя, электромоторчик мой сгорел, в квартире выключилось все электричество.

Как починить электричество, я не знал. Темнело и за окнами, и в квартире. Я не стал дожидаться, пока родители придут домой с работы и начнут выяснять, что я делал в квартире с электричеством, и ушел на улицу. Сначала я прошелся по двору, а потом ушел в кинотеатр клуба фабрики «Дукат» смотреть французский фильм «Три мушкетера». Раз седьмой.

После фильма я вернулся домой. Когда я позвонил в дверь, то звонок работал, что меня обрадовало. Когда мама открыла дверь, то я увидел, что и свет в квартире горел. Мама была в слезах.

- Проходи сразу на кухню, - сказала она мне.

В дальней комнате квартиры выла Нина.

В кухне на стуле сидел дедушка Игнатий. Сидел, смотря перед собой, прямой и неподвижный.

- Юра разбился, - сказала мама. – Садись, поешь.

Она поставила передо мною тарелку с котлетами и вермишелью.

- Сильно? – спросил я.

- Насмерть, - сказала она и заплакала.

Дед сидел неподвижно, смотря перед собой, и молчал. За стенкой, надрываясь, выла Нина. Голос отца ее успокаивал.

Потом стали собираться родственники и друзья из Москвы, потом приехали из Владимира. Квартира наполнилась женским плачем. Мужчины толпились, куря, на кухне. В основном, молчали или говорили очень тихо.

- Говорили ему, что мотоцикл продать надо было, как первый раз попал в аварию, - иногда я слышал чей-то приглушенный голос.

Потом привезли гроб и тело Юры. В большой комнате, где поставили гроб, скопились люди. Женщины плакали. Нина рыдала и выла. За весь вечер я увидел ее только один раз: в коридоре, когда ее под руки вели в комнату, где стоял гроб. Я увидел ее поникшую фигуру и обезумевшее лицо и испугался, как не пугался до этого ни разу.

Сашка был тоже испуган, но он не очень понимал, что происходит. Иногда он пытался подговорить меня поиграть с ним. Я ждал, когда нас заведут в комнату, где лежал Юра. Мертвое тело до этого я не видел никогда.

Потом к нам подошла мама и сказала:

- Пойдемте, проститесь с Юрой.

Мы зашли в комнату. На столе стоял гроб. В нем лежал Юра. Нина сидела рядом. Ее поддерживали какие-то родственники. В углу, неподвижно сидел дедушка. Он как и раньше смотрел перед собой, и кроме горя в его глазах ничего не было.

Сашку и меня поставили рядом с гробом. Сашка испуганно смотрел на лицо своего отца.

У Юры было спокойное лицо, в засохших ссадинах. К гробу подошла мама, она откинула часть покрывала, прикрывавшую руки Юры, сложенные на груди, и вложила в них иконку. Пальцы рук Юры тоже были в засохших ссадинах. Я представил, как Юра ударился этими руками во время аварии. Наверное, на руках его в тот момент были мои краги, подумал я.

Позже я узнал, что в тот день он ехал на мотоцикле со своей двоюродной сестрой Надей Кузиной, дочерью Дяди Вани и тети Лёли. Ехали они по дороге, которая змеей вилась через лес.

Было холодно, и Юра крикнул Наде:

- Обхвати меня руками сильнее, а то продувает.

Это были его последние слова. На повороте дороги навстречу ему выехал грузовик лесовоз. Юра не справился с управлением и врезался в грузовик. Его бросило вперед через ветровое стекло, а Надю, которая прижималась к нему, бросило на него. Она ударилась лицом в его затылок, сломала себе челюсть, нос, пробила ему голову. От удара сзади Юра упал горлом на ветровое стекло, и ему почти отрезало голову, которая держалась лишь на коже.

Когда водитель грузовика подошел к Наде, она успела лишь сказать:

- Мы Кузины из Загорья…

И потеряла сознание…

Первый год Юра мне часто снился. Он подолгу смотрел на меня, как бы извиняясь за то, что его жизнь так сложилась…

(Продолжение следует)

На фото: Мой отец, бабушка Лена и Юра

 

Юра унаследовал от своих предков небольшой рост, крепкое телосложение и широкое, курносое лицо. Он был, наверное, самым некрасивым в моей родне, но он пользовался необычайной популярностью среди ровесников, особенно молодых девушек. Объяснялось это живостью его характера, юмором и находчивостью. Он всегда стремился быть и был в центре событий, в центре внимания.

            Невесту себе, Нину, он нашел в какой-то деревне, куда приехал в командировку по работе или общественным делам. Она была первой красавицей на деревне, парни ходили вокруг нее волчьей стаей, но Юра ее завоевал, привез с собой в Москву к матери и отцу и женился. Жили мы все тогда на Большой Никитской, и бабушка Лена была жива.

Когда она неожиданно умерла, перед самым нашим переездом, зная, что мы получили новую квартиру, и мечтая ее увидеть, казалось, что семья лишилась самой главной опоры. Оплакивали ее все. Рыдали на ее похоронах и Юра, и мой отец, который ее очень любил, как свою вторую мать.

 

На фото: Мы живем еще на улице Герцена (ныне Большая Никитская). Мой отец, Нина, Юра и я.

Юра, как и мой отец, любили модно одеваться, но если отец был как-то безразличен к технике, то Юра постоянно интересовался новинками, покупал то, что появлялось на рынке, и с удовольствием и гордостью показывал новую покупку соседям, комментируя и объясняя ее преимущества.

Когда мы переехали на Садово-Кудринскую улицу, у Юры и Нины родился сын Саша. В семье его звали Шурик, Сашок или Никита Сергеевич. Над Хрущевым уже тогда подшучивали, что не позволяли даже в мыслях делать в отношении Сталина. Сашка получил свое прозвище, потому что в детстве был толстый и лысоватый, похожий на тогдашнего советского лидера Никиту Сергеевича Хрущева. Когда Сашка начал ходить, то часто падал то вперед, то назад, в зависимости от того, что перетягивало: живот или попа.

- Ну, Сашок, ты вылитый у нас Никита Сергеевич, - говорила, смеясь, моя мама, которая Сашку очень любила.

Юра первым купил телевизор, и мы все собирались по вечерам в его комнате у телевизора. Женщины отходили от телевизора, оставляя мужчин одних, если показывали футбол. Потом и отец купил телевизор, и мы смотреть стали раздельно, каждый в своей комнате.

В те годы, кроме дедушки Игнатия, все были отчаянными болельщиками. Дедушка к спорту был почти равнодушен и смотрел матчи спокойно. Он любил смотреть международные соревнования, молча болея за Советский Союз.

После покупки телевизоров футбольные и хоккейные матчи мы не пропускали, а на стадионы стали ходить редко, только по праздникам.

