ПИСЬМО С ФРОНТА (ИСТОРИЯ О ВОЙНЕ И ЛЮБВИ)

 Мириам ХЕЙЛИ

Я всегда ненавидел любого рода сочинительство.

В детстве мама заставляла писать поздравления с праздниками всей многочисленной родне. Сваливая на меня эту ношу, мама упирала на две причины: мой четкий почерк и предпраздничные каникулы.

И хотя все открытки я писал «под копирку», меняя лишь имена, эта обязанность меня сильно тяготила. В конце концов я убедил маму, что в наше время никто не посылает открыток - это не современно, а поздравляет по телефону.

К слову, сегодня я еще больше ненавижу автоматические поздравления по "мылу" и на мобильник, когда, например, моя сестрица посылает готовый текст всем, начиная от косметички и сантехника, подружек по тихону, армейских друзей и заканчивая любимой тетей.

Опять ухнуло где-то вдали. Кажется, наши. И точно: в оконном проеме, окантованном искореженной рамой без стекол, виднеется темный столб в рыжих сполохах. Еще один пожар.

О чем это я? Ах да. Став старше, я возненавидел сочинения. Особенно меня раздражал разбор всякого рода баллад и романов. Что хотел сказать автор, изображая лодку, тихо плывущую по реке? Больно надо знать! Почему автор не мог написать прямо, чего хотел? К чему все эти шарады?

То ли дело в математике: дано то-то и то-то, найти то-то и то-то. Все четко и ясно.

Кто-то шуршит в кустах, то ли кошка, то ли крыса, то ли очередной террорист.

Я сижу, прислонившись к стене. Вокруг меня вповалку спят ребята. Они лежат на полу в полном обмундировании, положив автоматы под головы. Мне не спится — гражданская привычка засыпать поздно.

Впервые в жизни я пишу письмо добровольно, и впервые — шариковой ручкой в школьной тетрадке, все мобильники и планшеты мы сдали еще там, за КПП, на нашей стороне.

Я не знаю, прочтет ли мое откровение та, для которой оно пишется. Сам я точно никогда не передам ей этот бред. Впрочем, вряд ли кому-то будет дела до малознакомой девушки, которую я так ни разу не пригласил на свидание. Только поцеловал, уходя на войну. Если бы не моя военная форма и рюкзак за спиной, она бы возмутилась такой наглости, а так - вспыхнули огоньки в черных глазах и тут же пушистые ресницы потушили его.

Где-то вдали возбужденные возгласы на арабском. Уже не вздрагиваю. Привык. Дежурный заглядывает в окно.

- Опять тратишь батарейку фонарика на глупости? – шипит он.

— Ложись, завтра опять будешь как сонная муха!

- Я по утрам всегда как сонная муха, пока не выпью две чашки крепкого кофе

. - Ага. Может тебе необходимы джахнун на завтрак и легкий секс с блондинкой, чтобы проснуться? Так мы выпишем! Все, спать!"

Вот дурак! Этот таймани говорит на отвлеченные темы только о блондинках и о еде. Спроси его, кто участвовал во второй мировой войне или кто первый полетел в космос, с трудом ответит. Зато этот бабник и гурман посвятил в такие тонкости и подробности любимого хобби – самому мне не дойти. Жизни не хватило бы!

Впрочем, он отличный парень: заботливый, душевный, верный. У нас вообще самое лучшее подразделение: все готовы друг за друга жизнь отдать.

А я? Я – санитар и не позволю никому отдать жизнь, недаром тащу на себе стопудовую сумку с таким запасом – ни в каждой карете скорой помощи найдется.

Глаза слипаются. Все. Иду спать.

22.07.14

Если бы ты знала как здесь тяжело и страшно. Не верь тому, кто утверждает, что ничего не боится. Это ненормально. Нормально преодолевать страх и выполнять свою работу, не поддаваясь ему.

Ты слышишь крик товарища и ползешь ему на помощь. Здесь нет четкой линии фронта, и тебя может остановить одинокий выстрел снайпера из соседнего нежилого на вид строения, или автоматная очередь из-под куста или даже из-под земли. Но ты гонишь от себя все мысли и оставляешь только одну: там, в квартале от тебя, раненный друг, и ему необходима помощь. И ты ползешь в сорокоградусной жаре с оружием наперевес и тяжеленной сумкой на спине, повторяя слова молитвы, которую помнишь со своей бар мицвы, потому что после этого ни разу не был в синагоге.

