66-ой СОНЕТ ШЕКСПИРА КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

66-ой сонет выделяется в сборнике из 154 сонетов великого английского драматурга и поэта социальной заостренностью. Но Шекспир, разумеется, обличает пороки общества не с позиции политика, предлагающего рецепт более совершенного устройства общества, но с позиции поэта-лирика, удрученного социальной стихией, в которой зло преобладает над добром. Поэт видит обитель спасения в любви. Вот оригинал сонета и мой перевод:

           Tired with all these, for restful death I cry,  

            As to behold desert a beggar born,  

            And needy nothing trimm’d in jollity,  

            And purest faith unhappily forsworn,  

             And gilded honour shamefully misplaced,  

             And maiden virtue rudely strumpeted,  

              And right perfection wrongfully disgraced,  

              Аnd strength by limping sway disabled,  

               And art made tongue-tied by authority,   

               And folly, doctor-like, controlling skill,  

               And simple truth miscall’d simplicity,  

                And captive good attending captain ill:  

              Tired with all these, from these would I be gone,  

              Save that, to die, I leave my love alone.

               Глядя на это, в смерти жду успокоенья,  

               Когда достойный обречен быть нищим,  

                И упивается ничтожество весельем,  

                И отречения от веры люди ищут,  

                 И честь высокую  бессовестно попрали,  

                 И  целомудрие девичье растоптали  

                  И совершенству вынесен неправый приговор,  

                  И силу в немощь обратили на позор,  

                  И произволом власти творчество сковали,  

                  И глупость врачевать талант призвали,   

                   И  примитива тупость в простоте узрели,  

                    И сделали добро сиделкой мирового зла:  

                  Презрев все это, мне сойти бы в мир иной,  

                   Но как смогу любовь оставить сиротой.   

     Как соотносится мироощущение автора сонетов с реальной политической и социально-экономической обстановкой Англии второй половины ХУ1 – начала ХУ11 века?   

   Казалось бы, Шекспир писал свои сонеты в не самый худший отрезок истории Англии. Его называют «золотым веком». Это время победы над испанской армадой, время правления блистательной королевы Елизаветы IТюдор, покровительствовавшей искусствам. На что здесь жаловаться?   

    Однако мнение об эпохе официальной историографии не всегда совпадает с ее отражением в сознании современников, с отношением к ней простых людей. В России, например, «золотой век» правления просвещенной государыни Екатерины II сопровождался крестьянской войной под водительством Е. Пугачева, которая вряд ли была просто «бунтом, бессмысленным и беспощадным». Ведь военные победы Суворова обеспечивались усиленной эксплуатацией крестьянского труда, поборами и реквизициями.  

    В Англии «золотой век»  Елизаветы был частью эпохи Реформации, переломного периода в истории страны. Это переход от феодализма к капитализму под религиозной оболочкой. Прежде чем объявить частную собственность «священной и неприкосновенной», будущие буржуа усиленно занимались ее отъемом у католической церкви, у мелких землевладельцев путем «огораживаний». И не только внутри страны. На морских просторах этим занимались пираты с молчаливого покровительства британской королевы.   

    Под напором деляческой философии новых собственников рушилась вера, привычные представления о рыцарстве и благородстве. Конечно, были и сугубо личные мотивы для недовольства. В пьесе «Смуглая леди сонетов» (The Dark Lady of the Sonnets) Бернард Шоу воспроизвел в ироничной форме возможную причину возмущения Шекспира тем, что «достойный обречен быть нищим».   

     В одной из сцен он проникает на территорию королевского дворца, подкупив часового, для встречи с любовницей, «смуглой леди», но встречается прежде с самой королевой Елизаветой. Оскорбленный ее обвинением в «безродности», Шекспир возражает: - Я не отрицаю, что мой отец к концу жизни стал нищим; это все его благородная кровь, он был слишком великодушен, чтобы заниматься торговлей. Ни разу он не отрекся от своих долгов. Правда, он не платил их, но каждый мог подтвердить, что, беря в долг деньги, он давал в обмен векселя. Эти-то векселя в руках низких корыстолюбцев и погубили его.   

