Врач-доброволец с Чукотки: - У ополченцев слишком много командиров!

Предисловие:
   Сейчас, когда хотя и хрупкое, но перемирие всё-таки установлено,
можно позволить себе проанализировать некоторые трагические эпизоды
гражданской войны на Донбассе, в частности - разгром ополченцев в донецком
аэропорту 26 мая, а также проблемы добровольческого движения.
   Именно об этом рассказывает в своем интервью врач-травматолог Денис Клосс с Чукотки,
который добровольно провел свой отпуск в боях на Донбассе.

Врач с Чукотки — о том, как он на месяц ездил добровольцем в Донбасс
14 августа 2014, 09:05Алена Быкова


  Денис Клосс. Фото: личный архив

   Денис Клосс родился в Тернополе. На Украине он окончил медицинскую академию и уехал на Чукотку, где работали его родители. Ему 33 года, и сейчас он главный травматолог Чукотского автономного округа. В свой летний отпуск Денис поехал добровольцем с Чукотки на юго-восток Украины.

— Моей целью было попасть в больницу в Славянск. Я приехал в Ростов и стал искать пути, как добраться до города и вообще перейти границу, потому что для мужчин она уже была закрыта. Я связался с местным отделением Красного Креста, так как работаю там инструктором. Меня попросили подождать, пока границу откроют. А у меня отпуск — время ограничено. Мне посоветовали обратиться к донским казакам. Они дали адрес, где набирают добровольцев с опытом боевых действий.

— А у вас есть опыт боевых действий?
— Нет, я и стрелять не умею. Но я травматолог, у меня десять лет опыта работы, и я сталкивался и с огнестрельными ранениями, и с осколочными, и с минно-взрывными. Меня сразу взяли. Буквально ночь мы под Ростовом переночевали, погрузились в три КАМАЗа, затем направились через границу в обход погранпостов. Проводники-ополченцы ехали впереди. В следующей машине были русские. Ну «русские» условно: там и армяне, и осетины, и много кто был. Еще один грузовик вез чеченцев. А в последнем ехали украинцы, которые тоже защищали юго-восток. Среди украинцев было много приезжих из Харькова, Днепропетровска, Одессы.
   23 мая мы заехали в Донецк. У нас с собой был гуманитарный груз: медикаменты, средства гигиены, которые мы должны были там передать.
   Я занимался организацией медицинской помощи в отряде добровольцев. Я ни разу за все время не выстрелил, хотя оружие у меня было.
   Я так и не добрался до Славянской больницы, так как Славянск был блокирован. А 26 мая я попал в бой за Донецкий аэропорт.

— Расскажите об этом.
— Ну мясо просто это было. Там два терминала: новый и старый. Мы ночью заняли новый терминал, а в старом находился кировоградский спецназ — подразделение регулярной украинской армии, охранявшее этот аэропорт. Задачей добровольцев было не дать приземлиться бортам с новыми киевскими группировками, которые направлялись в Донецк на следующий день после президентских выборов. С кировоградцами у нас была предварительная договоренность, что стрелять друг в друга не будем.
   Но что-то пошло не так. Мы уже потом анализировали, что, поскольку там тут же появились частные военные формирования — наемники, именно они открыли стрельбу и по нам, и по кировоградцам. Но никто же из нас не знал, что они есть. И ни мы, ни украинский спецназ не поняли, кто начал стрелять. А дальше уже вообще неважно было, кто против кого.
   Потом начался авианалет, а все чеченцы находились на крыше. И их всех накрыло. Мы побежали наверх и стали забирать раненых —15 человек пострадали и один погиб. Всех стащили и стали уходить, потому что шансов не было: и снайперы обстреливали, и кировоградцы крыли из АГС-17 (гранатометы. — РП), а к вечеру у аэропорта появились еще и минометы.

— А ПЗРК у вас не было?
— Был. Муляж. Никто же не ожидал, что новый терминал, в строительство которого вбухали столько денег, украинцы будут разрушать. Это было нашей фатальной ошибкой, наверное. К вечеру мы все уже покинули аэропорт.

Бойцы ДНР в аэропорту Донецка, 26 мая 2014 года.
 Фото: Наталья Селиверстова / РИА Новости

   Мы не могли оставить раненых и уйти сразу. Если так сделать, то на подразделении можно поставить крест, никто больше не пойдет рисковать. Но из-за того, что этих раненых долго и тяжело было доставать, мы сильно задержались. Во время отхода, на въезде в Донецк, нас обстреляли.

Боец ДНР, раненный в районе аэропорта Донецка, 26 мая 2014 года.
Фото: Наталья Селиверстова / РИА Новости

   В КАМАЗ с русским отрядом влетела не то граната, не то ПТУРС, и он был уничтожен полностью — около 35 человек погибли на месте, только три-четыре человека выжили. Я был во втором грузовике с ранеными чеченцами, а добровольцы с Украины нас прикрывали. Нам мина попала под днище, нас перевернуло, оторвало передние колеса. Потом начался обстрел, мы стали ловить машины на дороге, загружать туда раненых и отправлять в больницы.

Обстрелянный автомобиль «Камаз», перевозивший раненых из аэропорта Донецка, 27 мая 2014 года.


