США-ЕС-Россия. В чём главная вина русских перед "западом"? А вот в чём! (Многа букофф!)

См. также

• Саддукеи
• Ессеи
• Зелоты
• Двойные стандарты
• Раздвоение личности
• Актёр

Ссылки

• Фарисеи — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

Эти заметки дополняют книгу «Словарь» (хотя не входят в его печатную версию)

•  Кто такие фарисеи в историческом смысле? 
•  Что такое фарисейство в его современном (нарицательном) смысле? 
•  Ханжество и фарисейство 
•  Формализм, законничество и фарисейство 
•  Правовые отношения как фарисейские 
•  Принципиальность как фарисейство 
•  Ригоризм и фарисейство 
•  Резонерство, морализаторство, талмудизм и фарисейство 
•  Фарисейство и фанатизм 
•  Начетничество, педантизм и фарисейство 
•  Кант как фарисей 
•  Обыватель и фарисей 
•  Сноб и фарисей 
•  Тоталитарное сознание и фарисейство 
•  Диссидентство и фарисейство 
•  Благородство и фарисейство 
•  Донкихотство и фарисейство 
•  Фарисей и иезуит: крайности сходятся 
•  Экстремизм как «экстремальное фарисейство» 
•  Церковь как коллективный фарисей 
•  Христос и фарисеи: неформальное против формального 
•  Зачем фарисею фарисейство 

П р и л о ж е н и я 

•  Статья «Фарисейство» из Словаря 
•  «Я один, все тонет в фарисействе…» 
•  От формализма к фарисейству 
 

Кто такие фарисеи в историческом смысле? 

Это – не тема настоящего эссе. Ответ на этот вопрос в других, специальных источниках. А здесь достаточно знать, что фарисеи времен Христа – это авторитетная религиозная группа, видимо, самая авторитетная, почти каста, так сказать каста праведников, особо ревниво и дотошно блюдущая религиозный закон, и, вольно или невольно, сделавшая это предметом своей гордости и признаком обособления. Пользуясь сравнительно современным термином, это группа, сделавшая свою праведность основой для особого снобизма – так сказать, праведнического снобизма.

Понятно, что дело отнюдь не в особенностях учения фарисеев. Можно заглянуть хоть в Википедию (или, лучше, в книгу И. Д. Амусина «Рукописи Мертвого моря»), что я и сделал, и узнать, что собственно учение фарисеев не было даже самым ортодоксальным – оно расширило древний писаный закон включением в него устного предания (хотя и последнему, ясно, нужно было подчиняться дотошно), – ортодоксальными «староверами» были саддукеи. Не были фарисеи и самыми жестокими из всех – путем хитрых перетолкований прямого библейского указания, они отвергали смертную казнь за сыновнее непослушание и пр., а один из их мудрецов точно сформулировал «золотое правило». Но из Евангелий, то есть от Христа, мы ничего этого не узнаем. Христос не был на стороне какой-то секты против каких-то других, но против духа секты вообще – точнее сказать, против всякой группы, претендующей на исключительную праведность. Худшей была та из них, что дальше всего зашла в этом направлении и притом прибрала наибольшую духовную власть. Кстати, и фарисеи и саддукеи упоминаются в Евангелии в одном и том же контексте – Иоанн Предтеча называет тех и других порождениями ехидниными, призывает их к покаянию и впервые применяет к ним метафору дерева, не приносящего доброго плода. Самым понятным переводом «фарисеев» было бы, кажется, современное бытовое «церковники»... Против учения фарисеев с его содержательной стороны Христос не имел ничего – «все, что говорят фарисеи, делайте, но не поступайте по делам их» – не уподобляйтесь им самим.

Сказанное Христом неверно понимать и так, что все члены фарисейского сообщества, как на подбор, почему-то оказались лицемерами. Тогда бы это было проблемой частной. То, чему они учили, многие из них, вероятно, и делали (например в притче о мытаре и фарисее, где фарисей скромно воздает хвалу Богу за то, что тот не сотворил его подобным мытарю и все священные требования сумевшим исполнить как положено, формальная честность фарисея и не отрицается); не все фарисеи, стало быть, «связывали бремена неудобоносимые» исключительно для других и не для себя, хотя и, по свидетельству Христа, это тоже было слишком распространено. Главный порок, настоящее лицемерие (именно фарисейство) – в том, каким образом они делали то, чему учили.

Насколько отталкивающе в реальности может выглядеть группа, упорствующая в своей особой праведности и обособившаяся по признаку этой праведности – об этом мы можем судить по Евангелиям (вплоть до «гробы раскрашенные, полные нечистот»...). Тенденция «коснеть в праведности» и обособляться таким образом («закваска фарисейская», словами Христа) слишком велика в человеке, и зло от нее в реальности гораздо больше, чем можно было бы судить имея лишь ее фактическое определение. Может быть, это – главное зло, которое грозит нашей моральности, ибо, если наличествует, то входит во все наши поступки, и причем входит в них под видом самой морали. Это – не отдельный порок, а порок, так сказать, системный. Во всяком случае для Христа фарисейство было, кажется, именно главным этическим злом.

Фарисейская сакрализация морального закона как такового, «законничество», игнорирует в самом законе именно его направленность на реальное добро, а сознание собственной праведности, которое, при этом равнодушии к духу закона, дает фарисею сакрализация им буквы закона, превращает его по существу в лицемера, порой чванливого и всегда непробиваемого. Он честен относительно буквы закона и лжет относительно его духа, добра; он, таким образом, лицемерит; он «оцеживает комара, а верблюда поглощает»; он «присвоил ключи уразумения» божественного, но не разумеет единственно важного в божеском деле, фальшивит перед своей совестью и насилует совесть других. Христос же требовал от морали именно «плода доброго», его этика не нормативная (не формальная, не законническая), а «ситуативная» (живая, неформальная)…

Мне иногда кажется даже, что вся миссия Христа – это преодоление фарисейства.

Что такое фарисейство в его современном (нарицательном) смысле? 

Итак «фарисей» и «фарисейство» в интересующем нас современном смысле, как именования нарицательные и с резкой негативной окрашенностью – идут от Христа.

Самым общим определением этого фарисейства, я думаю, будет следующее:

– тип морального поведения, признающий ПРАВИЛО, но не ЗАДАЧУ моральных поступков; или, иначе выражаясь, поведение, ориентированное на моральный (праведный, угодный Богу, социально признанный и т.д.) алгоритм поступков, но не на их моральный (полезный для каких-то живых субъектов), реальный результат.

В более привычных евангельских терминах –

– ревностное служение букве морального закона, игнорирующее собственный дух этого закона (его направленность на «добрый плод») и даже попускающее прямое зло – в облике подчеркнутой праведности. Служение, таким образом, столь же ревностное, сколь и формальное и по существу лицемерное, за которым можно подозревать корысть, тщеславие, деспотизм…

В этом неразрывном комплексе из упорного морального формализма, лицемерия и чванства одни подчеркивают одно, другие – другое; для меня главное – формализм (или упорный формализм, ригоризм); это – то наиболее безобидное (с виду) звено, которое тянет за собою и все остальные, уже морально нетерпимые звенья, образующие вместе феномен фарисейства.

Несколько слов о «букве» и «духе» (если эти евангельские термины покажутся недостаточно четкими). –

Буква нравственного поступка – это его соответствие моральному правилу как Божьей заповеди (или – для более поздних времен – правилу освященному, выведенному из-под критики рассудка как-то иначе, например общественным мнением того социального круга, на который ориентирован мнящий себя нравственным человек).

Дух нравственного поступка – это отмеченная выше направленность на практический «добрый плод» (используя термин Христа); этим уже предполагается, конечно, что такая направленность на добрый плод – это и есть дух самого морального правила, если только оно морально поистине.

Поскольку Бог человеку непосредственно указаний не дает или во всяком случае эти указания могут слышать лишь избранные, то слушаться Бога – значит точно и неукоснительно следовать его заповедям. Здесь важно, что «буква» нравственности – это, психологически, предполагаемое послушание Богу (или иному сакральному принципу).

Поскольку же Бог ни в чем для себя не нуждается, он тем более не может быть облагодетельствован смертным; Бог дает «субботу» (свои святые правила) именно «для человека», ради его же пользы; так, против Христа как Бога идет тот, кто не накормил и не обогрел нуждающегося человека. То есть дух нравственности – это«добрый плод» нуждающемуся человеку (смертному), реальная польза каким-то реальным людям (земным существам).

И вот фарисей, как уже определено, это тот, для кого буква закона становится важнее его собственного духа, доброго плода для нуждающихся в нем. О таковом плоде фарисей и знать принципиально не желает, ибо это свело бы, в представлениях фарисея, священное к утилитарному, божественное к человеческому… Фарисейский тип нравственности – нравственность богопослушания или послушания самодовлеющим сакральным принципам – сколь бы высоким ни мнил себя, но представляет собою как раз то самое «дерево, не приносящее плода доброго», которое, по Христу, можно только «срубить и бросить в огонь».

