Русский консерватизм как проект

Одно из самых типичных недопониманий нашей деятельности сводится к тому, что якобы консерваторы хотят сохранить прошлое. На самом же деле консерватизм – это не сохранение прошлого и даже не обращение к традиции. Это подход, который не является историческим.

Существует диахронический подход, который мыслит все прошлое, настоящее и грядущее. Обратите внимание, «прошлое» – это то, что «прошло». Настоящее – это то, что «стоит». И грядущее – то, что придет. Все корни в прошлом, настоящем и грядущем связаны не с понятием бытия, а с понятием движения. Именно в этом специфика гегелевского, марксистского и либерального историцизма. Это та модель, которая пришла в Новом времени вместе с концепцией прогресса. И вот именно она-то на самом деле и заставляет нас, консерваторов, защищаясь или просто объясняя, что мы имеем в виду, оперировать к прошлому. А это неправильно, потому что то, что уже прошло, консерватора не интересует.

Таким образом, вместо временной топики – прошлое, настоящее и грядущее – консерваторы относятся к совершенно другой, не диахронической, а синхронической модели. То есть, на самом деле консерватор защищает не прошлое, а постоянное, неизменное, которое абсолютно не меняется.

Таким образом, если мы будем четко подчеркивать, что отстаиваем не прошлое и не грядущее, а отстаиваем постоянное, то есть некие фундаментальные константы общества, человека, духа, тогда мы сможем с полным основанием по-настоящему сформулировать взгляд консерватора на все три этих состояния. У нас есть консервативный взгляд на прошлое, в котором мы ищем постоянное, хотя в прошлом есть и Смутное время, и Февральская революция, и сомнительная романовская Россия, междоусобицы и т.д. В любом случае, если мы просто смотрим на прошлое России, то видим в нем и золотые страницы, и гнусные страницы. Мы же хотим понять, что в нашем историческом процессе было постоянным, что из этого есть сейчас, и что, соответственно, будет и в грядущем. Но самая главная идея, что мы должны говорить не о грядущем, а о будущем. А в будущем, то, что будет по-настоящему и то, что сбудется, это то, что было бывшим в прошлом. Таким образом, исходя именно из этого, можно говорить о консервативном проекте, проекции консерватора, его постоянного представления о структуре человека, мира, России, государства как проекции того, что мы хотели бы видеть в будущем.

И здесь важно отметить, что в христианском сознании одновременно сосуществуют эсхатологический пессимизм и оптимизм. Мы знаем, что придет антихрист, и мы знаем, что он будет побежден. При этом очень важно, что такое отношение к будущему у консерватора не предполагает никакого обязательно хорошего решения. Отсюда консерватор проецирует в будущее перспективу страха, тревоги, готовности к страданиям. Это конфликтное сознание, которое проецируется в будущее. Но задача консерватора, отстаивающего постоянство, изменить или сразиться на стороне будущего против грядущего. Вот эти два понятия: грядет антихрист, но будет Второе Пришествие.

Создание консервативного проекта, конечно, никоим образом и ни при каких обстоятельствах не должно заигрывать с технологиями, с какими-то экспертными упаковками, с гламуром, с симулякром. То есть наш консервативный проект не должен никого соблазнять. Он должен открывать истину. Он может пугать, поскольку должен называть вещи своими именами, обострять ситуацию как она есть, описывать ее адекватно. Как только мы сможем пояснить, что защищаем не прошлое, а постоянное, с этого момента начнется серьезная разработка консервативного проекта. Все предыдущие проекты при всех их достоинствах, к сожалению, методологически, концептуально и философски не продуманы, не выстроены. В нашем обществе существует фундаментальный научный эпистемологический недостаток для того, чтобы по-настоящему сформулировать консервативный проект.

И я думаю, что власть не торопится действовать в консервативном направлении потому, что современные консерваторы, подражая либеральному проекту, пытаются сделать консерватизм неким полуфабрикатом, а власть, которая никому и ничему не доверяет, самой себе не доверяет, конечно, чувствует в этом попытку ее простейшим образом закодировать, а потому просто отбрасывает эти проекты. А заходить надо, как мне кажется, глубже. Необходима консервативная эпистема, консервативная система координат, консервативная социология, которой предстоит проделать гигантскую работу ревизии социологических концепций. И тогда мы выстроим настоящий базис, который и есть то, чем надо заниматься, а потом уже делегировать это власти, партии, и уже в последнюю очередь превращать в объект популяризации.