Случайно прочел, что пишет в своем дневнике Эфи. Цензура запрещает писать о военных операциях и поэтому все наши записи – это разговор с вымышленным другом или со своим внутренним я.

Сотни тем для диссертаций психоаналитиков и сотни клиентов для психиатров.

25.7.14

За окном ночь. Пахнет дымом и смертью. Наверное, это запах войны, к которому никогда не привыкнуть, запах пожарищ и неприбранных трупов, что мы не раз встречали.

Объявили перемирие на сорок восемь часов. Может они хоть заберут свои трупы, должны же ооновские скорые выполнять работу, а не только террористов развозить!

Сорок восемь часов ты можешь спокойно плескаться под душем, не вслушиваясь в шум за окном, не вздрагивая от сирены скорой помощи. Как тогда.

Мы с другом Эялем полгода назад наконец-то сбежали от родителей и сняли трехкомнатную квартиру на двоих в центре Тель-Авива. Цены здесь не просто заоблачные — космические.

Мама долго возмущалась, узнав, сколько я плачу за найм. Но если честно, этому есть объяснение. Место здесь замечательное: пять минут до торгового центра "Лондон министр" и прилегающих кафе, десять до Дизенгофа , четверть часа до улицы Ротшильда с ее ресторанами и пабами.

Здесь даже ночью такси вмиг за гроши довезет. И до моря на велосипеде в выходной запросто доехать.

Я подходил к дому, погруженный в свои мысли, как вдруг услышал звонкий смех. Он был такой чистый и искренний, что я невольно повернулся на звук. Невысокая худенькая девушка, с виду подросток, сидела на корточках возле плошки с остатками сметаны.

Рыжий толстенький котенок пытался выскрести остатки чипсов из большой пачки из фольги, затем просунув мордочку внутрь, стал слизывать крошки. Девушка смеялась, запрокинув голову назад, и кудряшки-пружинки плясали в такт заливистому смеху.

Так я впервые встретил тебя.

Заметив мой внимательный взгляд, ты покраснела, быстро выложила в плошку котенка баночку творога и стремглав помчалась к дому. Я видел, как ты вбежала в мой подъезд, выждал минуту, чтобы ты не подумала, что я тебя преследую, и только после этого вошел.

Тогда я подумал: какая славная девчушка. Я был уверен, что тебе не больше шестнад…

Вернулись со срочного задания. У нас двое раненных Мошико и Игаль — их отправили в больницу. И один… ушедший навсегда – мне не удалось спасти его!!

Я честно старался, даже вызвал по рации Алекса — полевого врача. Но мы не боги. Многие не смогли сдержать слез…

Говорят, все мужчины охотники и воины. Это у них в крови. Я тоже так думал, когда смотрел вестерны или убивал нарисованных компьютерных солдатиков и чудовищ. И только на настоящей войне понял, что не охотник, а просто компьютерщик — сисадмин в большом офисе. Если понадобится — возьму в руки оружие. Если не будет выбора – будут убивать. Но никогда не привыкну к смерти. Ни друзей, ни врагов.

Я все-таки никому не дам читать это письмо.

29 июля

Залпы ракет с шумом поднимаются в синее небо и устремляются в сторону центра. Одна из них наверняка долетит до Тель-Авива. Как ты там, маленькая моя? Если на работе или дома — ничего, только не в пути. До ухода на фронт я успел попасть под два первых обстрела города.

Второй я не забуду. Захватив с собой чипсы и колу, мы с Эялем неторопливо вышли из квартиры и спустились вниз. На площадке первого этажа собрались все жильцы подъезда. Оказалось, квартиры в нем сдаются молодежи, только на первом этаже живет бабушка Сара с домработницей филиппинкой Ли. Мы стали знакомиться со всеми. Одну из квартир снимали три девушки. Одна из них — рыжая красавица лет тридцати представилась Моран, высокая блондинка — Вики.

