Дуэль (упражнение для пальцев на клавиатуре компьютера)

"Наконец - то меня направили на военную подготовку в Эндовер составе бомбардировочной эскадрильи , которая готовилась к отправке в Африку  под командованием Астье де Виллатта. Над нашими головами разворачивались исторические сражения, где бравая английская молодежь, невозмутимо улыбаясь, демонстрировала яростному врагу свое мужество. от которого зависела судьба мира. Это были личности. Среди них сражались французы: Букийар, Мушотт, Блэз...Я не попал в их число. Я бродил по залитому солнцем селению, не отрывая взгляда от неба. Время от времени какой - нибудь молодой англичанин приземлялся на изрешеченном пулями "Харрикейне" пополнял запасы горючего и боеприпасов и веоыь отправлялся в бой. Все они носили разноцветные шарфы, и я тоже стал носить на шее шарф. Это был мой единственный вклад в борьбу Англии. Я старался не думать о матери и о своих обещаниях. Именно тогда я проникся к Англии дружбой и уважением, которые никогда не пройдут у тех, кто в июле сорокового удостоился чести ступать по ее земле.

Закончив военную подготовку, мы перед отправкой в Африку получили увольнительную на четверо суток в Лондон. Здесь со мной произошел случай, невероятный по своей глупости даже для моей жизни чемпиона.

На вторые сутки моего увольнения, в разгар сильной бомбардировки, я в компании одной юной поэтессы из Челси сидел в "Веллингтоне", где все союзные летчики назначали свидания. Поэтесса вызвала у меня горькое разочарование, ибо ни на минуту не закрывала рта, рассуждая о Т.С. Элиоте, Эзре Паунде и Одене и обратив ко мне свои прекрасные голубые глаза, буквально светящиеся глупостью. Я был на грани срыва и ненавидел ее всем сердцем. Время от времени я нежно целовал ее в рот, чтобы заставить замолчать, но поскольку мой исковерканный нос все еще был забит, то через минуту мне приходилось оставлять ее губы, чтобы вздохнуть, - и она тут же переходила к Э. Каммингсу и Уолту Уитмену. Я колебался не изобразить ли мне приступ эпилепсии, к чему обычно прибегал в таких случаях. Но поскольку я был в форме, то это было несколько неудобно. Поэтому я ограничился тем, что потихоньку, кончиками пальцев, ласкал ее губы, стараясь остановить поток слов и то же время выразительным жестом призывая ее к сладостно - томному безмолвию, единственному языку сердца. Но с ней ничего нельзя было поделать. Сжав мою руку в своей, она принималась рассуждать о символизме Джойса. Внезапно ч понял, что оставшиеся четверть часа придется посвятить литературе. Я всегда не переносил скучные разговоры убожество интеллекта и вдруг почувствовал, как капли пота покатились по моему лбу, в то время как мой оторопелый взгляд сосредоточился  на этом оральном сфинктере, который то и дело открывался и закрывался, открывался и закрывался. В порыве отчаяния я снова бросился на этот орган, тщетно пытаясь сковать его своими поцелуями. Вот почему я облегченно вздохнул, когда увидев красавца офицера, польского летчика из армии Андерса, который подошел к нашему столику и, поклонившись, пригласил мою спутницу на танец. Хотя и кодекс чести запрещает приглашать чужую даму, я признательно улыбнулся ему и, рухнув на бакетку, залпом осушил два стакана, после чего стал отчаянно махать официанте, решив оплатить счет и незаметно скрыться в ночи. Пока я жестикулировал как утопающий, стараясь привлечь внимание официантки, Эзрочка Паунд вернулась за столик и сразу же принялась рассуждать об Э. Каммингсе и журнале "Горизонт" от главного редактора которого она была в восторге. Продолжая оставаться вежливым, я сидел, подперев голову и зажав уши обеими руками, решив больше не слушать ни единого слова из того, что она говорила. Тут появился другой польский офицер. Я приятно улыбнулся ему: быть может, Эзрочке Паунд повезет и она найдет с ним лучшие точки для соприкосновения, чем литература, а я от нее отделаюсь. Но как бы не так! Не успели они уйти, как она вернулась. Когда с исконной французской галантностью , я поднялся, что бы встретить ее, подошел третий польский офицер. Тут я заметил, что на меня смотрят. И понял, что речь идет о хорошо продуманной акции, целью которой, включая и поведение трех офицеров, было оскорбить и унизить меня. Они даже не давали моей партнерше присесть, один за другим беря ее под руку и бросая в мою сторону ироничные и оскорбительные взгляды. Как я уже сказал, "Веллингтон" был забит офицерами - союзниками: англичанами, канадцами, норвежцами, голландцами, чехами, поляками, австралийцами, и надо мной уже начали смеяться, тем более сто мои нежные поцелуи не прошли незамеченными - у меня уводили девушку, а я не защищался. Кровь бросилась мне в лицо: задета честь военного. Мое положение было абсурдным - мне надо было драться, чтобы удержать девушку, от которой уже несколько часов я смертельно хотел отделаться. Но у меня не было другого выхода. Даже если мое положение и было глупым, я не имел права уклоняться. Итак, я с улыбкой поднялся и громко по - английски произнес несколько хорошо прочувствованных слов, которых от меня ждали, после чего сперва запустил свой стакан виски в физиономию первого лейтенанта, потом наотмашь дал пощечину другому и сел, чувствуя, что честь спасена и мать с удовлетворением и гордостью смотрит на меня. Мне казалось, что с ними покончено.Увы! Третий поляк, которому я ничего не сделал,поскольку у меня только две руки, счел себя оскорбленным. Пока нас пытались растащить, он разразился бранью в адрес французской авиации и во всеуслышание заклеймил Францию, которая так дурно обошлась с героической польской авиацией. Я даже проникся к нему симпатией. В конце концов я тоже немного поляк если не по крови, то хотя бы по тем трем годам, что я прожил в его стране, - какое - то время у меня даже был польский паспорт. Я чуть было не пожал ему руку, но вместо этого,верный кодексу чести тщетно пытаясь вырвать свои руки, которые крепко держали - одну австралиец, другую норвежец, очень удачно заехал ему головой в лицо. В конце концов, кто я такой, чтобы нарушать традиции польского кодекса чести? Похоже, он остался доволен и рухнул. Я думал, что точка поставлена. Увы! Двое его товарищей предложили мне выйти. Я с радостью согласился, думая отделаться от Эзрочки Паунд. Снова ошибка! Малышка, с безошибочным инстинктом почувствовавшая себя в "центре" событий, решительно повисла у меня на руке. На улице, при полном затемнении, мы очутились впятером. Снаряды сыпались со всех сторон. "Скорые помощи" проносились с омерзительными приглушенными сиренами.