Теперь несколько слов о структуре консервативного проекта. Я думаю, что он должен исходить из гуманизма, то есть из гомологии между большим человеком, «Гомо Максимус», и Империей.

На самом деле Империя – это и есть высшая форма человечности. Как у человека есть задача стать посредником между Небом и Землей, интегрироваться, максимально воплотить в себе универсальные качества, так и Империя выражает в себе это стремление – взять различное и свести к единому с сохранением этих различий. Поэтому, ничего гуманнее, чем Империя, просто не существует. Империя – это горизонт человека, но не человека, который хочет быть маленьким человеком, а того, который хочет быть человеком большим. Это вполне, христианская перспектива, потому что идея христианского обожения предполагает универсализацию человека. И не случайно в Византии и у нас сложился тончайший глубинный альянс между Империей и Церковью. Отсюда симфония и отсюда этот горизонт веры, который обязательно связан с Империей.

Я согласен, что Империя – это и есть ценность. При этом, имперский или консервативный проект должен быть основан на трихотомии. Как одна из двух классических антропологий в христианстве – антропология святого апостола Павла, является трихотомической, разделяющей в человеке дух, тело и душу, так трихотомия в полной мере применима и к структуре Империи. Я бы сформулировал ее так: «Пространство, Народ и Религия». Пространство – это телесное содержание Империи, соответствует телу, народ соответствует душе, а религия – духу. Все эти элементы являются составляющими, необходимыми компонентами любой Империи.

Теперь последний очень важный вопрос. Давайте больше не будем отстаивать понятие мира, но будем отстаивать понятие войны. Войны как того, из чего складывается космос, того, что, по Гераклиту, является отцом всех вещей. Мы на протяжении всей нашей истории воевали, когда не воевали, то, как правило, гнили. Почему, собственно, перестать воевать? Если вокруг нас живут враги, которые посягают на наше пространство, на наш народ, на нашу религию. Кстати, и Церковь Земная в православной традиции называется Церковью Воинствующей. И в этом отношении тематика войны должна быть поставлена прозрачно, спокойно, без злорадства и садизма, ответственно, но мы должны знать и осмыслять себя воинами, воюющим народом, воюющей страной, воюющей Церковью.

И в заключение хотелось бы сказать, что если мы рассмотрим приведенную трихотомическую структуру, то обнаружим среди бесконечного количества дисциплин три осевые дисциплины. Высшая из них – это богословие, потому что религия – это не только культ и обряд, но и система глубочайшего догматического мировоззрения. Богословие должно быть венцом образования, без него вся консервативная эпистема будет некорректной. Богословие – это царская наука, наука наук, не просто одна из гуманитарных, но главная, а все остальные – это путь к богословию.

На втором уровне я бы поставил этносоциологию. У нас до последнего момента не упоминали вообще о существовании ни народа, ни этноса. И либералы до сих пор говорят, что есть индивидуум, а этнос – это конструктивистская позиция. Я же уверен, что этносоциология – это фундаментальнейшая наука Империи и консервативного проекта. Если мы корректно не опишем наш народ и другие народы, с которыми мы находимся во взаимодействии, мы просто не будем компетентны говорить о каком-либо консерватизме. Этносоциология – это не просто описание его формальных этнологических особенностей народа, а это исследование того, что является конститутивным для этноса.

И, наконец, третья дисциплина – это наука о пространстве – геополитика. Таким образом, богословие, этносоциология и геополитика составляют трихотомическую структуру. А все остальное – по ходу изучения этих дисциплин, так, например, на каком-то этапе как приложение к геополитике будет изучаться экономика. У нас же сейчас все наоборот, хотя на самом деле экономика вообще не играет никакой серьезной роли ни в одном из обществ, это ни что иное, как проекция неких философских установок. Так, Адам Смит – это просто экстраполяция Джона Локка, марксизм – это очень интересная мифология гегельянства и так далее. Сейчас же мы просто находимся под гипнозом, что экономика это серьезно, а богословие несерьезно. На самом же деле все строго наоборот.

И если в Московском университете, либо в группе научных заведений мы смогли бы по-настоящему запустить эту эпистему, то те, кто бы пришел ее изучать, они бы стали людьми, которые рано или поздно стали определять реальную повестку дня. И тогда бы сегодняшние политические руководители, понимая, что это так, достаточно быстро бы все поняли, и стали отдавать сюда учиться своих детей, чтобы по настоящему учить их полноценной научной работе власти. То есть действительно готовить из них новую аристократию.

Руководитель Центра консервативных исследований

Дугин А.Г.