"А это Шарона,- сказала Моран, показывая на лестничный пролет, ведущий в подвал. Я посмотрел вниз и увидел тебя. Ты сидела на нижней ступени, обхватив колени, и тихо плакала.

Тонкие плечи слегка вздрагивали, влажные кудри дрожали в такт.

- Почему она плачет?

- Боится. Просто панически. Выскочила из ванной полуодетая с визгом и воплем, насилу остановили и одели. Вы не думайте, она не маленькая, просто мелкая. В этом году первую степень в университете получила по биологии. Осенью начинает учиться на вторую.

Я подошел к тебе, сел рядом.

Ты повернула ко мне лицо. Черные распахнутые глаза в обрамлении мокрых ресниц.

- Это скоро закончится?, — прошептала ты.

- Да все уже. Ты же слышала как "Железный купол" сбил этот кусок трубы.

-Но служба тыла рекомендует ждать десять минут.

Мы остались, а остальные стали тихонечко разбредаться по квартирам, даже бабушка Сара велела Ли отвезти ее домой. Мы беседовали, не замечая ни духоты в подъезде, ни соседей, снующих над нами. Мне было так легко и просто.

Впервые в жизни не нужно было подыскивать подходящие темы для разговора с малознакомой девушкой: они как-то сами собой всплывали в мерном потоке беседы, раскрывались, как кувшинки в озере, и закрывались, когда тема была исчерпана.

Но тут пришла Моран и напомнила, что тебе пора уходить. Я тоже торопился – мы всегда спешим по делам, которые кажутся страшно важными, но в сущности просто тратим на них время. И только на войне понимаешь истинную цену всему – дружбе, любви. Просто прожитому мгновению…

Все, плохо дело. Во всех фильмах тот, кто к финалу ударяется в философствование, на последних минутах погибает. Пошел спать.

2 августа

Жалко мальчишку. Интересно, чья пуля догнала его: наша или хамасников? Этот мальчуган болтался среди нас всю последнюю неделю. Мы подкармливали его и даже давали с собой тушенку и хлеб.

Алекс был против. Он говорил, что мальчишка наверняка тащит наши продукты каким-нибудь хамасникам, засевшим в туннелях и, когда вырастет, тоже будет одним из них.

Эяль, это было до того как его ранили, возражал, что от нас зависит, кем он станет: врачом или террористом.

Спор этот не выиграл никто: мальчик уже не станет никем.

Кто же прав?

Истина всегда где-то между спорщиками, чаще посередине, иногда ближе к одному, а порой – над ними. Без даты

Сегодня стрелял сам.

Попал.

Я сам видел, как он упал. Выбора не было. Или он или я. На войне как войне. Подробности потом: срочно куда-то перебрасывают.

****

Женщина сняла голубые одноразовые перчатки, халат и опустила всё это в ящик.

- Как он? – группа людей окружила ее.

Здесь были раненные из соседних палат, их родные, девушки в солдатской форме, религиозные волонтеры.

- Пришел в себя после операции. Врачи сказали, что все страшное позади. Через пару дней его переведут в обычную палату и тогда посещения не только не запрещаются, но и рекомендуются. А пока все, идите.

Женщина подошла к автомату с напитками и бросила монетку. Боковым зрением она увидела юную девушку в черных кудряшках, смотрящую на нее огромными темными глазами. Женщина резко повернулась и, забыв забрать стаканчик кофе из аппарата, подошла к девушке.

- Ты Шарона?

- Да, – прошептала она.

- Как же ты приехала в Беэр-Шеву? Здесь же сирена по десять раз на день? Небось, и в дороге застала тебе?

- Страшно. Очень, очень. Даже когда закрываешь уши и зажмуриваешь глаза. Но мне просто, просто необходимо увидеть его и о чем-то спросить… Я на минутку. Можно?

- Только через час. А пока я тебе дам письмо с фронта.

- Разве он мне писал? Я ничего не получала!

Женщина притянула девушку к себе, поцеловала, затем вытащила из сумки обычную школьную тетрадку, провела рукой по грязной обложке и отдала

. - Он только тебе и писал. Только за этим письмом ты должна была приехать сама.