- Ну что теперь? - спросил я.

- Дуэль! о ответил один из лейтенантов.

- Делать нечего? - спросил я их. Зрителей здесь нет. Полная темнота. Потешать некого. Не перед кем рисоваться. Поймите, идиоты!

- Все французы - трусы, - сказал другой поляк - лейтенант.

- Ладно, дуэль, - согласился я.

Я предложил им уладить дело в Гайд - парке. Под грохот зенитных орудий, которыми был усеян парк, наши жалкие выстрелы пройдут незамеченными, к тому же там темно и спокойно можно оставить труп.Мне совсем не хотелось подвергаться дисциплинарным санкциям из -за истории с пьяными поляками. С другой стороны, в темноте я рискую неточно прицелиться, и хотя в последние годы я слегка неглижировал стрельбой из пистолета, уроки лейтенанта Свердловского еще не были окончательно мною забыты, и я был уверен, что в нужный момент смогу оказать должную честь своей мишени.

- Где дуэль? - спросил я.

Я избегал говорить с ними по - польски. Это могло запутать ситуацию. В моем лице они хотели отмстить Франции, и мне не хотелось психологически усложнять ситуацтю.

- Где дуэль? - переспросил я.

Они посовещались.

- В отеле "Реджентс - парк", наконец решили они.

- На крыше?

- Нет. В номере. Дуэль на пистолетах с пяти метров.