Фото: Наталья Селиверстова / РИА Новости

— А вы сами не пострадали, когда КАМАЗ перевернуло?
— Еще как пострадал, но я это уже потом понял. Передал раненых в госпиталь, немножко мозгами подостыл и чувствую — голова кровит. Пошел мыться, смотрю — весь в крови: и своей, и чьей-то еще. Все ноги посеченные осколками, тело синее. Сам себя обработал, перевязался и дальше поехал.

— А что было дальше?
— Ну что дальше… Чеченцы с такой войной дальше не согласились и уехали в Чечню. У них к тому же пол-отряда было «трехсотыми» («Груз-300» — раненые солдаты, которых требовалось вывозить с территорий боевых действий. — РП), и нужно было обеспечивать их отход. Я поехал с ними. До конца отпуска у меня оставалось дней восемь.

— С какой войной они не согласились?
— Там, понимаешь, темная история была с этим Донецким аэропортом. Мы уже потом стали разбираться, кто обстреливал грузовики во время отхода. И основной версией стало то, что это были свои.

— Ополченцы?!
— Ополченцы. И вопрос встал, что это — некое предательство или простое русское разгильдяйство? Мы же были блокированы в этом аэропорту, и подразделения батальона «Восток» шли к нам на прорыв. И то ли они не знали, кто именно был в новом терминале, то ли произошла диверсия и они получили команду, что там украинская армия.

— А чем воевали ваши противники?
— Там много оружия интересного. У наемников, к примеру, работали женщины-снайперы. Одну из них наши свалили из граника (гранатомета. — РП) и отобрали у нее американскую крупнокалиберную винтовку «Барретт». У этого оружия пуля дерево перерубает. Страшная вещь.

— А как ваши родные отнеслись к тому, что вы уехали на Украину?
— Родители ничего не знали. Я им сказал, что уехал в Ростов работать в Красном Кресте. Дело в том, что, когда ты приезжаешь на базу, тебе объясняют: вы доброволец, вы едете на войну, с вами может случиться все что угодно. Вы должны это понимать. Если вас убьют, то, скорее всего, там же и закопают, и никаких компенсаций ваша семья не получит. Поэтому вы можете сказать своему самому близкому другу, куда едете, чтобы, если через месяц вы не выйдете на связь, он мог все рассказать вашим родным. Я так и сделал. А свой телефон и документы на время поездки я оставлял в Ростове.

— А зачем ехали туда добровольцы, с которыми вы общались? Что они говорили?
— Нам по душам особо некогда было разговаривать. Но я понял, что основной мотив у россиян — месть за одесские события (столкновения на Куликовом поле и пожар в Доме профсоюзов 2 мая. — РП). Плюс кто-то поехал защищать родственников, живущих в Донбассе. Ни о каких деньгах там речи не шло. А с украинскими добровольцами мы не особо общались.

— А вы по каким мотивам поехали?
— Я врач. Сложно мои мотивы понять. Зачем человек в России идет в медицину? Вот те же самые мотивы.

— Так и зачем?
— Как вы думаете? Людям помогать.

— А как же родные, которые остались на Чукотке?
— У меня ни жены, ни детей нет. Родители еще трудоспособные. А я сам по себе. Поэтому, наверное, имел моральное право. Меня в Ростове спрашивали: «Доктор, понял, куда едем?» — «Понял». — «Понял, чем пахнет?» — «Понял». После этого я мог отказаться. Там очень многие отказывались, и никто их за это не осуждал. Жизнь-то одна. У меня других возможностей попасть на Украину не было, и я отказываться не стал.

— А вы поехали бы туда еще раз?
— Поехал бы, но при условии другой организации. То есть если бы было грамотное руководство, единоначалие, нормальная связь, нормальная координация, а не разрозненные отряды, каждый со своим командиром. Ополченцы на эту нормальную организацию способны. Но там слишком много командиров, и они уже начинают воевать между собой. Там даже при желании не с кем договариваться: непонятно, с кем диалог вести.
   Вот, допустим, врачу на передовой делать нечего. Там должен быть фельдшер, санинструктор. Я, по сути, выполнял функцию санитара, хотя в больницах нужны доктора. И это идиотизм полнейший. Я общался с человеком, воевавшим в первую чеченскую, тогда тоже тащили врачей на передовую. И он рассказывал, как в первый же месяц там потеряли 26 классных хирургов. Но с другой стороны, боевой дух у добровольцев зашкаливает, когда с ними рядом врач. Они больше готовы к риску.

У нас было очень мало времени для боевого слаживания. Мы приехали и сразу попали в боевые действия.

— А как настроено мирное население по отношению к повстанцам? К идее Новороссии? К России?
— Если говорить о юго-востоке, то там население, по крайней мере на тот момент, было очень пассивным. Провели референдум — а дальше что? Они сами не знали, чего они хотят: федерализации, независимости, перехода в состав России. Это очень чувствовалось. Люди жили собственной жизнью, как будто ничего не происходит: ходили в кафе, на дискотеки, ездили отдыхать. Донецк — город-миллионник, а в батальоне «Восток» была пара тысяч бойцов. Правда, в сельских районах ополченцев побольше: скорее всего, потому что городским жителям нужно на работу ходить, а селяне могут прокормиться за счет своих хозяйств.
   А если говорить о сторонниках единой Украины, то они круто обиделись на нас за Крым. И никак им не объяснить, что крымчане всегда хотели в Россию.

Источник: Русская Планета - http://rusplt.ru/society/u-opolchentsev-slishkom-mnogo-komandirov-12007.html?utm_source=smi2&utm_medium=cpc&utm_campaign=RK07_2014