- Я за кйасных, - кричал, вбегая в нашу комнату, Сашка. Красные – это были футболисты ЦСКА. Шел футбольный матч. Мы с отцом смотрели футбол по телевизору у себя, а Юра с Ниной смотрели в своей комнате. Юра болел за ЦСКА, отец за «Спартак», а я за «Торпедо». Мне нравились название клуба, белая форма и футболисты, особенно Валерий Воронин, Вячеслав Иванов, Эдуард Стрельцов, Анзор Кавазашвили.

В тот вечер играли как раз «ЦСКА» и «Торпедо». Телевизоры были еще черно-белые, но все и так понимали, что ЦСКА играл в красных футболках, а «Торпедо» в белых.

- Я за кйасных, - кричал Сашка.

- А мы за белых, - говорил отец, смеясь и подзадоривая «Сашка». Отец не болел за «Торпедо», но в отсутствии «Спартака», поддерживал меня. – Белые лучше. Красные – «сапоги».

Сашка разворачивался и бежал к Юре.

- Я за бейых, - кричал он, вбегая в комнату к своему отцу.

- Как же ты за белых, если мы с мамой за красных? – слышали мы возмущенный голос Юры. – Ты должен болеть за наших, за красных. За Красную Армию!

- Я за кйасных, - кричал Сашка, вбегая к нам.

- Ну, и зря, - говорил я. – Белые лучше играют, они побеждают.

- Я за бейых, - кричал Сашка, выбегая из нашей комнаты.

- Что же ты, против папы и мамы? – спрашивала его Нина.

- Ты предатель! – слышали мы голос Юры.

- Я за кйасных! - твердо заявлял Сашка, вбегая к нам.

- Ну, ты точно Никита Сергеевич! – смеялся отец. - То у тебя одно, то другое. То кукуруза, то хлеб, то картошка, то совнархоз, то космос.

Сашка стоял растерянно, не зная за кого болеть. Про Хрущева он знал мало, но чувствовал, что его сравнивают с чем-то не очень хорошим...

 

На фото: Саша идет в первый класс, я – в пятый.

Юра был честолюбивым, как и моя мать. До армии он закончил лишь восьмилетнюю школу, и этого ему было мало. Он работал токарем, но все время хотел стать инженером. Для него «инженер» было понятием полусвятым, означавшим другой уровень жизни, другое сословие.

- Я вкалываю целый день, - объяснял он мне, - а инженер, пацан, придет, что-то там подсчитает, напишет и получает за это сразу после института сто пятьдесят рублей в месяц, и все его уважают. А я за эти же деньги вкалываю целый день, хотя получается у меня зарабатывать больше инженера. А почему инженер получает почти столько же, сколько и я, но при этом ему не надо напрягаться? Потому что мне платят за знания лишь малую часть зарплаты, а большую часть платят за труд, за усилия, за вкалывание. А инженеру платят большую часть за знания, а малую часть за напряжение. Вот и получается, что лучше получать за знание. Надо много знать, тогда тебе зарабатывать будет легче. Учиться надо!

Юра подбил моего отца, у которого тоже была то ли семилетка, то ли восьмилетка, поступить в вечернюю школу. По вечерам они приходили вдвоем поздно и, усталые и сонные, делали уроки. Мать требовала у них показать тетрадки, а они тетрадки скрывали, стесняясь ошибок и оценок.

Юра, смущенно, тер ладонью выпуклый лоб философа, разглядывая открытую тетрадь, всю в красных пометках.

- Да, - говорил отец, - сомневаюсь, что мы с тобой станем инженерами… Пойду-ка я спать.

- Садись, уроки хоть немного сделай, - настаивала мама.

- Ничего, - успокаивал, в основном себя, Юра. – Все идет нормально, только вот запятые я не очень знаю, где ставить.

- Когда вы пишете диктант, а учитель диктует, ты ставь запятые там, где он делает паузы, - советовала мама.

- Вот так я и ставил, а она, учительница, хитрая, видимо, поняла и паузы специально делала не там, где запятые надо ставить.

- Грамотеи, - смеялся отец, качая головой и складывая тетрадки…

 

Юра очень заботился о своем здоровье, хотя иногда говорил, что умрет молодым.

- Желудок и кишечник я себе в войну испортил, - объяснил он мне однажды. – От голода наелся сухих груш. Я тогда мешок сухих груш нашел и наелся с голодухи. Чуть завороток кишок не получил. Еле выжил. С тех пор у меня иногда болит кишечник и желудок.

Он часто пил и ел не то, что хотел, а то, что было полезно. Иногда я видел, что пьет он перед едой какую-то маслянистую гадость. Для меня пределом такой «гадости» был рыбий жир, но «гадость», которую пил Юра, выглядела еще хуже.

- Как ты такое проглотить можешь? – спрашивал я его, передергиваясь от одного вида «гадости».

- Чтобы быть здоровым, я выпью все, что угодно, - говорил Юра. – Здоровье – главное! Ради здоровья и потерпеть можно…

Юра был первым, кто в нашем дворе купил мотоцикл. Причем, на то время лучший, какой можно было купить в СССР, – чешский мотоцикл «Ява».

Юра отучился в школе вождения, а потом пару недель выходил по вечерам во двор, запускал двигатель мотоцикла, сидел на нем некоторое время, окруженный зеваками, треща мотором, то увеличивая, то снижая обороты, а потом делал несколько кругов по двору. Через месяц он выехал на улицу, и стал ездить на мотоцикле на работу и с работы домой.

Еще через месяц его привезли домой из больницы. У него была сломана нога. Он довольно долго лежал дома, с загипсованной ногой. В семье все охали и отговаривали его ездить на мотоцикле. Стояли у его кровати делегацией и хором говорили:

- Продай мотоцикл! Пока не поздно, продай!

Но Юра никого не хотел слушать. Мотоцикл был его гордостью.

- Вот накоплю денег на машину, тогда мотоцикл продам. Будем ездить на машине, - говорил Юра.

Через месяца три после того, как с его ноги сняли гипс, он поехал один во Владимир. Я не помню, почему он тогда поехал один: то ли на свадьбу, то ли на юбилей к кому-то. Все остальные члены наших семей поехать не смогли и остались в Москве.

Перед отъездом он выпросил у меня краги, такие большие перчатки, которые закрывали руки до локтей. Часть перчатки, которая закрывала кисть, бала сделана из черной замши, а часть, которая закрывала предплечье, была сделана из кирзы. Перчатки мне подарил заводской друг отца, который иногда заходил к нам домой. Перчатки были мне велики, но такие красивые и удобные в игре в хоккей! Перчатками этими я очень гордился, ни у кого другого во дворе таких перчаток не было.

- Мне для езды на мотоцикле они нужны, - уговаривал меня Юра. – Приеду домой, сразу тебе верну.

Скрепя сердце, я согласился и отдал ему краги. Стоя во дворе я видел, как Юра, в моих крагах, гордо выезжал на мотоцикле из ворот на Садово-Кудринскую…

В тот день я был в квартире один и затеял какой-то физических опыт. В ходе опыта, я засунул провода от маленького электромоторчика в электрическую розетку. Сверкнуло пламя, электромоторчик мой сгорел, в квартире выключилось все электричество.