Я вспомнил, что в крупных лондонских палас - отелях в номер, как правило, не пропускают девушек в компании четырех мужчин, и я увидел в этом неожиданную возможность избавиться от Эзрочки Паунд. Она вцепилась в мою руку: дуэль на пистолетах с пяти метров - это романтично! Она, как кошка, мяукала от возбуждения. Мы сели в такси после долгого куртуазного спора, кому садиться первым, и поехали в клуб РАФ, где поляки вышли, что бы заработать свои служебные револьверы. У меня уже был мой 6,35, который я всегда держал при себе. После чего нас отвезли в "Реджентс - парк". Поскольку Эзрочка Паунд настаивала на том, что бы идти с нами, нам пришлось скинуться и снять номер с гостиной. Перед тем как отправиться туда, один из польских лейтенантов поднял вверх палец.

- Секундант! - воскликнул он.

Я посмотрел вокруг в поисках французской формы. Ее не было. Холл был забит гражданскими преимущественно в пижамах, которые не решались оставаться в номерах во время бомбардировки и толпились в фойе, закутанные в платки и халаты, пока бомбы сотрясали стены. Один капитан, англичанин с морноклем, заплнял карточку у дежурного портье. Я подошел к нему.

- Мсье, - сказал я, - У меня дуэль пятьсот двадцатом номере, пятый этаж. Не могли бы Вы быть моим секундантом?

Он устало улыбнулся.

- Ох, уж эти французы - сказал он. - Благодарю, но я не любитель.

- Мсье, - ответил я. - Это совсем не то, что Вы думаете. Настоящая дуэль. С пяти метров на пистолетах с тремя польскими патриотами. Я и сам чуточку польский патриот но, поскольку здесь затронута честь Франции, я не имею права уклоняться. Вы понимаете?

- Вполне, ответил он. - Мир полон польских патриотов. К сожалению, патриоты есть и среди немцев, французов и англичан. Это приводит к войнам. Мне очень жаль, месье, но я не могу быть Вашим секундантом. Видите вон ту девушку?

На диване сидела пышная блондинка - настоящая мечта отпускника. Капитан поправил монокль и вздохнул.

- Я ухлопал пять часов, чтобы уговорить ее. Три часа протанцевал с нею, истратил кучу денег, блистал, умолял, шептал ей нежности в такси, и результате она сказала - да. Не могу же я теперь объяснить ей, чтобы она подождала. пока я освобожусь от обязанностей секунданта. Впрочем, и мне уже не двадцать пять лет, сейчас два часа утра. Мне пришлось пять часов подряд , ублажать ее,а теперь я абсолютно выдохся. У меня нет больше ни малейшего желания, но тоже отчасти польский патриот и тоже не имею права уклоняться. Я дрожу при одной мысли о том, что из этого выйдет. Короче, месье, поищите себе другого секунданта: мне самому предстоит дуэль. Попросите портье.

Я вновь окинул взглядом присутствующих. Среди лиц, сидевших на круглых диванчиках, в центре помещался грустный господин в пижаме, плаще, с шейным платком, в шляпе и тапочках, который всплескивал руками и поднимал глаза к небу всякий раз, когда, как ему казалось, разрывавшаяся поблизости бомба падала ему на голову. В эту ночь мы удостоились сильной бомбардировки. Стены ходили ходуном, оконные стекла лопались. Вещи падали. Я присматривался к господину. Я безошибочно угадываю людей, которым один вид военной формы внушает сильный и почтительный страх. Они ни в чем не могут отказать власти. Я решительно направился к нему и решил, что обстоятельства настолько требуют его присутствия в качестве секунданта на дуэли на пистолетах, которая состоится на пятом этаже отеля. Он испуганно и умоляюще взглянул на меня, но мой героический расфуфыренный вид заставил его со вздохом подняться. И даже метко заметить.

- Я рад способствовать борьбе союзников.

Мы поднялись пешком: лифты во время тревоги не работали. Анемичные растения на лестничных площадках дрожали в своих горшках. Эзрочка Паунд, висевшая у меня на руке, в порыве омерзительного романтического возбуждения бормотала, глядя на меня заплаканными глазами: 