Итак, развертывая и «психологизируя» определение, фарисейство – это:

а) особая личная претензия на праведность / нравственность / принципиальность,

б) выражающаяся в ревностном ритуализованном служении божественному / нравственному закону, то есть в таком служении, которое отторгает возможность и право даже задумываться о внутреннем оправдании, смысле и цели самого этого закона – ибо это само собою свело бы священный закон в прямом смысле этого слова, который надо только благоговейно и без рассуждений исполнять, к стоящей перед нами умопостижимой нравственной задаче (что для фарисея неприемлемо);

в) соответственно – и тем более – в служении, которое не позволяет задумываться о каких-то тактиках проведения нравственного закона (как задачи) в жизнь, об учете реалий, неразрешимых коллизий, необходимости компромиссов и т.д.;

г) что неизбежно сводит фарисейскую мораль-священнодействие к пустому и мертвому моральному формализму (ригоризму), когда буквальное исполнение божественного / нравственного закона (послушание сакральному принципу), ставится выше и даже может быть направлено против собственной смысловой направленности этого закона (то есть против направленности на добрый плод как реальную пользу реальным людям);

д) то есть сами богоугодность и мораль, обращаемые, во имя священного формализма, во зло, становятся таким образом настоящим апогеем моральной недобросовестности;

е) так что, резюмируя, этот сакрализованный формализм – известный в т.ч. под уважаемыми именами «праведность», «принципиальность» и многими другими, даже, в каких-то своих аспектах, под именами «благородство» и «донкихотство» и пр. – есть та «закваска фарисейская», на которой пышно всходят особого рода фальшь и лицемерие: осознанная или полуосознанная нравственная ригидность, способная доходить до высших степеней моральной слепоты и прямой жестокости и при этом, гордо или чванливо, осмысляющая себя как праведность.

Вот общий портрет фарисея в его законченном худшем варианте, злостный фарисей как морально-психологический тип.

Можно определить еще фарисея как «законника» или приверженца нормативной этики (ориентирующей субъекта морали на общую норму-алгоритм или закон), в ее противоположности этике ситуативной (этике моральной задачи максимума возможного реального добра, решаемой по-разному в каждой конкретной ситуации).

Добавлю еще следующее. «Каким же это образом точное исполнение доброго правила может вести ко злу?» – может спросить наивный человек, и обязательно спросит разгневанный фарисей. – Да таким, что всякая настоящая моральная проблема – это не вопрос только трудности исполнения идеально морального поступка, но вопрос коллизии, то есть невозможности идеального поступка. Одно правило в реальной ситуации входит в конфликт с другими правилами или с самим собой, и выбор из разных зол наименьшего, во имя максимума добра в данной ситуации, становится для совестливого человека необходимым. Отказ же от утилитарных расчетов и компромиссов будет означать только произвольный выбор одной какой-то максимы в ущерб другой. Самый знаменитый, благодаря Канту, пример: человек никогда не лжет, даже если этим предает, и – «чист»!.. Но почему он выбрал максиму «не лги», а не «не предавай»? И само предательство – разве не ложь? Может, потому, что так нашему фарисею проще или выгоднее?.. Можно быть уверенным, что в эту брешь неминуемого произвола неминуемо прорвется фарисейство – какая-то тайная корысть под хоругвью праведности.

Ханжество и фарисейство 

Слово ханжество происходит (есть такая остроумная этимологическая догадка) от «хадж» (мусульманское паломничество). Паломники, ясно, это люди, которые на какое-то время целиком посвятили себя специфически религиозному подвигу – служению Богу ради Бога, но не человека, – и соответственно предельно упорны в исполнении ритуальных, никому со стороны не понятных обрядовых предписаний. Ханжество – «хаджество» – это, таким образом, тип поведения (особенно явный и отталкивающий при взгляде со стороны), характеризующийся подчеркнутым упорством в не имеющем видимого смысла благочестии. Этот тип поведения еще хорошо называют «пустосвятство» или святошество.

Если не ошибаюсь, в особенности клеймо «ханжество» прилепилось к тем его проявлениям, которые касаются проблем отношения полов. Я убежден, что «половая» мораль – отнюдь не какая-то особая или иная, чем мораль вообще. И в этой сфере как и в любой другой главный критерий моральности – реальные зло или добро, а не точное соответствие принятым (хотя для большинства случаев и справедливым) правилам. Для ханжи эта сторона морали, то есть самая ее суть, закрыта, и в случае применений морали к вопросам пола это, может быть, бьет в глаза особенно. Ибо и любовь, и доверие, эти наши лучшие чувства, иногда столь оправданно заставляющие пренебрегать некоторыми «законами морали» (представляющими собою лишь правила предосторожности в дополнение к общеморальным правилам), попадают у ханжи в этих случаях в общую категорию «распущенности» и «безнравственности».

Еще одно. Предполагается, что ханжа – непременно и лицемер, то есть требует от других такой «высокой» моральности, какой не требует от себя самого (или просто не соответствует ей, сам того не замечая). Я думаю, что это – просто естественное следствие самой формалистской установки. Ее, действительно, очень легко провозглашать в общем виде – то есть, получается, в виде поучений – и невозможно исполнять на практике – то есть в первую очередь самому. Вот и получается, что ханже приходится, говоря все «правильно», без конца делать персонально для себя исключения, то есть поучать и лицемерить. Конечно, за этим нечаянным «добросовестным» вариантом легко, в силу привычки, может последовать и злостный вариант – лицемерие сознательное и корыстное.

Таким образом, ханжество – бездушный формализм, претендующий на звание самой нравственности, всегда знающий «как правильно» и (вольно или невольно) лицемерный – практически полный синоним фарисейства.

Формализм, законничество и фарисейство 

Формализм лицемерен, жесток и самодоволен.

Во всяком случае, это его естественные тенденции, которые, попадая на соответствующую почву в склонном к тому человеке, способны вырасти в злостное фарисейство.

Формализм, или (используя архаичный термин) законничество – это те самые неспособность и нежелание отступать от буквы принятых правил (законов) даже ради собственного духа этих правил (неспособность и нежелание «нарушить» даже тогда, когда это необходимо для того чтобы «исполнить»); как видим, это – минимальное определение фарисейства. И все-таки разница как будто проглядывается: фарисейство служит (или верит, что служит) святому, высокому, а формализм – будто чему-то пустому и мертвому, ничтожному, «форме»; святое для нас должно захватить нас целиком, стать в нас главным, а формальное, взяв с нас свою обязательную дань, должно во всем прочем оставить нас свободными…

Что ж – при всем том, существует очень много общих черт, странных сходств между «святым» и «формальным», – между тем, как проявляется и на что подвигает нас наше святое, ради которого мы будто бы готовы на все, и тем, что мы отправляем только формально, будто чтобы только отделаться. Пожалуй, есть даже и термины, обозначающие одновременно то и другое: это «ритуал», обряд», это и «служба» – религиозная или чиновничья. «Сверхважно», «неизвестно зачем» и «просто так» выступают в отправлении обрядов совершенно заодно. И святому и формальному мы служим – первому ревностно, второму, хоть и по принципу «солдат спит – служба идет», но – если добросовестны – то пунктуально, то есть тоже по-своему ревностно; служба и в том и в другом случае – это отказ от своей воли и разумения, это – послушание, только в случае фарисейства это послушание экстатическое, в случае простого формализма это «просто» послушание. И святое и формальное – вне критики, защищены от собственного разумения тех, кто им служит. И святое и формальное – также выше нашего сердца, наших естественных чувств: святое – должно их заполонить без остатка, формальному просто нет до них дела, главное, чтобы все совершалось по форме…

Эти аналогии можно продолжать.

А здесь можно ограничиться следующей констатацией. Формализм, как сказано, – это «минимальное», лучше сказать именно «формальное» определение фарисейства. А фарисейство – это «максимальный», внутренний, фанатичный формализм (как ни странно это звучит), со всеми присущими такому формализму психологическими комплексами. Фанатизм в форме морали психологически не может явиться иначе, как для того, чтобы как-то ослабить, подменить или изгнать еесуть, ее истинные требования. Значит, это будет моральная черствость, осмысляющая себя как праведность; это будет претензия на обладание высшей истиной, делающая совесть фарисея непробиваемой для неудобных ему фактов; это будут особого рода чванство и тщеславие; это будет по существу лицемерие, потому что за личиной подчеркнутой моральности фарисейство протаскивает в свои дела нечто в самом главном ей противоположное; это и нередко и прячущаяся за формальной правильностью поступков, за «не придерешься», какая-то тайная, но прямая корыстность...

«Если ваша праведность не превзойдет праведности фарисеев, – говорил Христос ученикам, – то вы не войдете в царствие небесное». Разумеется, этим не имелось в виду, что следует превзойти фарисеев в дотошности исполнения законов – стать бóльшими фарисеями, чем сами фарисеи. То, что требуется – это превзойти сам тип этой праведности. Нужно стать лучше фарисеев. Подлинная праведность (в данном случае лучше сказать совесть) должна искать доброго плода деяния, а не упражняться в законопослушности; иначе говоря, она должна стать неформальной.