Как починить электричество, я не знал. Темнело и за окнами, и в квартире. Я не стал дожидаться, пока родители придут домой с работы и начнут выяснять, что я делал в квартире с электричеством, и ушел на улицу. Сначала я прошелся по двору, а потом ушел в кинотеатр клуба фабрики «Дукат» смотреть французский фильм «Три мушкетера». Раз седьмой.

После фильма я вернулся домой.

Когда я позвонил в дверь, то звонок работал, что меня обрадовало. Когда мама открыла дверь, то я увидел, что и свет в квартире горел. Мама была в слезах.

- Проходи сразу на кухню, - сказала она мне.

В дальней комнате квартиры выла Нина.

В кухне на стуле сидел дедушка Игнатий. Сидел, смотря перед собой, прямой и неподвижный.

- Юра разбился, - сказала мама. – Садись, поешь.

Она поставила передо мною тарелку с котлетами и вермишелью.

- Сильно? – спросил я.

- Насмерть, - сказала она и заплакала.

Дед сидел неподвижно, смотря перед собой, и молчал. За стенкой, надрываясь, выла Нина. Голос отца ее успокаивал.

Потом стали собираться родственники и друзья из Москвы, потом приехали из Владимира. Квартира наполнилась женским плачем. Мужчины толпились, куря, на кухне. В основном, молчали или говорили очень тихо.

- Говорили ему, что мотоцикл продать надо было, как первый раз попал в аварию, - иногда я слышал чей-то приглушенный голос.

Потом привезли гроб и тело Юры. В большой комнате, где поставили гроб, скопились люди. Женщины плакали. Нина рыдала и выла. За весь вечер я увидел ее только один раз: в коридоре, когда ее под руки вели в комнату, где стоял гроб. Я увидел ее поникшую фигуру и обезумевшее лицо и испугался, как не пугался до этого ни разу.

Сашка был тоже испуган, но он не очень понимал, что происходит. Иногда он пытался подговорить меня поиграть с ним. Я ждал, когда нас заведут в комнату, где лежал Юра. Мертвое тело до этого я не видел никогда.

Потом к нам подошла мама и сказала:

- Пойдемте, проститесь с Юрой.

Мы зашли в комнату. На столе стоял гроб. В нем лежал Юра. Нина сидела рядом. Ее поддерживали какие-то родственники. В углу, неподвижно сидел дедушка. Он как и раньше смотрел перед собой, и кроме горя в его глазах ничего не было.

Сашку и меня поставили рядом с гробом. Сашка испуганно смотрел на лицо своего отца.

У Юры было спокойное лицо, в засохших ссадинах. К гробу подошла мама, она откинула часть покрывала, прикрывавшую руки Юры, сложенные на груди, и вложила в них иконку. Пальцы рук Юры тоже были в засохших ссадинах. Я представил, как Юра ударился этими руками во время аварии. Наверное, на руках его в тот момент были мои краги, подумал я.

Позже я узнал, что в тот день он ехал на мотоцикле со своей двоюродной сестрой Надей Кузиной, дочерью Дяди Вани и тети Лёли. Ехали они по дороге, которая змеей вилась через лес.

Было холодно, и Юра крикнул Наде:

- Обхвати меня руками сильнее, а то продувает.

Это были его последние слова. На повороте дороги навстречу ему выехал грузовик лесовоз. Юра не справился с управлением и врезался в грузовик. Его бросило вперед через ветровое стекло, а Надю, которая прижималась к нему, бросило на него. Она ударилась лицом в его затылок, сломала себе челюсть, нос, пробила ему голову. От удара сзади Юра упал горлом на ветровое стекло, и ему почти отрезало голову, которая держалась лишь на коже.

Когда водитель грузовика подошел к Наде, она успела лишь сказать:

- Мы Кузины из Загорья…

И потеряла сознание…

Первый год Юра мне часто снился. Он подолгу смотрел на меня, как бы извиняясь за то, что его жизнь так сложилась…

(Продолжение следует)

(Продолжение публикаций отрывков из книги)

Юра, младший брат моей матери, был мне как старший брат. Он был типичным москвичом послевоенной поры: любил хорошо одеться, сходить вечером в кино, причем, на понравившиеся ему фильмы ходил по многу раз. Кроме хороших советских фильмов, он особенно любил индийские и американские фильмы, которые часто показывали в послевоенное время. Юра пел наизусть песни Радж Капура, не зная слов, но понимая смысл песен, и увлеченно обсуждал «Великолепную семерку», наверное, еще и потому, что был похож лицом, так ему казалось, на Юла Бриннера.

- Юл – это Юлий, Юрий по-американски, - объяснял мне Юра, пересказывая сюжет фильма. – Он русский, но родился в семье эмигрантов, тех, кто уехал когда-то из России и там, в Америке, остался. Он самый мужественный и самый быстрый и меткий стрелок. Вот он и собрал команду ковбоев, стрелков, чтобы защитить мексиканских крестьян от бандитов…

Сам я посмотрел фильм «Великолепная семерка» через много лет, и когда я смотрел фильм, я вспоминал пересказ Юры и сравнивал его восприятие со своим. Разница была большая, но мне его восприятие было понятным и дорогим…

Зимой почти каждое воскресенье мы ходили на каток в парк Горького или на Патриаршие пруды. Отец, выросший в подмосковной деревне Большое Голубино, катался на коньках плохо. Он гулял со мной по заснеженным аллеям, и мы слушали музыку и песни из динамиков и смотрели, как мама и Юра носились по льду на беговых коньках, стараясь не столкнуться с такими же любителями покататься.

Из армии Юра пришел худым, но натренированным, потом он стал на домашней еде быстро поправляться, округляясь. После работы и в выходные дни он любил поиграть со мной, показывал всякие гимнастические упражнения.

- Для того, чтобы руки были крепкие, надо на турнике и брусьях заниматься, а чтобы ноги были сильные, надо приседать, - говорил он мне. – Жалко, что турника у нас во дворе нет, а то бы я тебе показал, как крутиться надо. И брусьев нет, но ты можешь отжиматься от пола. Сколько ты сейчас сможешь отжаться? Вот так… Давай, попробуй! Один, два, три… восемь… двенадцать, - его голос начинал звучать удивленно, - двадцать восемь… Ну, это прилично! Я не думал, что ты столько отожмешься. Думал, что ты маленький еще. А вот, давай посмотрим, сколько раз ты сможешь присесть. Раз, два, три…двенадцать… двадцать…двадцать пять… сорок… шестьдесят два… Ну, вот, ты уже больше и не хочешь. А я приседал в армии до пятисот раз!

- А это много?