При каждом свисте бомбы мой секундант прижимался к стене. Трое поляков оказались антисемитами расценивали мой выбор секунданта как вящее  оскорбление. Между тем добрый малый продолжал подниматься по лестнице с таким видом, будто спускался в преисподнюю, закрыв глаза и бормоча молитвы. Верхние этажи, оставленные постояльцами,были совершенно пусты, и я сказал польским патриотам, что, по моему, коридор - идеальное место для встречи. Кроме того, я потребовал увеличить дистанцию до десяти  шагов. Они согласились и принялись вымерять место. В этой истории я не намерен был получить ни единой царапины, но мне также не хотелось случайно убить или тяжело ранить своего противника, чтобы не навлекать на себя неприятностей. Рано или поздно труп в отеле обязательно обнаружат, а тяжелораненый не сможет сам спуститься по лестнице.  другой стороны, зная польский гонор - honor polski, - я потребовал гарантий, что мне не придется по очереди стреляться с каждым из патриотов, если первый из них будет ранен. Должен также заметить: во время моего инцидента моя мать не проявляла ни малейшего сопротивления. Должно быть, она была счастлива, чувствуя, что наконец - то я что - то делаю для Франции. А дуэль на пистолетах с десяти шагов была абсолютно в ее духе. Она отлично знала, что Пушкин и Лермонтов были убиты на дуэли на пистолетах, не зря же она с восьмилетнего возраста она таскала меня к лейтенанту Свердловскому.

Я приготовился. Должен признаться, что я не был достаточно хладнокровен - с одной стороны, потому что меня бесила Эзрочка Паунд, а с другой - потому что боялся, если бомба в тот момент, как я буду стрелять, упадет слишком близко, то у меня может дрогнуть рука. - с плачевными последствиями для моей мишени.

Наконец мы встали на позиции в коридоре, я тщательно прицелился, но условия были не идеальными: рядом с нами попеременно слышались взрывы и свист. И когда один из поляков, организатор дуэли, пользуясь затишьем, дал сигнал, я ранил своего противника значительно серьезнее, чем мне хотелось. Мы удобно расположили его в снятом номере, и, за неимением лучшего, Эзрочка Паунд мгновенно сымпровизировала санитарку и сестру милосердия - в конце концов лейтенант был ранен всего лишь в плечо. После чего я мог упиться своим триумфом. Я отдал честь своим противникам , которые ответили мне тем же, по - прусски щелкнув каблуками., а затем на превосходном польском языке с чистейшим варшавским акцентом громко и внятно сказал им что я о них думаю. Идиотское выражение, проступившее на их лицах по мере того, как шквал оскорблений на богатом родном языке обрушился на них, было одним из счастливейших моментов в моей карьере польского патриота и лихвой уравновесило ту злость, которую они у меня вызвали. Но сюрпризы этого вечера еще не кончились. Мой секундант, прятавшийся в одном из пустых номеров во время нашей стрельбы, с сияющим видом спускался со мной по лестнице, похоже, забыв о своем страхе и падавших снаружи бомбах. С улыбкой, которая ширилась на его лице так, что становилось страшно за его уши, он вытащил из своего бумажника четыре новые банкноты по пять фунтов и пытался всучить их мне. Поскольку я с достоинством отказывался от его подарка, то он махнул в сторону номера, где я оставил троих поляков, и на плохом французском сказал:

- Все антисемиты! Я сам поляк, я их знаю! Берите, берите!

- Мсье, - по - польски ответил ему я, пока он пытался засунуть банкноты в карман, мсье, honor polski не позволяет мне принять эти деньги. Да здравствует Польша, месье, давняя союзница моей страны!

Видя, что его рот чрезмерно раскрылся, глаза приняли выражение того монументального непонимания, которое мне так нравится замечать в глазах людей, я оставил  его остолбенело стоять с банкнотами в руке и, насвистывая, кубарем, через четыре ступеньки, скатился по лестнице и скрылся в ночи. 

На следующее утро, в Лондоне, меня забрала полиция и после нескольких довольно неприятных минут, проведенных в Скотленд - Ярде, я был передан французским властям, штабу адмирала Мюзелье, где меня дружески допросил командир корабля д"Ангассак. Мы условились, что польский лейтенант покинет отель с помощью товарищей , притворяясь пьяным, но Эзрочка Паунд  не смога удержаться, чтобы не вызвать "скорую", и я попал в щекотливое положение. Меня спасло лишь то, что летный состав Свободной Франции бывл в ту пору немногочисленным и им дорожили, а также предстоящая передислокация моей эскадрильи. Но мама, похоже,тоже незаметно подыгрывала мне где - то за кулисами. Я отделался выговором, который, как известно на вороту не виснет, и через несколько дней совершенно невредимый отбыл в Африку."

                                                                                                                                     Ромен Гари