Правовые отношения как фарисейские 

Юрисдикция (это законничество в своем буквальном смысле) может быть только формальной, не может быть иной и не должна иной быть. Ибо отношения индивида с властью, коль скоро из нее выделилась власть судебная, не могут быть делом чьего-то властного произвола, хотя бы предположительно и самого доброго произвола; и единственный способ избежать произвола судейских (если не вспоминать о так называемом прецедентном праве) – доведенный до точки научный формализм. Закон предпосылается живой жизни; незнание закона не есть оправдание; что не запрещено законом, то разрешено; обратной силы закон не имеет, даже если будет исправлен в лучшую сторону – тогда как совесть, напротив, вся в живой жизни, извиняет чужие грехи непониманием, воспрещает и требует от совестливого много больше того, чего нельзя воспретить или потребовать от всех и каждого, и вся есть «обратная сила», вся – рефлексия. С точки зрения права, пусть свершится его законническая справедливость, хотя бы и сгинул мир. С точки зрения совести, справедливость, которая губит мир, представляет собой чудовищное лицемерие. Право – слепо, не взирает на лица, но судит и карает. Совесть остерегается судить и карать (будучи чувствительной к «сучкам в собственном глазу»), взирает на лица и ситуации и только и тщится, чтобы разглядеть их детальнее. И так далее. Право – не совесть. Однако именно формализм права, его «фарисейство», делает совесть делом души каждого, а не общественной власти (это называется «свободой совести»), и тем самым составляет основу для терпимости и свободы индивидов в современном обществе.

Конечно же, только морально слепой не заметит в юридических отношениях самого удручающего фарисейства. «Имею право» – значит «буду поступать так, хотя совесть и против»; «не имею права» – значит «не сделаю, хотя совесть и велит». Закон прямо рассчитан на максимальную недобросовестность всех, для кого писан, и этим сам стимулирует их внутреннюю недобросовестность. Негодяй бывает оправдан, потому что обставил свое дельце как надо, оступившийся искренний человек, которому нельзя не посочувствовать – скорее всего осужден. Крючкотворство – синоним судоговорения, формализм выступает в нем во всей своей косности и подчас даже явной несправедливости и жестокости.

С этим ничего не поделаешь, «закон суров, но это закон» (то есть закон неизбежно жёсток и груб, ни к одному случаю точно не подходит, но другим он и не может быть – надо подчиняться). Закон может только детализировать свою казуистику, но и на этом пути всей правды нет. Ибо трудно сказать, что оставляет бóльший зазор для живой жизни – слишком общие правила или слишком детализированные.

Имея все это в виду, фарисеев можно было бы назвать «юристами». В отличие от римских юристов, работавших в империи (государстве, объединенном не общей родовой религией, а только властью), фарисеи (как и какие-нибудь саддукеи и пр.) – «юристы», строящие свою систему права на определенном религиозном законе. Древние фарисеи – это моралисты, так сказать, юридической стадии развития; современные – это моралисты, находящие во власти юридического заблуждения. В таком случае, коренной грех фарисейства в том, что оно полагает, будто юридическими требованиями – такими, которые можно формально предъявить к каждому – полностью исчерпываются и моральные требования. Фарисейство полагает, что формальный закон – это вся совесть и есть.

Принципиальность как фарисейство 

«Принципиальность» человека в самом приблизительном и положительном смысле этого слова – означает лишь то, что из каких-то шкурных интересов, из страха или корысти, он не забудет и не переступит свои моральные установки. Этим не говорится, надо подчеркнуть, что сами моральные установки не могут у морального человека каким-то образом модифицироваться, под влиянием опыта и внутреннего морального развития (как раз напротив!), а говорится только лишь то, что в любом случае его моральные установки не являются для него предметом размена на какие-то личные выгоды. Конечно, в этом смысле каждый достойный человек должен быть принципиальным; то есть просто моральным, а не аморальным, просто «иметь совесть».

Однако, существует принципиальность подчеркнутая, которую и отмечают как собственно «принципиальность» – это несгибаемая верность именно определенным избранным нравственным принципам, как алгоритмам поведения, которые ни в коем случае не могут модифицироваться под влиянием каких-то соображений, хотя бы и нравственного плана (что значило бы для «принципиального» только измену принципам) – и это уже нечто совершенно другое. На самом-то деле, нужно быть верным моральной задаче, верным добру, а не ориентиру, ведущему к добру только примерно и за отсутствием четкой видимости самой цели; но принципиальный человек остается свято верен заданным ориентирам, как будто самой цели для него не существует. Принципиальность этого рода – это моральность, но на «закваске фарисейской» (по выражению Христа). Это моральность формализованная и с энтузиазмом упорствующая в формализме, то есть в данном случае скорее в ригоризме – и она есть совершенно то же, что фарисейство. Принципы превращаются в некие магические формулы, заклинания, или скорее наборы очистительных ритуалов, отгоняющие тревожащие вопросы совести: я верен принципам, стало быть, ни за что более не отвечаю, я «чист». Между этой принципиальностью и фарисейством имеется только то различие, что исходно фарисейство было в прямом смысле богопослушанием, служением моральным правилам как именно божьим заповедям, служением самовластному живому Богу-личности, – тогда как принципиальность может исповедовать и нерелигиозные, но только квазирелигиозные принципы – некритически принятые законы сообщества, к которому принадлежит или хочет принадлежать «принципиальный», или сложившиеся у него как-то иначе… Принципиальность такого рода – это, так сказать, светский вариант фарисейства.

Приниципиальность – это «принцип приоритетности принципов». Последний можно сформулировать так. «Хотя всякий моральный принцип и имеет в виду добрый плод, в случае коллизии между верностью принципу и предвещаемым плодом побеждает принцип».

Принципиальность, через жёсткость (неукоснительность), которую полагает своим главным достоинством, органично переходит

– в жестокость,

и в этой жестокости по существу не ведает ограничений, ибо сама же и подменяет, призвана подменить собою совесть.

А более обычные, «бытовые» пороки принципиальности – это:

– характерная мелочность,

рождающаяся от того, что принцип как таковой распространяется на все, к чему относится, и не может быть ничем умерен, так что не знает и нижних границ, пустяков, на которые уже позволительно было бы не обращать внимания;

– нарочитость,

или отсутствие непосредственности в реакциях, искусственность, своего рода фальшивость,

– демонстративность (доходящая до показушности), дидактизм и характерный «акционизм», – ибо, если применение принципа явно не оправдано предполагающимся полезным результатом и сам «принципиальный человек» это ощущает, то чем-то же оно, по слабости человеческой, должно быть для него самого оправдано? – и это оправдание, чаще всего – воспитательный эффект, воздействие на публику…

Вот все это – и есть фарисейство.

Ригоризм и фарисейство 

Фарисейство, моральный буквализм в ущерб самому духу морали – это формализм. Это и ригоризм. Трудно различить ригоризм и формализм, это – синонимы, но синонимы совпадают лишь частично. Некоторая тонкая и легко размывающаяся граница между этими синонимами имеется. Она в следующем. Формализм дотошен и неукоснителен, но сам формалист дотошен для того лишь, психологически, чтобы «отделаться»; когда формалисту удается «отделаться» от моральной проблемы так, чтобы ответственность за свою роль в ситуации переложить на какие-то соответствующие моральные правила, ему уж от себя больше ничего не надо. Он называет это «моя совесть чиста». Дальше он закапываться не будет. Формализм оставляет место для свободы: чего трогать не обязательно, того он и не трогает. А ригорист, тот тоже дотошен и неукоснителен, но потому что в этом он видит свою собственную моральную миссию; он – агрессивен и готов входить во все; если правила на данный случай жизни нет, он его выведет; он служит форме не для того только, чтобы отделаться, и потому от него самого – не так-то легко отделаться. Формалист, как юрист, того, что не запрещено (на что нет прямого указания) – то разрешает (оставляет на усмотрение); ригорист требует особой санкции на все. То есть настоящий злостный фарисей, если быть точным, не формалист (не просто формалист), а – ригорист.

Важно понимать, что подлинная мораль и правда входит во все. В этом – мораль Христа, и можно сказать, что это – максимализм. Но мораль максималиста или Христа входит во все именно потому и именно, кажется, в том только смысле, что – неформальна; она больше правила и потому может во имя моральной задачи нарушать правила, а перед чем-то и остановиться в неопределенности. Мораль ригориста, напротив, не знает ничего выше формального правила, на все хочет иметь однозначный ответ и тщится охватить мертвым правилом всю живую жизнь. Разница кардинальна.

Резонерство, морализаторство, талмудизм, фарисейство 

Резонерством называют склонность рассуждать там, где это неуместно или уже все и так понятно. Термин в этом значении довольно сомнительный, потому что неуместным нередко выглядит как раз самое существенное, чего не хотят признавать, а лучшие прозрения возникают именно там, где большинству все кажется давно понятным.