- Пятьсот – много! Очень много! Больше меня в роте никто приседать не мог. Один парень стал спорить, говорить, что он больше меня присесть может. Мы поспорили на три пачки печенья и банку сгущенки. У меня больше денег тогда не было. А то бы я на все поспорил. Он присел триста раз… И все, не смог больше. А я присел четыреста, а потом остановился: я свое печенье и сгущенку выиграл. А мог бы и больше.

Я его слушал, соображая, стоит ли за три пачки печенья и сгущенку, которые я не очень любил, приседать «очень много».

- Ты, Валер, спортом заниматься должен, когда подрастешь немного. У тебя получится. Ты вон целыми днями гоняешь во дворе. Но гоняешь без толку. Нужно заниматься целенаправленно, чтобы цель была. Или быть лучшим футболистом и хоккеистом, как Бобров, или иметь мускулы, красивую фигуру и быть самым сильным, как Власов. А ты гоняешь с ребятами, и все. Смотри, какой ты худой.

Когда я подрос, он подбил меня выпросить деньги у родителей на гантели и купить их.

- Покупай разборные, с дисками, чтобы начинать с двух дисков на гантелине. Потом прибавляй по два диска. И у тебя будет расти сила и будут расти мускулы. В «Динамо» я такие гантели видел.

Я получил деньги от матери, кажется, 5 рублей, и купил гантели в магазине «Динамо» на Тверской. Я еле дотащил две семикилограммовые гантелины до дома и стал ежедневно заниматься, демонстрируя по утрам в воскресенье отцу и Юре рост мускулатуры.

- Вот, смотри!

- Ну, какой это бицепс? Так, - веревка, - остужал мой пыл Юра. – Давай больше занимайся.

- Пусть занимается потихоньку, - говорил отец. – А то повредит себе что-нибудь.

-Что он гантелями повредить себе может? Только, если на ногу уронит. Ты на ноги себе не роняй, - смеялся Юра.

Через некоторое время, когда я в очередной раз прибежал на кухню, где Юра с отцом завтракали, и показал ему свой бицепс, Юра удивился.

- А смотри-ка, у него и права мускулы появились, - сказал он моему отцу. Тот улыбаясь наблюдал за нами.

– Действительно поднакачался. Давай дальше жми, может толк будет…

Юра, младший брат моей матери, был мне как старший брат. Он был типичным москвичом послевоенной поры: любил хорошо одеться, сходить вечером в кино, причем, на понравившиеся ему фильмы ходил по многу раз. Кроме хороших советских фильмов, он особенно любил индийские и американские фильмы, которые часто показывали в послевоенное время. Юра пел наизусть песни Радж Капура, не зная слов, но понимая смысл песен, и увлеченно обсуждал «Великолепную семерку», наверное, еще и потому, что был похож лицом, так ему казалось, на Юла Бриннера.

- Юл – это Юлий, Юрий по-американски, - объяснял мне Юра, пересказывая сюжет фильма. – Он русский, но родился в семье эмигрантов, тех, кто уехал когда-то из России и там, в Америке, остался. Он самый мужественный и самый быстрый и меткий стрелок. Вот он и собрал команду ковбоев, стрелков, чтобы защитить мексиканских крестьян от бандитов…

Сам я посмотрел фильм «Великолепная семерка» через много лет, и когда я смотрел фильм, я вспоминал пересказ Юры и сравнивал его восприятие со своим. Разница была большая, но мне его восприятие было понятным и дорогим…

Зимой почти каждое воскресенье мы ходили на каток в парк Горького или на Патриаршие пруды. Отец, выросший в подмосковной деревне Большое Голубино, катался на коньках плохо. Он гулял со мной по заснеженным аллеям, и мы слушали музыку и песни из динамиков и смотрели, как мама и Юра носились по льду на беговых коньках, стараясь не столкнуться с такими же любителями покататься.

Из армии Юра пришел худым, но натренированным, потом он стал на домашней еде быстро поправляться, округляясь. После работы и в выходные дни он любил поиграть со мной, показывал всякие гимнастические упражнения.

- Для того, чтобы руки были крепкие, надо на турнике и брусьях заниматься, а чтобы ноги были сильные, надо приседать, - говорил он мне. – Жалко, что турника у нас во дворе нет, а то бы я тебе показал, как крутиться надо. И брусьев нет, но ты можешь отжиматься от пола. Сколько ты сейчас сможешь отжаться? Вот так… Давай, попробуй! Один, два, три… восемь… двенадцать, - его голос начинал звучать удивленно, - двадцать восемь… Ну, это прилично! Я не думал, что ты столько отожмешься. Думал, что ты маленький еще. А вот, давай посмотрим, сколько раз ты сможешь присесть. Раз, два, три…двенадцать… двадцать…двадцать пять… сорок… шестьдесят два… Ну, вот, ты уже больше и не хочешь. А я приседал в армии до пятисот раз!

- А это много?

- Пятьсот – много! Очень много! Больше меня в роте никто приседать не мог. Один парень стал спорить, говорить, что он больше меня присесть может. Мы поспорили на три пачки печенья и банку сгущенки. У меня больше денег тогда не было. А то бы я на все поспорил. Он присел триста раз… И все, не смог больше. А я присел четыреста, а потом остановился: я свое печенье и сгущенку выиграл. А мог бы и больше.

Я его слушал, соображая, стоит ли за три пачки печенья и сгущенку, которые я не очень любил, приседать «очень много».

- Ты, Валер, спортом заниматься должен, когда подрастешь немного. У тебя получится. Ты вон целыми днями гоняешь во дворе. Но гоняешь без толку. Нужно заниматься целенаправленно, чтобы цель была. Или быть лучшим футболистом и хоккеистом, как Бобров, или иметь мускулы, красивую фигуру и быть самым сильным, как Власов. А ты гоняешь с ребятами, и все. Смотри, какой ты худой.

Когда я подрос, он подбил меня выпросить деньги у родителей на гантели и купить их.

- Покупай разборные, с дисками, чтобы начинать с двух дисков на гантелине. Потом прибавляй по два диска. И у тебя будет расти сила и будут расти мускулы. В «Динамо» я такие гантели видел.

Я получил деньги от матери, кажется, 5 рублей, и купил гантели в магазине «Динамо» на Тверской. Я еле дотащил две семикилограммовые гантелины до дома и стал ежедневно заниматься, демонстрируя по утрам в воскресенье отцу и Юре рост мускулатуры.

- Вот, смотри!

- Ну, какой это бицепс? Так, - веревка, - остужал мой пыл Юра. – Давай больше занимайся.

- Пусть занимается потихоньку, - говорил отец. – А то повредит себе что-нибудь.

-Что он гантелями повредить себе может? Только, если на ногу уронит. Ты на ноги себе не роняй, - смеялся Юра.

Через некоторое время, когда я в очередной раз прибежал на кухню, где Юра с отцом завтракали, и показал ему свой бицепс, Юра удивился.

