"Я никому ничего не навязываю"

"Я никому ничего не навязываю"

Никита Михалков размышляет о том, почему "зависть - это скорбь по чужой радости"

Текст: Игорь Вирабов , Анастасия Скорондаева 

Никита Сергеевич, 4 ноября на телеканале "Россия 1" был показан ваш новый фильм "Солнечный удар". Солнце не первый раз фигурирует в названии ваших картин - "Утомленные солнцем", "Солнечный удар". Это не случайно? Есть ли в этом какая-то метафора?

Никита Михалков: Название "Утомленные солнцем" навеяно мне названием знаменитой картины "Унесенные ветром". Это как бы некий парафраз. Под образом же солнца каждый может подразумевать свое. Тут важно не столько солнце, сколько утомление от него. "Солнечный удар" же - это название рассказа Бунина. Кстати говоря, одним из первых названий "Утомленных солнцем" было название "Солнечный удар", но мы от него отказались. Но вообще солнце я очень люблю.

В самой вашей картине все же много метафор, деталей-символов. Детская коляска, пущенная по Потемкинской лестнице, - отсыл к Эйзенштейну. Павлин в начале картины - напоминает о "Солнце мертвых" Ивана Шмелева. Вряд ли рядовые зрители сидят и разгадывают эти шифры. А критиков читать стало скучно - заранее известно, кто и что скажет, независимо от увиденного... Для кого же все-таки весь этот символизм?

Никита Михалков: Мы никого не заставляем ничего разгадывать. Каждый может погрузиться в картину ровно на ту глубину, которая ему доступна. Причем, поверьте, я прочел очень много материалов, написанных рядовыми зрителями и должен вам сказать, что порой просто потрясался их тонкости и пониманию, точнее, даже не столько пониманию, сколько правильному ощущению, которое они испытывали, внутренне отвечая на наши посылы. Что касается критиков, то есть критики, которые заняты делом - они разбирают художественное произведение, они пытаются сформулировать и расшифровать то, что в нем заложено, они могут быть недовольны тем, как или о чем сделан фильм или написана книга, но в основе их работы лежит попытка разобраться самим и объяснить другим то, что они испытывали, когда они смотрели, читали или слушали художественное произведение. А есть другие, и имена их мне лично очень хорошо известны. Они критикуют и обсуждают не художественное произведение, а его автора. Вот они мне напоминают слепня, который сидит на крупе скачущей лошади и тоже думает, что он кавалерист. Мне неинтересно, что они пишут. И я не только не расстраиваюсь, когда читаю их, но даже, более того, очень напрягусь, если вдруг увижу, что они меня хвалят. Для меня это будет знаком и предупреждением - значит, надо что-то менять. И поверьте, тут дело не в том, хвалят тебя или ругают. Мол, хвалят тебя хорошие критики, а ругают - плохие. Совсем нет. Тут дело в отправной точке, в импульсе. У одних импульсом является интерес к разбору и приглашение к диалогу, а у других импульсом является общее отношение к какому-то человеку, такой круг по интересам - нелюбителей Михалкова или еще кого-нибудь. Но, повторюсь, мне доводилось читать мнения зрителей, которые меня не только очень порадовали, но и многому научили. И я им за это бесконечно благодарен, потому что именно для них я снимаю кино

Возвращаясь к символизму картины. Все детали в вашей картине как бы говорят со зрителем. Вот и вопрос мальчика в вашем "Солнечном ударе" про Дарвина - вроде бы мелочь, но вовремя не полученный ответ... Где-то вы даже сказали, что из-за таких, казалось бы, мелочей и случилась революция.

Никита Михалков: Нет, было бы наивно предполагать, что из-за этого произошла революция. Но и из-за этого тоже. Тут разговор не о том, что мальчика убедили в отсутствии Бога, и это привело к революции. Бунин приводит в пример слова Скабичевского: "Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания". В телевизионном варианте картины ротмистр как бы продолжает эту мысль, перефразируя: "Ваши жены либеральные, наверное, конфекты раздавали раненым. А хотя бы одно лицо они видели? Хоть одно лицо запомнили?". Достоевский говорил - очень легко спасать мир и очень трудно помочь одному человеку. Люди "пролетают", проходят мимо многих мелочей, на которых надо было бы остановить свой взор. Чехов писал, что за дверью у каждого счастливого человека должен быть кто-то с молоточком, кто будет стучать ему о чужом несчастье. Люди, живущие в достатке и в полной гармонии с самими собой, часто проходили мимо таких мальчиков, как в фильме, - не хотели выглянуть из-за ограды своей благополучной жизни, посмотреть, как живут другие, о чем они думают, чему печалятся. Вот эта убежденность в том, что все справедливо, что кесарю - кесарево, а слесарю - слесарево, и привела к тому, что в итоге случилось с Россией в начале ХХ века.

Вы часто говорите о своей приверженности православию. Есть другая точка зрения: отношение человека с Богом - глубоко интимное, внутреннее дело человеческой души. Надо ли делать его публичным, говорить об этом вслух?

Никита Михалков: Послушайте, я же не призываю всех: бегом за мной в церковь!