Но есть и более тонкое значение, именно: склонность находить и предписывать всему в человеческом поведении рассудочные основания, чреватая схематизмом – слепотой ко всему, что не впишется в доступную уму резонера рассудочную схему, – и готовность все такое отрицать и осуждать.

Из этого определения видна тесная связь резонерства и морализаторства.

Морализаторство – склонность оценивать все в человеческом поведении на соответствие неким готовым моральным прописям, и все по-видимому не вписывающееся в эти прописи осуждать. Морализаторство порочно не тем, что полагает, что каждый поступок имеет моральную составляющую (это так и есть – моральный аспект так или иначе имеется во всем); плохо в нем и не то, конечно, что оно не мирится со злом, даже всем давно привычным, как и не то, что, даже если с этим злом ничего нельзя поделать, поскольку большинство к нему уже как-то подладилось и даже находит для себя выгодным, прямо называет зло злом. Сколь бы сие ни докучало смирившимся со злом, так именно и надо поступать! Ведь зло добром не кончится!.. Но это будет скорее не морализаторство, а – совестливость и честность. Пророки – они ведь в этом смысле именно морализаторы! – Настоящий же порок морализаторства, то есть настоящее дурное морализаторство, состоит в том, что таковое полагает, будто для оценки всего в человеке достаточно заведомо известных всем простых прописей, которые он сам лично помнит и потому видит себя авторитетом в этом вопросе, имеющим право – и даже обязанность или миссию – судить и осуждать. (Тогда как настоящие моральные проблемы суть коллизии и «от прописей» неразрешимы.)

Что до фарисея, то он – отчасти резонер, ибо, как формалист, все хочет уложить в принятые им схемы; только отчасти – потому, что не сам кроит свои схемы, сам именно не рассуждает, а только лишь применяет готовые тезисы к жизни, подводит частное под общие правила. Зато, как видим, фарисей – в полной мере морализатор, в худшем смысле этого слова. Он именно и тщится предпослать всему живому, сразу непонятному и непредсказуемому в человеческом поведении готовые божественные / моральные прописи, не зная и знать не желая того, что самые верные такие прописи – лишь общие ориентиры к добрым решениям житейских проблем, но не сами добрые решения. Что и добро тоже – как показал своим учением и своей жизнью Христос – за пределами этих прописей, и выше них. Предпосылание каких-то правил живым ситуациям, а не поиск лучших решений в самих ситуациях – суть формализма, суть законничества, и постольку суть фарисейства.

Существует еще одно характерное моральное заблуждение фарисея, вооруженного общими моральными законами, но имеющего глаза все-таки различать и «казусы», то есть конкретные случаи жизни, законами напрямую не предусмотренные или заставляющие их друг другу противоречить (предписывать противоположные требования). Величайшая предпринятая фарисеем попытка казуистики – Талмуд, о котором большинство может судить лишь по понятию талмудизм. Это – готовность дробить и измельчать общие законы вплоть до самых частных ситуаций, до казусов, но все таки не предоставить решение моральной задачи в казусах неформализуемому доброму намерению, вооруженному простым рассудком и точно «по месту»; талмудизм, казуистика – это готовность формализовать все вплоть до того, что всегда считалось собственной сферой живой жизни – до неформализуемого конкретного.

Фарисейство и фанатизм 

Фанатик – страстный и несгибаемый последователь какой-то идеи, страстный верующий. И страстность и несгибаемость фанатика основаны для него на том, что истина, конечно, одна-единственна – как единствен Бог. И потому, если только истина дана нам, как дан для верующего Бог – то требует от каждого полного себе подчинения и служения, как и принуждения других к такому же служению. А она, считает фанатик, ему – дана! Что до самой его веры в заведомую истинность идеи, то вера эта не может не предполагать искусственной слепоты, «зашоренности», то есть такого же заведомого отрицания всего, что ей противоречит или что ее ограничивает. Всякая вера предполагает борьбу с сомнением, борьбу, так сказать, силовую, – а не разрешение сомнений, процесс дознания, в котором предполагаемая истина могла бы свободно отстоять себя или потерять свой статус истины.

В отличие от сего, подлинная любовь к истине (иначе называемая объективностью) – есть именно разрешение сомнения, она почти неотличима от критицизма и даже скептицизма (антоним фанатизма), ибо прямо предполагает за сомнением права большие, чем за утверждением! Другое дело фанатизм. Даже если фанатик, идеолог или религиозно-верующий, и разрешает вам сомневаться – то это для него значит только, что он обещает не осудить вас за ваши уточняющие вопросы; предполагается, что он способен дать вам все ответы и вы будете ими удовлетворены; ну, а если все-таки не удовлетворитесь – тогда вы действительно враг, и последуют санкции.

Итак фанатик хочет своей истине служить безоглядно, и в этом, кажется ему, проявляется его любовь к ней, но именно этим самым из его благочестивой установки изгоняется сам дух любви к истине. Фанатик неизбежно станет формалистом, превратит всегда открытую новым фактам и возражениям истину в мертвый – слепой и глухой – закон, которому останется только служить, то есть исполнять буквально – сиречь, хоть и страстно, но формально. Надо еще заметить, что в законе не убеждают только, но и принуждают к нему силой, а убеждать силой в истинности каких-то взглядов – это значит особенным, самым отвратительным образом лицемерить. Фанатик неизбежно буквалист и неизбежно насильник, прикрывающийся авторитетом истины, – лицемер. То есть фанатик – фарисей.

А фарисей – в своем собственном идеале – фанатик. В реальности же он – нечто колеблющееся между фанатиком и простым формалистом.

Начетничество, педантизм и фарисейство 

Начетчики – это были особо ученые и сведущие в Писании старообрядцы, видимо, способные со священными текстами в руках отстаивать истинную ортодоксальность, буквальную правильность старообрядчества. Очень легко представить, что во многом это была живая аналогия авторитетных для ортодоксального иудея «книжников», столь враждебных Христу и всегда поминаемых у него заодно с фарисеями («Горе вам, книжники и фарисеи…»). А каким фарисейским самодовольством украсилось бы это знающее всю высшую истину начетничество, «книжничество», если бы (позвольте пофантазировать) старообрядчество одержало верх! Самые фанатичные фарисеи получаются, как известно, из бывших еретиков; да и исторические фарисеи тоже начинались как еретики, «отделившиеся».

Понятно, что «начетчик» стало именем нарицательным. Каждый официальный ученый проповедник какой-либо официальной идеологии (например, коммунистической идеологии в социалистическом государстве) – именно начетчик. Истина для него уже дана в священных текстах «классиков» идеологии, а он лишь – «идеологический работник». Поскольку в такой ситуации исключается, что мышление начетчика вправе привести его к выводам, отличным от заведомо истинных – это его мышление можно признать мышлением только по форме, ибо сам свободолюбивый дух подлинного мышления – готовность признать истину еще неведомую, если новые факты или аргументы ее приоткроют – начетническим мышлением изгоняется в принципе. Начетчик – фанатик если не по характеру, то по обязанности и логикой вещей: как и фанатик, если он и допускает у других какие-то сомнения, то это значит только, что он берется исправить заблуждающихся «методом убеждения». За которым уже, так или иначе, следует «метод принуждения».

Как видим, начетчик – это тот же фарисей. Начиная с сакрального текста, а не с живого опыта, он, тем самым – упертый формалист, владеющий истиной в конечной инстанции («присвоивший ключи уразумения»), и потому, при случае, обязанный быть готовым и к «священному» насилию над несогласными – далеко не безобидный.

Интересен близкий к нарицательному «начетчик» термин «педантизм». Он происходит от «преподавать», «учить», а означает – излишняя дотошность в деталях и правилах исполнения какого-то дела, только затрудняющая продвижение к результату дела; излишнее внимание к форме дела, за которым естественно подозревать непонимание сути дела. Нечто очень близкое к формализму и постольку – чреватое фарисейством, а в тяжелых случаях, в применении к моральным вопросам, и вообще точно то же, что формализм и фарисейство. И в обратную сторону, фарисейство – это злостный и крайний моральный педантизм.

Вообще-то, какая-то определенная внимательность к мелочам в истинно моральном человеке естественна. Если человек нечестен в малом, то, по меньшей мере, можно подозревать, что моральность не вошла в его привычку и скорее всего ее действительно не хватает – он нечестен вообще. Известный педантизм в моральных вопросах понятен и даже необходим. Другое дело, если человек, «оцеживая комара, поглощает верблюда» – за мелочами упускает главное, меньшему жертвует большее. Вот такой моральный педантизм и есть фарисейство.

Но причем тут все-таки «преподавание»? Притом, что педантизм чаще всего замечался за преподавателями? Преподаватель обычно учит тому, что сам узнал из книг, а не на деле; то есть преподаватель – естественнее всего – «начетчик». А начетчик – уже формалист, педант. Учащий какой-либо науке, не будучи сам ученым, легко впадает в заблуждение, что в его науке либо уже все по существу ясно, либо не может быть ясно в принципе, так что остается только как можно точнее ее излагать.

Также естественна склонность учить в фарисее. Если знаешь путь истинный, то, действительно, не наставить на него блуждающих в неведении – грех.