- А смотри-ка, у него и права мускулы появились, - сказал он моему отцу. Тот улыбаясь наблюдал за нами. – Действительно поднакачался. Давай дальше жми, может толк будет…

 

На фото: Мой отец, бабушка Лена и Юра

 

Юра унаследовал от своих предков небольшой рост, крепкое телосложение и широкое, курносое лицо. Он был, наверное, самым некрасивым в моей родне, но он пользовался необычайной популярностью среди ровесников, особенно молодых девушек. Объяснялось это живостью его характера, юмором и находчивостью. Он всегда стремился быть и был в центре событий, в центре внимания.

            Невесту себе, Нину, он нашел в какой-то деревне, куда приехал в командировку по работе или общественным делам. Она была первой красавицей на деревне, парни ходили вокруг нее волчьей стаей, но Юра ее завоевал, привез с собой в Москву к матери и отцу и женился. Жили мы все тогда на Большой Никитской, и бабушка Лена была жива.

Когда она неожиданно умерла, перед самым нашим переездом, зная, что мы получили новую квартиру, и мечтая ее увидеть, казалось, что семья лишилась самой главной опоры. Оплакивали ее все. Рыдали на ее похоронах и Юра, и мой отец, который ее очень любил, как свою вторую мать.

 

На фото: Мы живем еще на улице Герцена (ныне Большая Никитская). Мой отец, Нина, Юра и я.

Юра, как и мой отец, любили модно одеваться, но если отец был как-то безразличен к технике, то Юра постоянно интересовался новинками, покупал то, что появлялось на рынке, и с удовольствием и гордостью показывал новую покупку соседям, комментируя и объясняя ее преимущества.

Когда мы переехали на Садово-Кудринскую улицу, у Юры и Нины родился сын Саша. В семье его звали Шурик, Сашок или Никита Сергеевич. Над Хрущевым уже тогда подшучивали, что не позволяли даже в мыслях делать в отношении Сталина. Сашка получил свое прозвище, потому что в детстве был толстый и лысоватый, похожий на тогдашнего советского лидера Никиту Сергеевича Хрущева. Когда Сашка начал ходить, то часто падал то вперед, то назад, в зависимости от того, что перетягивало: живот или попа.

- Ну, Сашок, ты вылитый у нас Никита Сергеевич, - говорила, смеясь, моя мама, которая Сашку очень любила.

Юра первым купил телевизор, и мы все собирались по вечерам в его комнате у телевизора. Женщины отходили от телевизора, оставляя мужчин одних, если показывали футбол. Потом и отец купил телевизор, и мы смотреть стали раздельно, каждый в своей комнате.

В те годы, кроме дедушки Игнатия, все были отчаянными болельщиками. Дедушка к спорту был почти равнодушен и смотрел матчи спокойно. Он любил смотреть международные соревнования, молча болея за Советский Союз.

После покупки телевизоров футбольные и хоккейные матчи мы не пропускали, а на стадионы стали ходить редко, только по праздникам.

- Я за кйасных, - кричал, вбегая в нашу комнату, Сашка. Красные – это были футболисты ЦСКА. Шел футбольный матч. Мы с отцом смотрели футбол по телевизору у себя, а Юра с Ниной смотрели в своей комнате. Юра болел за ЦСКА, отец за «Спартак», а я за «Торпедо». Мне нравились название клуба, белая форма и футболисты, особенно Валерий Воронин, Вячеслав Иванов, Эдуард Стрельцов, Анзор Кавазашвили.

В тот вечер играли как раз «ЦСКА» и «Торпедо». Телевизоры были еще черно-белые, но все и так понимали, что ЦСКА играл в красных футболках, а «Торпедо» в белых.

- Я за кйасных, - кричал Сашка.

- А мы за белых, - говорил отец, смеясь и подзадоривая «Сашка». Отец не болел за «Торпедо», но в отсутствии «Спартака», поддерживал меня. – Белые лучше. Красные – «сапоги».

Сашка разворачивался и бежал к Юре.

- Я за бейых, - кричал он, вбегая в комнату к своему отцу.

- Как же ты за белых, если мы с мамой за красных? – слышали мы возмущенный голос Юры. – Ты должен болеть за наших, за красных. За Красную Армию!

- Я за кйасных, - кричал Сашка, вбегая к нам.

- Ну, и зря, - говорил я. – Белые лучше играют, они побеждают.

- Я за бейых, - кричал Сашка, выбегая из нашей комнаты.

- Что же ты, против папы и мамы? – спрашивала его Нина.

- Ты предатель! – слышали мы голос Юры.

- Я за кйасных! - твердо заявлял Сашка, вбегая к нам.

- Ну, ты точно Никита Сергеевич! – смеялся отец. - То у тебя одно, то другое. То кукуруза, то хлеб, то картошка, то совнархоз, то космос.

Сашка стоял растерянно, не зная за кого болеть. Про Хрущева он знал мало, но чувствовал, что его сравнивают с чем-то не очень хорошим...

 

На фото: Саша идет в первый класс, я – в пятый.

Юра был честолюбивым, как и моя мать. До армии он закончил лишь восьмилетнюю школу, и этого ему было мало. Он работал токарем, но все время хотел стать инженером. Для него «инженер» было понятием полусвятым, означавшим другой уровень жизни, другое сословие.

- Я вкалываю целый день, - объяснял он мне, - а инженер, пацан, придет, что-то там подсчитает, напишет и получает за это сразу после института сто пятьдесят рублей в месяц, и все его уважают. А я за эти же деньги вкалываю целый день, хотя получается у меня зарабатывать больше инженера. А почему инженер получает почти столько же, сколько и я, но при этом ему не надо напрягаться? Потому что мне платят за знания лишь малую часть зарплаты, а большую часть платят за труд, за усилия, за вкалывание. А инженеру платят большую часть за знания, а малую часть за напряжение. Вот и получается, что лучше получать за знание. Надо много знать, тогда тебе зарабатывать будет легче. Учиться надо!

Юра подбил моего отца, у которого тоже была то ли семилетка, то ли восьмилетка, поступить в вечернюю школу. По вечерам они приходили вдвоем поздно и, усталые и сонные, делали уроки. Мать требовала у них показать тетрадки, а они тетрадки скрывали, стесняясь ошибок и оценок.

Юра, смущенно, тер ладонью выпуклый лоб философа, разглядывая открытую тетрадь, всю в красных пометках.

- Да, - говорил отец, - сомневаюсь, что мы с тобой станем инженерами… Пойду-ка я спать.

- Садись, уроки хоть немного сделай, - настаивала мама.

- Ничего, - успокаивал, в основном себя, Юра. – Все идет нормально, только вот запятые я не очень знаю, где ставить.

- Когда вы пишете диктант, а учитель диктует, ты ставь запятые там, где он делает паузы, - советовала мама.

- Вот так я и ставил, а она, учительница, хитрая, видимо, поняла и паузы специально делала не там, где запятые надо ставить.

- Грамотеи, - смеялся отец, качая головой и складывая тетрадки…

 

Юра очень заботился о своем здоровье, хотя иногда говорил, что умрет молодым.