    Здесь уместно напомнить, что исследователи делят сборник сонетов великого поэта и драматурга на две неравные части. В первых 126 сонетах  воспевается некий знатный юноша, и только в последних 26 появляется  женщина, та самая «смуглая леди». Предполагалось, что знатным юношей являлся либо красавец-фаворит Елизаветы – граф Пемброк, либо, с большей вероятностью, Генри Ризли, 3-ий граф Саутгемптон, покровитель Шекспира. В «смуглой» же красавице последних сонетов усматривают известную своими похождениями придворную даму Мэри Фиттон.   

    Поразительно, что оценка Шекспиром своей эпохи, выраженная в 66-м сонете, сохраняет свою актуальность и для характеристики последующих эпох. Думается, что связующим моментом этого является капитализм, как исторически определенная социально-экономическая формация, враждебная свободолюбивой человеческой природе.  

    Немецкий писатель Леон Фейхтвангер посвятил 66-му сонету один из ярких эпизодов своего романа «Изгнание». В нем воспроизводится сцена из жизни эмигрантов гитлеровской Германии в Париже в 1935 году. Композитор Зепп Траутвейн пытается определить свое отношение к рукописи Гарри Майзеля, перед тем как помочь молодому писателю в ее публикации.   

   «Рукопись была озаглавлена "Сонет 66". В качестве эпиграфа ей был предпослан сонет Шекспира, начинающийся словами: "Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж..." В замечательных, полных отчаяния стихах изливает поэт свою жалобу на растленность века. Ничтожество пыжится в блеске и великолепии, чистая вера удушена, добрая слава постыдно предана на осмеяние негодяям, сила калечится неправедным строем, заслуги попираются, личность порабощена, искусство скованно властью, ум лечится безумием, добро и зло утрачивают свою сущность.

Гарри Майзель предпринял смелую попытку написать к каждой строчке сонета рассказ, действие которого разыгрывается в третьей империи, и таким образом, в своеобразном сотрудничестве с Шекспиром откликнуться на события в гитлеровской Германии.   

    Рассказам предшествовало предисловие "О свободе". Траутвейна неприятно задела манера Гарри Майзеля, осмеявшего в этом предисловии обычные понятия "свободы", "равенства" и "демократии". Молодой автор разделял ленинское положение о том, что, пока не упразднены классы, все словопрения о свободе – пустая болтовня и буржуазный предрассудок. Что это за свобода, издевался он над современными демократиями, когда к старту хотя и допускаются все, но один стартует в собственном автомобиле, а другой за отсутствием средств вынужден плестись пешком. О свободе печати он говорил так же насмешливо, как Гете или Смоллет. В гитлеровской Германии его отталкивало не отсутствие "свободы", а отсутствие разума. Не диктатура как таковая возмущала его, а диктатура глупости в подлости над разумом и индивидуальностью…   

    Но чем-то совсем иным пахнуло на него от самих рассказов…  В этом цикле рассказов "Сонет 66" уже не было ни озлобления, которое чувствовалось в предисловии, ни пафоса, ни сентиментальности, ни насмешки, ни горечи. Уверенное художественное чутье все это вытравило, в рассказах остались только люди и их судьбы. При этом личность автора нисколько не стушевывалась. Но он осуществил идеал высокого искусства: он растворился в своем произведении. Он, подобно богу Спинозы, пребывал всегда и во всем, но невидимо…   

    Траутвейн решил всеми силами отстаивать новеллы Гарри Майзеля… .    Он послал рукопись Жаку Тюверлену. Этот большой писатель был человек с душой; если он возьмется проложить путь книге, дело Гарри Майзеля выиграно».   

    В данном отрывке из романа Фейхтвангера первая строка 66-го сонета  цитируется в классическом переводе сонета С.Я. Маршака. По-моему, это самый удачный перевод, хотя слово «невтерпеж» режет слух.