Кант как фарисей 

Почему нас здесь заинтересовал именно Кант, а не кто другой?

Потому, что как будто именно он – авторитетнейший сторонник автономии морали: такой морали, когда человек обязан мыслить о своем моральном долге своей собственной головой, а не поступать от готового (данного кем-то вне его) священного правила. То есть как будто кардинально порывает с фарисейством.

Однако вместо того Кант лишь поднимает фарисейство на новый теоретический уровень.

Действительно, его формула «поступай всегда согласно той максиме, относительно коей в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» – одновременно и призывает каждого думать своей головой, в поиске всеобщего закона для каждой отдельной проблемы, но и – при этом – напрочь отказаться от поиска действительно наилучшего уникального решения данной проблемы, в пользу этого всеобщего закона. То есть принципиально отказаться от реального добра в пользу того, что можно в подобных случаях формально истребовать от всех и каждого, в том числе, значит, и от человека, никакого добра не желающего и не понимающего – грубо говоря, от злого дурака. «Подумай, что в подобных ситуациях можно было бы истребовать от всякого, и сам поступи так же» – а не так, как, по сердцу и уму, поступить было бы лучше всего. Таким образом, эта мораль даже и не автономна – не учит человека самому искать реального доброго плода деяния – а по существу гетерономна, ибо включает в дело оглядку на всех (в т.ч. на гипотетического злого дурака), и даже ставит этих всех, «всеобщий закон», во главу угла. Совершенно по фарисейски.

Лишь на поверхностный взгляд может показаться, что приведенная кантовская формула «категорического императива» (звучит-то как ужасающе!) уточняет Золотое правило (Христа) «поступай с другими так, как хочешь, чтобы они с тобой поступали». Конечно, нельзя поступать с другими точно так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой, потому что люди разные; но у Христа это определенно не значит – «ищи такого всеобщего закона, который был бы слеп к нашим различиям» – ибо в этом случае Христос ничем не отличался бы от формалиста-фарисея. У Христа это значит, напротив – ставь себя на место конкретного уникального другого, входи в его душу и ситуацию, то есть как раз решай каждый вопрос по месту, неформально и индивидуально. По Канту, рафинированному фарисею – «ищи формального закона даже на те случаи, на которые его и не писано»; по Христу – «ищи плода доброго».

Любопытно, что Кант, учивший «моральный закон свят (неукоснителен)», верил, что учит тому же самому, что и максималист Христос – на самом же деле был в этом именно и только ригорист, то есть скорее столь неприемлемый для Христа фарисей. Какая уж у Христа «неукоснительность», если, во имя плода доброго, он только и делал, что «нарушал» – «нарушал, чтобы исполнить»! «Не человек для субботы, а суббота для человека»: не человек служит закону, а закон – человеку! Не буква, а дух! – так оно по Христу.

Кстати, от звания ригориста (синоним фарисея) Кант не только не отрекался, но считал ригоризм синонимом настоящей моральности. А во всех моральных максимах считал безусловно необходимыми – «твердость и определенность». Тогда как любая максима для истинно доброго человека – лишь только ориентир к цели добра, а не самоцель… То есть Кант был в этом классический «законник» (другое именование фарисея).

Конечно, Кант видел и понимал многое, и тем, что здесь приведено, не исчерпывался. Другая формула «категорического императива» – требование видеть во всяком другом человеке всегда только цель, а не средство – это уже совершенно в духе Золотого правила, даже, можно сказать, другая формулировка Золотого правила. (Сам Кант, правда, толковал эту свою формулу по иному, – но здесь слишком мало места для того, чтобы входить в это конкретно). От исторического, религиозного фарисея его отличает и понимание того, что Богу нельзя послужить иначе, кроме как добрым образом жизни. Но то, все-таки, что мы называем кантовской моралью – это именно фарисейство. Хотя и освобожденное от наивной архаичной религиозности исторического евангельского фарисея, но уж зато, кажется – в чистом виде.

Образец того, как следует понимать его учение, Кант дал в самой обескураживающей по чистоте фарисейской установки статье «О мнимом праве лгать из человеколюбия». В ней он вывел, что правду следует сообщить и «злоумышленнику», если в вашем доме укрывается намеченная им невинная жертва, а он вас прямо спросит – не у вас ли. К счастью, далеко не все во время второй мировой оказывались кантианцами – и гестаповцам прятавшихся не выдавали. Но как это по фарисейски – не лгать, хотя бы этим и предавать, притом что предательство – обман справедливого доверия – не худшая ли разновидность лжи? Не лгал и Иуда…

Обыватель и фарисей 

Обыватель – человек, для которого персональное благополучие составляет предмет его личного и социального достоинства.

Казалось бы, установке на благополучие незачем быть разборчивой во взглядах и принципах, то есть она хоть и не похвальная, но не фарисейская. На самом деле, будучи для обывателя вопросом его сравнительного достоинства в его среде (без этого нет обывателя, а есть только, может быть, жуир или корыстолюбец), она-то и заставляет обывателя равняться на общепринятые в этой среде критерии и ценности. Благополучие – главное, но только благополучие в общепринятой форме. К тому же точная вписанность в общепринятое (так называемый конформизм) сама по себе уже составляет благополучие – дает обывателю душевный комфорт. Обыватель всегда при установках, которые вырабатывает не сам (себе он не доверяет), а заимствует из надежнейшего для него источника, и этим доволен, и горд, и в всегда в сознании правоты. И во всем этом обыватель, как это часто и замечают, при всей своей теплохладности бывает очень недалек от ревностного фарисея. Который тоже праведен, самодоволен и горд.

По своему обыватель и по-своему фарисей – служители некоей «правильности», «законники». Только у обывателя правильность – кодекс общепринятостей, у фарисея – кодексы ученые или элитарные. Но и к тем и другим, понятно, у того и у другого отношение некритическое – как к святыне. Для обывателя его законы верны уже потому, что существуют (что общеприняты), для фарисея они верны потому, что верны. Но послушание им для того и другого – превыше всего.

Сами общепринятые установки могут друг другу отчаянно противоречить – обывателя это не смущает. Он и верующий, и блюдет приметы, и (ныне) вполне сексуально свободен; он может быть и лавочник и поклонник Сталина одновременно; он молится Христу, не имевшему где преклонить голову, и остервенело гонит зимою «бомжей» из подъездов, и т.д. Фарисей, напротив, привержен определенным священным для него принципам и это значит, что он не замечает или отвергает все, что может им противоречить. Однако, при всей своей видимой маниакальной последовательности, в главном фарисей оказывается еще непоследовательней обывателя: ведь самый добрый принцип, не считающийся с реалиями, творит только зло.

Обыватель, отчасти в силу слишком явной несогласованности принимаемых им установок, не склонен рассуждать, а фарисею рассуждать просто – и он резонер и морализатор… Но уж если обывателю случится-таки выносить суждения, особенно моральные (а общепринятость ведь и есть примитивная мораль), он будет их выносить совершенно формально, резонерски-морализаторски и фарисейски (как раз потому, что не вникает в суть вещей). Хрестоматийные бабушки на скамейках, знающие все за всех и постоянно кого-то осуждающие – именно фарисейки.

Обыватель препоручил свою личную совесть общепринятой правильности – так точно и фарисей подменил свою совесть принципиальностью, хоть и ученой. Обыватель упростил свое бытие (хотя и не быт), он не осмысляет мир, а только приспосабливается к нему, – но и фарисей – хоть и пытается направлять мир – не осмысляет (за него все осмыслила его вера). Обыватель узок (ибо узок его интерес), и фарисей – узок (ибо зашорен, ограничен принципом). Обыватель – формалист (например, как сказано, социальные признаки благополучия он предпочитает реальному благополучию, бывающему только индивидуального образца), настоящий фарисей – ригорист (формалист упертый). Обыватель верен общепринятому, сочетающему в себе не сочетаемое, и потому – и по-своему терпим, и по-своему фанатичен; фарисей фанатичен, но, ослабевая в рвении, превращается в простого формалиста, собирающего определенную дань принципу и ко всему прочему равнодушно-терпимого. Обыватель, если верит – то простой обрядовер; и фарисей, в самом глубоком смысле, есть совершенный обрядовер (ибо свел дух к букве). Обыватель насмешлив (хотя это распространяется только на отдельных «чудиков», не вписывающихся в широкое общепринятое), фарисей – чванлив (правда в отличие от обывателя это распространяется на большую часть человечества)…

Все эти параллели можно, конечно, углублять и продолжать.

Сноб и фарисей 

Снобизм – термин, возникший почти через две тысячи лет после первых фарисеев.