- Желудок и кишечник я себе в войну испортил, - объяснил он мне однажды. – От голода наелся сухих груш. Я тогда мешок сухих груш нашел и наелся с голодухи. Чуть завороток кишок не получил. Еле выжил. С тех пор у меня иногда болит кишечник и желудок.

Он часто пил и ел не то, что хотел, а то, что было полезно. Иногда я видел, что пьет он перед едой какую-то маслянистую гадость. Для меня пределом такой «гадости» был рыбий жир, но «гадость», которую пил Юра, выглядела еще хуже.

- Как ты такое проглотить можешь? – спрашивал я его, передергиваясь от одного вида «гадости».

- Чтобы быть здоровым, я выпью все, что угодно, - говорил Юра. – Здоровье – главное! Ради здоровья и потерпеть можно…

Юра был первым, кто в нашем дворе купил мотоцикл. Причем, на то время лучший, какой можно было купить в СССР, – чешский мотоцикл «Ява».

Юра отучился в школе вождения, а потом пару недель выходил по вечерам во двор, запускал двигатель мотоцикла, сидел на нем некоторое время, окруженный зеваками, треща мотором, то увеличивая, то снижая обороты, а потом делал несколько кругов по двору. Через месяц он выехал на улицу, и стал ездить на мотоцикле на работу и с работы домой.

Еще через месяц его привезли домой из больницы. У него была сломана нога. Он довольно долго лежал дома, с загипсованной ногой. В семье все охали и отговаривали его ездить на мотоцикле. Стояли у его кровати делегацией и хором говорили:

- Продай мотоцикл! Пока не поздно, продай!

Но Юра никого не хотел слушать. Мотоцикл был его гордостью.

- Вот накоплю денег на машину, тогда мотоцикл продам. Будем ездить на машине, - говорил Юра.

Через месяца три после того, как с его ноги сняли гипс, он поехал один во Владимир. Я не помню, почему он тогда поехал один: то ли на свадьбу, то ли на юбилей к кому-то. Все остальные члены наших семей поехать не смогли и остались в Москве.

Перед отъездом он выпросил у меня краги, такие большие перчатки, которые закрывали руки до локтей. Часть перчатки, которая закрывала кисть, бала сделана из черной замши, а часть, которая закрывала предплечье, была сделана из кирзы. Перчатки мне подарил заводской друг отца, который иногда заходил к нам домой. Перчатки были мне велики, но такие красивые и удобные в игре в хоккей! Перчатками этими я очень гордился, ни у кого другого во дворе таких перчаток не было.

- Мне для езды на мотоцикле они нужны, - уговаривал меня Юра. – Приеду домой, сразу тебе верну.

Скрепя сердце, я согласился и отдал ему краги. Стоя во дворе я видел, как Юра, в моих крагах, гордо выезжал на мотоцикле из ворот на Садово-Кудринскую…

В тот день я был в квартире один и затеял какой-то физических опыт. В ходе опыта, я засунул провода от маленького электромоторчика в электрическую розетку. Сверкнуло пламя, электромоторчик мой сгорел, в квартире выключилось все электричество.

Как починить электричество, я не знал. Темнело и за окнами, и в квартире. Я не стал дожидаться, пока родители придут домой с работы и начнут выяснять, что я делал в квартире с электричеством, и ушел на улицу. Сначала я прошелся по двору, а потом ушел в кинотеатр клуба фабрики «Дукат» смотреть французский фильм «Три мушкетера». Раз седьмой.

После фильма я вернулся домой. Когда я позвонил в дверь, то звонок работал, что меня обрадовало. Когда мама открыла дверь, то я увидел, что и свет в квартире горел. Мама была в слезах.

- Проходи сразу на кухню, - сказала она мне.

В дальней комнате квартиры выла Нина.

В кухне на стуле сидел дедушка Игнатий. Сидел, смотря перед собой, прямой и неподвижный.

- Юра разбился, - сказала мама. – Садись, поешь.

Она поставила передо мною тарелку с котлетами и вермишелью.

- Сильно? – спросил я.

- Насмерть, - сказала она и заплакала.

Дед сидел неподвижно, смотря перед собой, и молчал. За стенкой, надрываясь, выла Нина. Голос отца ее успокаивал.

Потом стали собираться родственники и друзья из Москвы, потом приехали из Владимира. Квартира наполнилась женским плачем. Мужчины толпились, куря, на кухне. В основном, молчали или говорили очень тихо.

- Говорили ему, что мотоцикл продать надо было, как первый раз попал в аварию, - иногда я слышал чей-то приглушенный голос.

Потом привезли гроб и тело Юры. В большой комнате, где поставили гроб, скопились люди. Женщины плакали. Нина рыдала и выла. За весь вечер я увидел ее только один раз: в коридоре, когда ее под руки вели в комнату, где стоял гроб. Я увидел ее поникшую фигуру и обезумевшее лицо и испугался, как не пугался до этого ни разу.

Сашка был тоже испуган, но он не очень понимал, что происходит. Иногда он пытался подговорить меня поиграть с ним. Я ждал, когда нас заведут в комнату, где лежал Юра. Мертвое тело до этого я не видел никогда.

Потом к нам подошла мама и сказала:

- Пойдемте, проститесь с Юрой.

Мы зашли в комнату. На столе стоял гроб. В нем лежал Юра. Нина сидела рядом. Ее поддерживали какие-то родственники. В углу, неподвижно сидел дедушка. Он как и раньше смотрел перед собой, и кроме горя в его глазах ничего не было.

Сашку и меня поставили рядом с гробом. Сашка испуганно смотрел на лицо своего отца.

У Юры было спокойное лицо, в засохших ссадинах. К гробу подошла мама, она откинула часть покрывала, прикрывавшую руки Юры, сложенные на груди, и вложила в них иконку. Пальцы рук Юры тоже были в засохших ссадинах. Я представил, как Юра ударился этими руками во время аварии. Наверное, на руках его в тот момент были мои краги, подумал я.

Позже я узнал, что в тот день он ехал на мотоцикле со своей двоюродной сестрой Надей Кузиной, дочерью Дяди Вани и тети Лёли. Ехали они по дороге, которая змеей вилась через лес.

Было холодно, и Юра крикнул Наде:

- Обхвати меня руками сильнее, а то продувает.

Это были его последние слова. На повороте дороги навстречу ему выехал грузовик лесовоз. Юра не справился с управлением и врезался в грузовик. Его бросило вперед через ветровое стекло, а Надю, которая прижималась к нему, бросило на него. Она ударилась лицом в его затылок, сломала себе челюсть, нос, пробила ему голову. От удара сзади Юра упал горлом на ветровое стекло, и ему почти отрезало голову, которая держалась лишь на коже.