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья. 

Над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в   роскошном     одеянье.                        

 И совершенству ложный приговор и девственность, поруганную грубо.  

 И неуместной почести позор, и мощь в плену у немощи беззубой.   

 И прямоту, что глупостью слывет, и глупость в маске мудреца, пророка.  

  И вдохновения зажатый рот, и праведность на службе у порока.  

  Все мерзостно, что вижу я вокруг... Но как тебя покинуть, милый друг!  

        Фейхтвангер изображает Траутвейна типичным либеральным буржуа, который считает капитализм лучшим из миров и не может себе представить, чтобы такое чудовище как фашизм порождался самими основами капиталистического общества. Его коробят насмешки молодого писателя Гарри Майзеля над понятиями «свобода», равенство» и «демократия» в буржуазной интерпретации, которыми власть имущие в капиталистических странах издавна манипулировали сознанием масс. Он не может понять, как, вообще, с такими представлениями можно изобличать нацизм.   

    Видимо, Траутвейн полагал, что Гарри Майзеля испортило «дурное влияние» ленинского учения. Но ведь традиция разоблачения фальши буржуазной демократии и образа жизни, в целом, уходит в глубину веков. Не говоря уже о 66-ом сонете, «Гамлет» Шекспира и «Дон Кихот» Сервантеса выносили суровые приговоры нарождавшемуся буржуазному прагматизму, убивающему человеческую душу.   

    Упомянутый Гете говорил: «О свободе печати кричат те, кто хочет ею злоупотребить». Тобайас Джордж Смоллет (19.03.1721 – 17.09.1771) в своем «Путешествии Хамфри Клинкера» пишет: «Утверждал он также, что, по его разумению, свобода печати есть национальное зло, ибо позволяет презренной гадине замарать заслуженную славу, а бесчестному смутьяну возмущать покой общества и разрушать установленный добрый порядок. Однако он признавал, что с некоторыми ограничениями свобода печати есть драгоценная привилегия, но что в наше время для ограничения сей свободы нет в Англии никакого закона».   

    После прочтения рассказов Майзеля, сюжетами которым послужили строки из 66-го сонета, Траутвейн убедился, что критическое отношение к буржуазной свободе и демократии не только не мешает, но способствует разоблачению нацизма.   

    Капитализм победил феодализм тугим кошельком. У социализма не было такого преимущества. Он вырастает из непримиримых внутренних противоречий капитализма, решающим из которых является социальное неравенство. Тугой кошелек толстосумов все еще способен сковать усилия по решению этой проблемы. Но будущее, несомненно, за социализмом.   

     Мы как раз и являемся свидетелями переломной эпохи, похожей, отчасти, на ту, в которой жил автор 66-го сонета. Поэтому он столь актуален. В зависимости от политических пристрастий авторов разнятся и переводы сонета. В одних из них звучит мятежный порыв. В других – либеральная скорбь и отчаяние. Прочие авторы и вовсе отходят от конкретного содержания сонета и следуют его духу.   

    В Интернете помещены стихи на мотив сонета нашего современника. Он пожелал остаться неизвестным. Стихи далеки от оригинала, но все же симптоматичны.   

                       Когда ж я сдохну! До того достало,  

                       Что бабки оседают у жлобов,  

                       Что старики ночуют по вокзалам,   

                       Что "православный"- значит бей жидов!   

                       Что побратались мент и бандюган,   

                       Что колесят шестерки в "шестисотых",  

                       Что в ЗАГС приходят по любви к деньгам,  

                       Что слег народ с восторгом под сексотов.  

                       Что делают бестселлер из дерьма,   

                       Что проходимец лепит монументы,   

                       Что музыкант играет паханам,   

                       А быдло учит жить интеллигента.  

                       Другой бы сдох к пятидесяти годам.   

                       Но я вам пережить себя не дам!