И значит он – чванливая гордость принадлежностью к некоей предполагаемой «элите», «лучшим людям», «определенному кругу», то есть замкнутой группе людей, «своих», в которую как бы посвящают только сами ее члены; сама же элита различает себя по неким сверхценным опознавательным приметам – от, скажем, особого (одинакового в данной группе) понимания искусства или политических оценок до определенных внешних манер, способа одеваться или выражаться и т.д. Характерно, что никакие достоинства сами по себе, например таланты, еще не составляют снобистского достоинства: это идет от родовых аристократов, для которых, скажем, хороший профессионал есть только хороший профессионал, подобно хорошей обслуге, и не более того. Сверхценные приметы «своих» могут быть на удивление ничтожными. Вот например одно из снобистских высказываний, автора коего, в силу характерности этого высказывания, даже не обязательно называть (цитата точная): «Когда вместо "есть" говорят "кушать", а вместо "скажите, пожалуйста" – "вы не подскажете?" – я понимаю, что этот человек, наверное, по большей части "не моей крови"»…

А вот, если хотите, и пример более серьезной – уже политической установки, как гордого признака «избранных своих». Я говорю о круге, претендующем ныне на высокое звание российской интеллигенции; этот круг, в частности, издает журнал с откровенным названием «Сноб» (чванливый человек)… Очевидно, что презрительное неприятие Путина – один из пунктов самоидентификации этого нашего культурного бомонда. Многие претензии к Путину вполне оправданы, но слишком явно и то, что ни здравый смысл, ни логика, ни справедливость в этой групповой установке как таковой далеко не главное. Так, «Путин должен уйти!» – хотя в этом случае придет заведомо худший для того же бомонда кандидат, второй номер в президентской гонке (коммунист и записной сталинист). Вы не можете привести самое робкое и обоснованное сомнение в том, что Путин мог столь радикально сфальсифицировать выборы, в которых слишком убедительно победил – вместо контраргументов последуют знаки презрительного неприятия уже не путинской, а вашей персоны. А чего стоит тот головокружительный удручающий фарс, который приходится наблюдать все последние месяцы (сейчас – август 2012)! Достаточно шайке тщеславных хулиганок, прославившейся похабнейшими и глупейшими «перформансами» (вроде группового спаривания в университетском музее или заталкивания мороженой курицы в вагину), приплести к своим паскудствам пару словечек против «путинского режима», как наш бомонд безоговорочно признает их за своих! Врываются нахалки и в самый видный московский храм, скачут в колготках у алтаря и выкрикивают ругательства, оскорбительные вообще и для верующих в частности, но опять же не забывая «Путина прогони». Запуганное государство решается, наконец, вспомнить о законе. И тут начинается невообразимое! Наших не тронь. Весь бомонд, мал и стар, мужчины и женщины, встает на их защиту против «режима», пишет язвительные письма Путину, «ни в чем не виноватые» «девочки» – уже и «узницы совести», и номинанты на художественную премию, их надо выпустить даже не как прощенных хулиганок (это – «катитесь к черту»), а как народных героинь!.. Итак – а) групповое чванство, б) абсурдистская верность групповым установкам и в) фактические (если не умышленные) фальшь и лицемерие в чудовищных степенях – весь фарисейский букет…

(Куда более больной пример фарисейства российского бомонда – его позиция по Чеченским войнам, когда, видимо, из справедливейшего принципа «война есть зло» нелепым образом родилась фарисейски-непробиваемая иррациональная симпатия к сепаратистам – исламистам, внедрителям палок и подлейшим кровавым террористам; их величали аж «борцами за права и свободу народа», «чеченским сопротивлением» и т.п. ... Но здесь не хотелось бы развивать эту тему.)

Есть версия, что слово снобизм – от некоего англичанина Сноба, чрезвычайно гордого принадлежностью к своему клубу (клуб ведь – нечто очень похожее на замкнутую группу «своих», куда посторонних не пускают). И есть другая, именно что сноб – это как раз человек неблагородного происхождения, не из «элиты», всячески старающийся выглядеть благородным, и, видимо, в силу этого пересаливающего по части чванства. Та и другая версии вполне соответствуют сути этого явления.

Итак, можно сказать, что фарисеи – это первые снобы. Но только это были снобы масштабные, не чета нынешним – то есть выделяющие себя по самому масштабному признаку – особой праведности перед Богом.

А нынешние снобы – это жалкие выродившиеся фарисеи. Чванливые наверняка не меньше прежних, они выделяют себя по слишком ничтожным признакам (вроде приведенных в цитате о «вы не подскажете» вместо «скажите пожалуйста»). Но если это признаки, скажем – какие-то социальные установки или предпочтения, то тут наши снобы, по степени своей вредоносности, суть фарисеи почти прежние, евангельские. Разумеется, они не могут относиться критически к тем установкам, которые конституируют их «круг», ибо это грозит им отлучением, и тут проявляют всю тупость и ригидность настоящего фарисейства.

Можно сказать еще: у прежнего фарисея дело начиналось с упорства в каких-то идейных установках и кончалось чванством; а у нынешнего фарисея-сноба дело начинается с самого чванства, а идейные установки уже к тому прикладываются. Чувствуется, что снобизм сам по себе есть столь отвратительное явление, что его родство с фарисейством способно его скорее украсить.

Тоталитарное сознание и фарисейство 

Тоталитарное сознание, по одному из своих конституирующих признаков, есть сознание чисто фарисейское: это исповедание комплекса неких принципов, так сказать, комплекса сверхценных идей, так называемой идеологии, суммы формул, которая не может подвергаться никакому критическому рассмотрению, но только уразумению и исполнению. Тоталитарная идеология есть даже больше, чем «догма» – а прямо-таки готовое «руководство к действию»! ибо обдумывать в ней не только ничего уже не нужно, но и прямо преступно. И эти принципы, хотя вроде бы и имеют в виду всеобщее благо людей, однако ставятся выше блага и самой жизни каждого из этих людей, – то есть, по существу по фарисейски, но только откровеннее, идейное добро, данное на уровне формул, вправе без колебаний творить любое практическое зло. (Тут этот фарисей бывает неразличим от «иезуита», о чем будет сказано в своем месте.)

Отличие же тоталитарного сознания от фарисейского в том, что оно – как бы сверхфарисейское. Между Богом и смертными дистанция слишком велика, их грешность и ничтожество, в общем, почти законны; идеология же – она прямо тут; если жизнь ей противоречит, тем хуже для жизни. Соответственно, фарисея в общем устраивает, что большинство смертных не дотягивает до него в праведности, это только дает пищу его гордыне; тоталитарного же идеолога никакие отклонения от «единственно-правильного» не устраивают категорически. Если владение фарисеем «ключами уразумения» делает его только чванным, то идеологического фанатика это владение делает (обязано сделать) беспредельно жестоким; по отношению к несогласному позволено все, ибо это – не просто ничтожный человек, как для обычного классического фарисея, даже не преступник, у которого могут оставаться свои права и адвокаты, а – враг. «Враг народа». С которым, как говорил Хрущев по поводу каких-то противников большевизма, возможен только «земельный вопрос: кто кого закопает». И даже не только прямое несогласие карается, но и всего лишь «уклон», своя интерпретация. «Какой уклон хуже – правый или левый? – Оба хуже, товарищи!»

«Идеологические работники» же в устоявшемся тоталитарном обществе – это профессиональные начетчики, фарисеи близкие к обычным «классическим», о которых речь шла в рубрике про начетчиков.

Самое характерное в тоталитаризме то, что он стремится сделать маниакальными фарисеями – и ему это действительно удается на довольно длительные периоды – всю массу простых и в норме не склонных к подвижничеству обывателей. Идеология должна стать общепринятой и подменяет обычную обывательскую общепринятость, где каждый радеет о собственном благополучии, хоть и в традиционных формах. При победившей идеологии каждый обыватель, «новый человек», должен радеть исключительно о постоянном и окончательном торжестве этой идеологии – которую может и не особенно понимать – победе коммунизма или Рейха, например. Каждый такой обыватель, таким образом, есть своего рода фарисей, только уже не прежний фарисей-гордец, а фарисей-винтик, часть великого общего целого, счастливый именно этим; не особенный, а – «простой советский человек» или «солдат (не генерал!) Рейха».

Диссидентство и фарисейство 

Вспоминая тоталитарное государство периода своего заката, невозможно не отметить еще одно замечательное явление. К классическому фарисею, в тоталитарном обществе, ближе его фанатичных вождей и ближе казенных идеологов и начетчиков оказываются еретики – диссиденты…

Здесь я имею в виду не то диссидентство, когда, например, писатель передавал для издания за границей или отпечатывал на машинке, на папиросной бумаге, свои неугодные или идеологически невыдержанные произведения, – таковой совершал самое справедливое и естественное, что в его положении можно было сделать. Также я не имею в виду совершенно рациональную и моральную потаенную деятельность по размножению и распространению неугодной власти классической литературы, исторической и политической информации, «хроники событий» и т.д.