Когда водитель грузовика подошел к Наде, она успела лишь сказать:

- Мы Кузины из Загорья…

И потеряла сознание…

Первый год Юра мне часто снился. Он подолгу смотрел на меня, как бы извиняясь за то, что его жизнь так сложилась…

(Продолжение следует)

На фото: Мой отец, бабушка Лена и Юра

Юра унаследовал от своих предков небольшой рост, крепкое телосложение и широкое, курносое лицо. Он был, наверное, самым некрасивым в моей родне, но он пользовался необычайной популярностью среди ровесников, особенно молодых девушек. Объяснялось это живостью его характера, юмором и находчивостью. Он всегда стремился быть и был в центре событий, в центре внимания. Невесту себе, Нину, он нашел в какой-то деревне, куда приехал в командировку по работе или общественным делам. Она была первой красавицей на деревне, парни ходили вокруг нее волчьей стаей, но Юра ее завоевал, привез с собой в Москву к матери и отцу и женился. Жили мы все тогда на Большой Никитской, и бабушка Лена была жива. Когда она неожиданно умерла, перед самым нашим переездом, зная, что мы получили новую квартиру, и мечтая ее увидеть, казалось, что семья лишилась самой главной опоры. Оплакивали ее все. Рыдали на ее похоронах и Юра, и мой отец, который ее очень любил, как свою вторую мать. На фото: Мы живем еще на улице Герцена (ныне Большая Никитская). Мой отец, Нина, Юра и я. Юра, как и мой отец, любили модно одеваться, но если отец был как-то безразличен к технике, то Юра постоянно интересовался новинками, покупал то, что появлялось на рынке, и с удовольствием и гордостью показывал новую покупку соседям, комментируя и объясняя ее преимущества. Когда мы переехали на Садово-Кудринскую улицу, у Юры и Нины родился сын Саша. В семье его звали Шурик, Сашок или Никита Сергеевич. Над Хрущевым уже тогда подшучивали, что не позволяли даже в мыслях делать в отношении Сталина. Сашка получил свое прозвище, потому что в детстве был толстый и лысоватый, похожий на тогдашнего советского лидера Никиту Сергеевича Хрущева. Когда Сашка начал ходить, то часто падал то вперед, то назад, в зависимости от того, что перетягивало: живот или попа. - Ну, Сашок, ты вылитый у нас Никита Сергеевич, - говорила, смеясь, моя мама, которая Сашку очень любила. Юра первым купил телевизор, и мы все собирались по вечерам в его комнате у телевизора. Женщины отходили от телевизора, оставляя мужчин одних, если показывали футбол. Потом и отец купил телевизор, и мы смотреть стали раздельно, каждый в своей комнате. В те годы, кроме дедушки Игнатия, все были отчаянными болельщиками. Дедушка к спорту был почти равнодушен и смотрел матчи спокойно. Он любил смотреть международные соревнования, молча болея за Советский Союз. После покупки телевизоров футбольные и хоккейные матчи мы не пропускали, а на стадионы стали ходить редко, только по праздникам. - Я за кйасных, - кричал, вбегая в нашу комнату, Сашка. Красные – это были футболисты ЦСКА. Шел футбольный матч. Мы с отцом смотрели футбол по телевизору у себя, а Юра с Ниной смотрели в своей комнате. Юра болел за ЦСКА, отец за «Спартак», а я за «Торпедо». Мне нравились название клуба, белая форма и футболисты, особенно Валерий Воронин, Вячеслав Иванов, Эдуард Стрельцов, Анзор Кавазашвили. В тот вечер играли как раз «ЦСКА» и «Торпедо». Телевизоры были еще черно-белые, но все и так понимали, что ЦСКА играл в красных футболках, а «Торпедо» в белых. - Я за кйасных, - кричал Сашка. - А мы за белых, - говорил отец, смеясь и подзадоривая «Сашка». Отец не болел за «Торпедо», но в отсутствии «Спартака», поддерживал меня. – Белые лучше. Красные – «сапоги». Сашка разворачивался и бежал к Юре. - Я за бейых, - кричал он, вбегая в комнату к своему отцу. - Как же ты за белых, если мы с мамой за красных? – слышали мы возмущенный голос Юры. – Ты должен болеть за наших, за красных. За Красную Армию! - Я за кйасных, - кричал Сашка, вбегая к нам. - Ну, и зря, - говорил я. – Белые лучше играют, они побеждают. - Я за бейых, - кричал Сашка, выбегая из нашей комнаты. - Что же ты, против папы и мамы? – спрашивала его Нина. - Ты предатель! – слышали мы голос Юры. - Я за кйасных! - твердо заявлял Сашка, вбегая к нам. - Ну, ты точно Никита Сергеевич! – смеялся отец. - То у тебя одно, то другое. То кукуруза, то хлеб, то картошка, то совнархоз, то космос. Сашка стоял растерянно, не зная за кого болеть. Про Хрущева он знал мало, но чувствовал, что его сравнивают с чем-то не очень хорошим... На фото: Саша идет в первый класс, я – в пятый. Юра был честолюбивым, как и моя мать. До армии он закончил лишь восьмилетнюю школу, и этого ему было мало. Он работал токарем, но все время хотел стать инженером. Для него «инженер» было понятием полусвятым, означавшим другой уровень жизни, другое сословие. - Я вкалываю целый день, - объяснял он мне, - а инженер, пацан, придет, что-то там подсчитает, напишет и получает за это сразу после института сто пятьдесят рублей в месяц, и все его уважают. А я за эти же деньги вкалываю целый день, хотя получается у меня зарабатывать больше инженера. А почему инженер получает почти столько же, сколько и я, но при этом ему не надо напрягаться? Потому что мне платят за знания лишь малую часть зарплаты, а большую часть платят за труд, за усилия, за вкалывание. А инженеру платят большую часть за знания, а малую часть за напряжение. Вот и получается, что лучше получать за знание. Надо много знать, тогда тебе зарабатывать будет легче. Учиться надо! Юра подбил моего отца, у которого тоже была то ли семилетка, то ли восьмилетка, поступить в вечернюю школу. По вечерам они приходили вдвоем поздно и, усталые и сонные, делали уроки. Мать требовала у них показать тетрадки, а они тетрадки скрывали, стесняясь ошибок и оценок. Юра, смущенно, тер ладонью выпуклый лоб философа, разглядывая открытую тетрадь, всю в красных пометках. - Да, - говорил отец, - сомневаюсь, что мы с тобой станем инженерами… Пойду-ка я спать. - Садись, уроки хоть немного сделай, - настаивала мама. - Ничего, - успокаивал, в основном себя, Юра. – Все идет нормально, только вот запятые я не очень знаю, где ставить. - Когда вы пишете диктант, а учитель диктует, ты ставь запятые там, где он делает паузы, - советовала мама. - Вот так я и ставил, а она, учительница, хитрая, видимо, поняла и паузы специально делала не там, где запятые надо ставить. - Грамотеи, - смеялся отец, качая головой и складывая тетрадки… Юра очень заботился о