Я никого не заставляю менять свои убеждения только потому, что они мне не близки. Каждый выбирает свой путь. Я никому ничего не навязываю. Просто, на мой взгляд, нельзя так легко отмахиваться от того, что, по большому счету, было корневой, кровеносной системой нравственной жизни огромного народа. В течение веков большинство людей на Руси исповедовали православие, что абсолютно не мешало им естественным образом сосуществовать со всеми другими официально существующими в стране религиями.

Но ведь в стране немалое количество атеистов, людей, неверующих в Бога.

Никита Михалков: И что? Но я предпочитаю следовать за теми, чья жизнь, образ мыслей, творчество являются непререкаемыми авторитетами, по крайней мере, для меня. Вот вы можете сказать, что вы умнее и талантливее Пушкина?

Да с чего бы вдруг. Нет, конечно.

Никита Михалков: И я так не думаю. А вы можете сказать, что вы бесстрашней, скажем, Дмитрия Донского? Тоже не можете, правильно? И я не могу. Так почему же я должен верить кому-нибудь, кто будет говорить другое, а не верить тому же гениальному Достоевскому? Мы же не можем сравниться с ним - с его талантом, мощью, масштабом, правильно? А Достоевский говорит: даже если бы я доподлинно узнал, что истина вне Христа, я предпочел бы остаться с Христом, нежели с истиной. У меня нет оснований полагать, что Достоевский лукавил. И в этом смысле я предпочитаю оставаться с Достоевским.

Представляя "Солнечный удар", вы говорили, что надо быть безжалостным к врагам, даже юным. С другой стороны, вы говорили: "Я не знаю, какой я друг, но враг я хороший". Какой вы человек - злопамятный или нет? Как же прийти к согласию в обществе, если вот с вами нельзя найти общий язык - будете припоминать недоброе?

Никита Михалков: Мама говорила: "Нестрашно быть ненавидимым ни за что, страшно, когда есть за что ненавидеть". И еще она говорила: "Никогда не обижайся, ибо если тебя хотели обидеть - не доставляй удовольствия тому, кто хотел это сделать, а если не хотели, то это всегда можно простить". Вот почему я никого и никогда не считал своим врагом. Я абсолютно незлопамятный человек. Когда я говорю о жесткости, я абсолютно исключаю злопамятность и мстительность. Мстительность, злопамятность, зависть иссушают того, кто испытывает эти чувства. Они живут в нем, а он живет в них. И это мука мученическая. Одесский Владыка Агафангел сказал, что "зависть - это скорбь по чужой радости". А что может быть хуже, чем жить в скорби. Что же касается жесткости, то я просто попытался расшифровать слова, сказанные, по-моему, Серафимом Саровским, что любые благие намерения без РЕШИТЕЛЬНОСТИ ничего не значат. Я говорю о безбоязненности быть решительным, а решительность влечет за собой жертвенность. И очень многое зависит иногда в жизни целых народов от того, насколько в экстремальных ситуациях решительность и жертвенность могут совпасть для того, чтобы выйти из тяжелейшего положения, в которое может попасть целый народ.

Таким решительным был Дмитрий Донской, когда впервые шел на Куликово поле. Таким решительным был Александр Невский, который вопреки всем посулам латинян, предлагавшим защитить Русь от необходимости платить дань татарам взамен на принятие католичества, предпочел идти к татарам и платить им дань, вместо того, чтобы сменить веру, чем спас русское православие. Таким же решительным был маршал Жуков и генералиссимус Суворов, таким же решительным был и Александр Матросов - без раздумий закрывший своей грудью пулеметный дзот. Я думаю, что в данном случае, когда я говорю о безжалостности, это неточное слово, я говорю об определенности. Мне кажется, что сегодня наступает время определенности. В самом тяжелом положении могут оказаться те, кто, выгадывая, что лучше, где теплее и что безопаснее, попытаются остаться в мягком лоне неопределенности и невнятности, предполагая, что потом можно будет присоединиться к тому, кто одержит победу.

Помимо фильма "Солнечный удар" выйдет еще и сериал. Зачем вам понадобилась телевизионная версия? Что-то осталось недосказанным? Многие обсуждают, что стоимость фильма слишком велика - все-таки 21 млн долларов?

Никита Михалков: Вы знаете, мне кажется, что для того, чтобы как бы то ни было обсуждать этот вопрос, нужно все-таки вникнуть в его суть. 21 млн долларов - это не стоимость только фильма, это стоимость самого фильма "Солнечный удар" и отдельно пятисерийной телевизионной версии, в которой зрители увидят и новые отдельно построенные декорации, в которых будут действовать новые герои, в которых будут новые сюжетные линии, новые драматургические повороты. Зрители смогут еще подробнее познакомиться с укладом жизни и нравами 1907 и 1920-х годов. В сериале многие отношения развернуты более подробно и более детально объяснены поступки героев. Если соотносить фильм и сериал, то если фильм - это рассказ, то сериал - это повесть. И я очень надеюсь, что те, кто посмотрит фильм, захотят посмотреть и сериал.

Опубликовано в РГ (Неделя) N6525 от 6 ноября 2014 г.