То, что я имею в виду – совершенно особое историческое и морально-психологическое явление. То был период, когда необходимы были заметные общественно-политические акции, демонстрировавшие бы советской администрации и демократической мировой общественности несогласие самих граждан со своей тоталитарной властью. Инакомыслящие должны были заявить о своем существовании воочию. И вот эти акции, когда уже тоталитаризм пошел на спад и утратил былую свирепость, нашли своих замечательных исполнителей – которым, подчеркну, мы действительно должны быть благодарны. Так, нашлись отважные люди, вшестеромпродемонстрировавшие на Красной площади несогласие с вторжением советских войск в Чехословакию; сравнительно нередки были принципиальные ученые и люди искусства, подписывавшие письма в защиту уголовно преследуемых диссидентов; встречались также непокорные люди, отказывавшиеся «играть с государством в его игры» и (по мере мельчания принципа) не приобретавшие в день получки обязательных лотерейных билетов ДОСААФ (добровольного общества содействия авиации, армии и флоту), не ходившие на бессмысленные псевдо-выборы, и т.д.

То есть, подобные диссидентские акции:

а) преследовали исключительно моральные неутилитарные цели, совершались призванными к тому людьми исключительно во имя морального принципа, строго в соответствии с этим принципом и во вред собственному благополучию;

б) носили умышленно показательный, демонстративный характер, и, так или иначе, делали заметными их исполнителей (что, так сказать, совпадало с интересами тщеславия);

в) заведомо не могли привести к той цели, которая ими заявлялась (то есть не способны были остановить вторжение в Чехословакию или куда угодно, заставить освободить репрессированных, заменить фарс выборов из одного на настоящие альтернативные выборы, уменьшить количество спускаемых на каждый коллектив лотерейных билетиков, и т.д.);

г) приносили реальный и ничем не заслуженный вред родственникам и сотрудникам «демонстративных» диссидентов, становившимся заложниками этой их морально-политической активности (родственникам строились властями всякие каверзы, полезная работа трудовых коллективов, где обнаруживался «подписант», разваливалась, недобровольные «агитаторы» в ожидании избирателя досиживали на участках допоздна, билеты обязан был купить в большем количестве кто-то другой, и т.д.*).

Здесь была весьма явная и больная коллизия: или не сопротивляться «Софье Владимировне» (советской власти) вовсе, или сопротивляться – но чисто демонстративно, заведомо безрезультатно и сея ненароком вред, то есть – по фарисейски…

Очевидно, что подобное социальное «брожение», при всей его значимости, не могло бы осуществляться без значительной «закваски фарисейской» в моральном характере его деятелей. И она, эта закваска – увы, – бывала даже непосредственно заметна.
 

Благородство и фарисейство 

Благородство как моральная категория – это моральность, рождающаяся из уважения к собственному достоинству (исходно – сословной чести, традиционно воспрещающей низость, всякую игру не по правилам), хотя и не обязательно из сочувствия ближнему.

Разумеется, честь лучше бесчестия, и благородство лучше отсутствия оного (подлости). И то, что в своей моральности благородный отчитывается как будто только перед собою, то есть, точнее, руководствуясь ведомыми ему высокими критериями и не давая себе никаких поблажек и послаблений, даже и широко принятых, тем более не желая ничего знать о выгодах или невыгодах подобного поведения – это как будто требования самой морали.

И все же подлинная мораль (лучше называть ее человечностью) – не синонимична благородству. Ибо рождается именно из сочувствия ближнему, «эмпатии». Она может даже и нарушить любые правила во имя добра – то, чему учил Христос, и чего не может благородный… и чего не может фарисей. (Вспомним хотя бы столь «благородный» обычай дуэли, узаконивающий убийство «из чести», причем самое подчас несправедливое.) Подлинная совесть отчитывается перед сердцем, совесть благородного – перед неким кодексом сакральных правил, хотя и принятым в качестве своих собственных.

В общем, ответ ясен: благородство – соединившее самоуважение, верность кодексу высоких (высшего света) моральных правил и определенное равнодушие к объекту морали – это лишь благородное фарисейство.

Донкихотство и фарисейство 

Близко к понятию благородства – донкихотство. Донкихотство есть утрированное благородство. Самоуважение, движущее благородным, дорастает у Дон Кихота до полного посвящения себя благородным идеалам. А идеалы его рождаются в нем неизвестно как (берутся, например, из рыцарских романов), и гордо блюдут свою чистоту, принципиально не считаясь с реалиями.

Итак, донкихотство (или рыцарство) как моральная категория – это мораль как личное подвижническое служение неким высоким (и не расхожим, не общепринятым) идеалам, слепо игнорирующее недотягивающие до этих идеалов реалии.

Истинная мораль действительно не ориентируется на расхожие реалии (так, если и все вокруг окажутся подлецами, это не значит, что и ты получаешь право стать таким); но она их ни в коей мере не игнорирует. Поскольку именно в наличных реалиях должна принести свой плод – какое-то реальное добро. Донкихотство же их именно игнорирует, презирает или неспособно видеть, вследствие чего – то совершает нечто нелепое и никчемное («ветряные мельницы»), то – и это уже трагично – западает в самый отчаянный и нередко вредоносный формализм (пример мальчика, которого столь неудачно защитил от злобного хозяина первый описанный в литературе Дон Кихот).

Итак – вот комплекс Дон Кихота: подвижническое служение чему-то отвлеченному и высокому (и возможно надуманному), формализм, слепота к реальному исходу деяний.

Надо признать, что и донкихотство – это, может самое извинительное и самое симпатичное из возможных, но – то же фарисейство.

Фарисей и иезуит: крайности сходятся 

Фарисей свято блюдет моральные правила и попирает их дух – направленность на добрый плод; это можно переформулировать так: он пунктуально морален всредствах, но может быть бесконечно аморален в истинной скрытой цели своих поступков.

Иезуит (от Иисус) – тот, напротив, будто бы отталкиваясь от Христова «не нарушить, а исполнить» (нарушить чтобы исполнить) – оправдывает любые (то есть в частности лживые или жестокие) средства ради цели, заведомо признаваемой доброй, точнее святой. Например, цели благополучия церкви.

Лицемерие иезуита, исторического и как имени нарицательного, состоит всегда в том, что его как бы добрая святая цель – на самом деле еще отнюдь не обязательно (или не обоснованно) есть добрый плод, тогда как применяемые им средства определенно означают плод злой. Пример иезуита – большевик. Невозможно доказать, что его святая цель коммунизм – это действительно добро, зато не требует никаких доказательств констатация, что убийства несогласных – это действительное зло.

Для нашей темы интересно то, что большевик-иезуит, с окончательной победой его партии, превращается в большевика-фарисея (тоталитарного идеолога, которому посвящена рубрика выше). Когда он только рвется к своей цели, он ведет борьбу без правил, и иезуит. Когда он побеждает, то всю жизнь тщится уложить в свои правила, и фарисей.

Можно сказать, что иезуит воспользовался примером Христа «не нарушить, но исполнить» по фарисейски: в прямую противоположность его духу. Можно сказать, что фарисей следует своему святому закону по иезуитски: якобы ради добра вершит зло. Оба – извращают суть дела и убивают мораль, оба претендуют на высшую правоту, оба лишь преследуют собственные цели под предлогом богоугодности, оба – лицемеры.

Экстремизм как «экстремальное фарисейство» 

Согласие на возможное побочное зло, в проведении святого принципа, у «классического» фарисея все-таки тайное, скрытое от сознания самого фарисея, оно есть продукт некоего благочестивого самообмана. По крайней мере классический фарисей уклоняется от ответственности за фактически чинимое им зло – он лишь поступает неукоснительно «правильно», а результат уже в божьей воле, он предполагается непредсказуемым, хотя бы и по-человечески жестоким или подлым, это уж – «будь что будет». Другое дело – фарисей «экстремальный». Эволюция к экстремизму довольно естественна. Фарисей этого типа принимает побочные или необходимые жестокость или подлость в проведении своего принципа, уже вполне отдавая себе в этом отчет, а то и – вот то чудовищное явление, которое называется экстремизмом в наши десятилетия – использует сами подлость и жестокость ради своего святого принципа! Действительно: если можно согласиться с побочным злом, ради торжества принципа, то почему бы не заставить само зло послужить этому торжеству?.. (Вот, кстати, та точка, где фарисейство перестает отличаться от иезуитства.)

Так, невиннейший из фарисеев Дон Кихот – тот искренне не предвидел результативной подлости своего поступка (я имею в виду упоминавшийся уже эпизод с мальчиком, которого рыцарь столь решительно защитил от побоев хозяина, но оставил у него же в руках). А скорее, Дон Кихот и не думал, что надо стараться предвидеть результаты, ибо безусловное благородство намерения должно было в его сознании, видимо, сработать само собою. В отличие от Дон Кихота, русский «бомбист» позапрошлого века уже сознавал, что его благородные по замыслу акции могут причинить смерть ни в чем не повинным людям (бросая бомбу в царя, губил десятки его слуг), – но убеждал себя, что святость дела перевешивает эти неизбежные горькие издержки. Но и это было еще не крайность! Современный экстремист, террорист, догадался пользоваться самою жестокостью и самою подлостью, как рычагом, как непосредственными орудиями реализации своей сверх-нравственной идеи... – Если царская челядь случайно оказывалась в заложниках у святого дела революционеров, то нынешние террористы (религиозные фундаменталисты) прямозахватывают заложников: раз их божеству эффективнее всего можно послужить подлостью и жестокостью, значит, так и надо сделать. Здесь, в этом террористическом шантаже, подлость соревнуется с жестокостью и обе достигают своего апогея – ставятся под удар заведомо невинные, попросту непричастные (и даже возможно сочувствующие целям самих террористов) люди, и притом эксплуатируется сама совесть шантажируемой стороны! Но что может быть нравственнее божьего дела?..