своем здоровье, хотя иногда говорил, что умрет молодым. - Желудок и кишечник я себе в войну испортил, - объяснил он мне однажды. – От голода наелся сухих груш. Я тогда мешок сухих груш нашел и наелся с голодухи. Чуть завороток кишок не получил. Еле выжил. С тех пор у меня иногда болит кишечник и желудок. Он часто пил и ел не то, что хотел, а то, что было полезно. Иногда я видел, что пьет он перед едой какую-то маслянистую гадость. Для меня пределом такой «гадости» был рыбий жир, но «гадость», которую пил Юра, выглядела еще хуже. - Как ты такое проглотить можешь? – спрашивал я его, передергиваясь от одного вида «гадости». - Чтобы быть здоровым, я выпью все, что угодно, - говорил Юра. – Здоровье – главное! Ради здоровья и потерпеть можно… Юра был первым, кто в нашем дворе купил мотоцикл. Причем, на то время лучший, какой можно было купить в СССР, – чешский мотоцикл «Ява». Юра отучился в школе вождения, а потом пару недель выходил по вечерам во двор, запускал двигатель мотоцикла, сидел на нем некоторое время, окруженный зеваками, треща мотором, то увеличивая, то снижая обороты, а потом делал несколько кругов по двору. Через месяц он выехал на улицу, и стал ездить на мотоцикле на работу и с работы домой. Еще через месяц его привезли домой из больницы. У него была сломана нога. Он довольно долго лежал дома, с загипсованной ногой. В семье все охали и отговаривали его ездить на мотоцикле. Стояли у его кровати делегацией и хором говорили: - Продай мотоцикл! Пока не поздно, продай! Но Юра никого не хотел слушать. Мотоцикл был его гордостью. - Вот накоплю денег на машину, тогда мотоцикл продам. Будем ездить на машине, - говорил Юра. Через месяца три после того, как с его ноги сняли гипс, он поехал один во Владимир. Я не помню, почему он тогда поехал один: то ли на свадьбу, то ли на юбилей к кому-то. Все остальные члены наших семей поехать не смогли и остались в Москве. Перед отъездом он выпросил у меня краги, такие большие перчатки, которые закрывали руки до локтей. Часть перчатки, которая закрывала кисть, бала сделана из черной замши, а часть, которая закрывала предплечье, была сделана из кирзы. Перчатки мне подарил заводской друг отца, который иногда заходил к нам домой. Перчатки были мне велики, но такие красивые и удобные в игре в хоккей! Перчатками этими я очень гордился, ни у кого другого во дворе таких перчаток не было. - Мне для езды на мотоцикле они нужны, - уговаривал меня Юра. – Приеду домой, сразу тебе верну. Скрепя сердце, я согласился и отдал ему краги. Стоя во дворе я видел, как Юра, в моих крагах, гордо выезжал на мотоцикле из ворот на Садово-Кудринскую… В тот день я был в квартире один и затеял какой-то физических опыт. В ходе опыта, я засунул провода от маленького электромоторчика в электрическую розетку. Сверкнуло пламя, электромоторчик мой сгорел, в квартире выключилось все электричество. Как починить электричество, я не знал. Темнело и за окнами, и в квартире. Я не стал дожидаться, пока родители придут домой с работы и начнут выяснять, что я делал в квартире с электричеством, и ушел на улицу. Сначала я прошелся по двору, а потом ушел в кинотеатр клуба фабрики «Дукат» смотреть французский фильм «Три мушкетера». Раз седьмой. После фильма я вернулся домой. Когда я позвонил в дверь, то звонок работал, что меня обрадовало. Когда мама открыла дверь, то я увидел, что и свет в квартире горел. Мама была в слезах. - Проходи сразу на кухню, - сказала она мне. В дальней комнате квартиры выла Нина. В кухне на стуле сидел дедушка Игнатий. Сидел, смотря перед собой, прямой и неподвижный. - Юра разбился, - сказала мама. – Садись, поешь. Она поставила передо мною тарелку с котлетами и вермишелью. - Сильно? – спросил я. - Насмерть, - сказала она и заплакала. Дед сидел неподвижно, смотря перед собой, и молчал. За стенкой, надрываясь, выла Нина. Голос отца ее успокаивал. Потом стали собираться родственники и друзья из Москвы, потом приехали из Владимира. Квартира наполнилась женским плачем. Мужчины толпились, куря, на кухне. В основном, молчали или говорили очень тихо. - Говорили ему, что мотоцикл продать надо было, как первый раз попал в аварию, - иногда я слышал чей-то приглушенный голос. Потом привезли гроб и тело Юры. В большой комнате, где поставили гроб, скопились люди. Женщины плакали. Нина рыдала и выла. За весь вечер я увидел ее только один раз: в коридоре, когда ее под руки вели в комнату, где стоял гроб. Я увидел ее поникшую фигуру и обезумевшее лицо и испугался, как не пугался до этого ни разу. Сашка был тоже испуган, но он не очень понимал, что происходит. Иногда он пытался подговорить меня поиграть с ним. Я ждал, когда нас заведут в комнату, где лежал Юра. Мертвое тело до этого я не видел никогда. Потом к нам подошла мама и сказала: - Пойдемте, проститесь с Юрой. Мы зашли в комнату. На столе стоял гроб. В нем лежал Юра. Нина сидела рядом. Ее поддерживали какие-то родственники. В углу, неподвижно сидел дедушка. Он как и раньше смотрел перед собой, и кроме горя в его глазах ничего не было. Сашку и меня поставили рядом с гробом. Сашка испуганно смотрел на лицо своего отца. У Юры было спокойное лицо, в засохших ссадинах. К гробу подошла мама, она откинула часть покрывала, прикрывавшую руки Юры, сложенные на груди, и вложила в них иконку. Пальцы рук Юры тоже были в засохших ссадинах. Я представил, как Юра ударился этими руками во время аварии. Наверное, на руках его в тот момент были мои краги, подумал я. Позже я узнал, что в тот день он ехал на мотоцикле со своей двоюродной сестрой Надей Кузиной, дочерью Дяди Вани и тети Лёли. Ехали они по дороге, которая змеей вилась через лес. Было холодно, и Юра крикнул Наде: - Обхвати меня руками сильнее, а то продувает. Это были его последние слова. На повороте дороги навстречу ему выехал грузовик лесовоз. Юра не справился с управлением и врезался в грузовик. Его бросило вперед через ветровое стекло, а Надю, которая прижималась к нему, бросило на него. Она ударилась лицом в его затылок, сломала себе челюсть, нос, пробила ему голову. От удара сзади Юра упал горлом на ветровое стекло, и ему почти отрезало голову, которая держалась лишь на коже. Когда водитель грузовика подошел к Наде, она успела лишь сказать: - Мы Кузины из Загорья… И потеряла сознание… Первый год Юра мне часто снился. Он подолгу смотрел на меня, как бы извиняясь за то, что его жизнь так сложилась… (Продолжение следует)