Церковь как коллективный фарисей 

Церковь есть социальный институт веры. Этим, в общем, все уже сказано.

Вера, в частности такая, как вера Христа – это искреннее и внутреннее, интимное. Церковь (от circus, круг, «круг посвященных») – общественное, публичное. И это вещи не сочетаемые. То есть сочетать их можно только так, что внутреннее должно подчиниться общеобязательному внешнему и перестать быть искренним – стать, при всем (может быть) рвении, формальным; если речь идет специально о святом и праведном – стать именно фарисейским. Социализация святого интимного – и есть его «фарисеизация».

Действительно. Интимная вера не может пребывать в твердой убежденности и даже в полной определенности относительно своих святых предметов (сомнение Фомы не оттолкнуло от него Христа, а истина оставалась процессом и для самого Христа); социализированная церковная вера сомневаться не может и все, как могла, определила, ее установки предлагаются как истинные в конечной инстанции. Интимная вера не знает определенных форм своего проявления (разве что сугубо индивидуальных и неповторимых) – церковная вера неминуемо обрастает богатой и разветвленной богослужебной формалистикой, ритуализмом. Интимная вера не знает над собой руководства, здесь каждый со своим божеством один на один – церковь вся пронизана «священноначалием», иерархизмом, и – как социальной институт – не может быть устроена иначе. Интимная вера поверяет то, что кажется ей истиной, только при посредстве собственного разума и сердца верующего, церковь – обязательно присваивает «ключи уразумения», претендует на свое обязательное посредничество между верующим и его Богом… Христос нарушал вековые обряды, отвергал долгие публичные молитвы, признал причастными к богу и «необрезанных» – его церковь разработала сложнейшие собственные обряды, прибавила к простому и искреннему «Отче наш» свой сложнейший арсенал богослужений, а обрезание заменило другой формой инициации – крещением. Христос не признавал возможности специфически религиозных заслуг перед Богом (нельзя было послужить Богу иначе, как послужив нуждающемуся человеку) – церковь признает и питает даже религиозную карьеру, священное чиновничество. В общем, все, в чем не сходился Христос с фарисеями, может быть в общем применено к церкви – к вере как социальному институту. Церковь – коллективный фарисей.

В разной степени фарисеи, собственно, и сами «воцерковленные». Представить себе, что существует некая сакральная форма особой причастности человека к Богу (крещение и пр.), так что и все его практические добродетели будут иметь значение только при условии этой формальной причастности – это совершенно фарисейское.

…Ко всему этому совершенно необходимо еще добавить, что и секты, вероятно – нет, безо всякого сомнения – еще более подвержены фарисейству, чем та основная церковь, «главная секта», из которой эти малые церкви выделяются и обособляются. Ситуация противостояния сама по себе склоняет к фанатизму (если не им вызывается), заставляет особенно жестко и слепо – именно по фарисейски – держаться за принципы. Жестокий формализм сект – тема неисчерпаемая, которую развивать здесь не место и нет, кажется, нужды. Замечу только, что даже великая мудрость основателя секты не спасает его, в качестве такового, от «закваски фарисейской». Если нужны хоть какие-то примеры, то, чтобы не погружаться в чересчур мрачное, вспомним хотя бы неудавшуюся (не собравшую положенное число адептов для официальной регистрации) секту толстовцев. Фарисейство бывает ужасным, бывает отталкивающим или просто нудным, а бывает и смехотворным. Примеры анекдотического фарисейства Толстого в качестве ее духовного лидера – давнее общее достояние. Вот, в толстовском поместье заболевает крестьянин. Если не врач, то единственное, очевидно, что помогло бы больному и его семье – это деньги. Которых у графа больше, чем по его собственному убеждению нужно. Однако деньги, согласно учению графа, есть вообще зло. А принцип важнее пользы (важнее плода доброго). И потому граф в компании своей дочери-толстовки собственноручно моют крестьянину пол…

Почему великого ума человек творил смешные глупости? – Любой знаток вопроса охотно и убедительно разъяснит. Потому, что имел такие-то и такие-то моральные принципы, достойные всяческого почтения, и был в этих принципах тверд.

Денежные отношения, правда, несут много зла. И фарисейство, этот героический или азартный формализм, логически предельно последователен – вплоть до того (и в этом как раз кульминация фарисейства!), что слова у него не расходятся с делом. Тут исповедуемый фарисеем принцип приходит к демонстративности, в новых терминах к «акционизму», творит настоящие «перформансы»! И вот мы имеем такую сверх-последовательную логическую цепочку: «по совести, деньги – зло; следовательно, ими пользоваться нельзя; следовательно, все нужно делать своими руками; следовательно, если у бедняка (вот другой пример) испортилась печка и своими руками починить ее он не в силах, то печку своими руками выложат ему писатель Толстой и толстовец художник Ге». Здорово! Очевидно, скучное правильное рассуждение сразу бы заглянуло в конец цепочки, где мыслится добрый плод, и было бы таким: «вообще, деньги – зло; однако ими необходимо пользоваться именно потому, что в противном случае все придется делать своими руками – так что может получиться, что материально обеспеченные писатель и художник начнут выкладывать беднякам плохие печки, а профессиональные печники останутся без куска хлеба – что, конечно, со стороны писателя и художника будет глупо и прямо бессовестно»... – Но рассуждения последнего рода вряд ли способны привлечь всеобщее удивленное внимание, а соответствующие им естественные разумные действия вряд ли вдохновят хоть малое число людей сбиться в какую-то секту.

Не надо и сообщать смертельно больному, что он болен смертельно, хотя и, как учил Толстой, это делать нужно для того, чтобы тот успел подготовиться к встрече с вечностью. Потому что никакие божественные соображения не оправдывают простую жестокость.

Не годится, в качестве формального принципа, и «непротивление злу насилием». У Толстого получалось, что и самому насилию нельзя было противиться силой, принцип есть принцип, со всеми вытекающими нелепостями. Сила, например, не могла быть применена не только при самозащите, но и в целях защиты других, то есть защиты невинных от насилия – выходит, принцип ненасилия в данном случае попустительствовал насилию… Это ли не чистейшее фарисейство?

Итак фарисеи – не эти и не те, фарисейство – это «закваска», способная испортить все самое лучшее.

Христос против фарисеев: неформальное против формального 

«Можно и в субботы делать добро».

Например (в случае самого Христа) можно исцелять больных.

То есть: добро выше закона. Даже божественного, запрещающего, например, трудиться в субботы, но требующего посвящать себя в эти дни Богу. Ибо невозможно представить иначе, чтобы божественный закон имел в виду, в конце концов, что-нибудь, кроме только добра. И, поскольку Богу от нас ничего для себя не нужно, добро – это добро людям. «Не человек для субботы, а суббота для человека». Если требуется помочь человеку, то, по-божески, это необходимо делать и в субботу.

Итак сам божественный закон имеет в виду добро людям, важно только, чтобы буква закона не становилась на пути его духа. Чтобы неформальное всегда опережало и преодолевало формальное. Формальными выступают, в частности, чисто религиозные (ритуалистские) требования. Вот та жизненная позиция, которая привела Христа в конфликт с авторитетнейшими учителями веры и кончилась распятием.

На подозрение фарисеев, этих фанатиков формального благочестия, не силой ли Вельзевула Христос исцеляет увечных, – Христос отвечает, что, если ему помогает исцелять сатана, то, значит, сам сатана «раскололся сам в себе», и царство его не устоит! Святое есть добро, и добро есть святое. Проще говоря, если и сатана сотворит добро, то добро останется добром, а сатана уже не сатана. Лишь душевно мертвому формалисту может показаться, что Богу (или морали) бывает угодно что-то, кроме добра, или что добро, сделанное не по правилам или не призванным к тому лицом, может оказываться вне морали. Это отлучение формалистом добра от морали – и есть главный порок формализма, называемый – фарисейство. То «дерево», которое «не приносит плода доброго». И которое «срубают и бросают в огонь».

Моральный закон вообще не может быть исполняем на пути формального послушания ему; моралью Христа востребовано то, чего формально истребовать и невозможно – востребовано неформальное. А если исполнять моральный закон неформально, то приходится, подчас, делать это и в нарушение его буквы. Только на этом пути можно «не нарушить, но исполнить» (по букве нарушить, чтобы исполнить по духу). Только на этом пути, в далеком пределе, «ни одна йота или черта не прейдет из закона, покуда не исполнится все». Только на этом пути праведность человека в конце концов «превзойдет праведность фарисеев», дальше которой, по их-то пути, продвигаться уж и некуда! Не соревноваться с фарисеями в фарисействе, а перейти к новому типу праведности (в котором, впрочем, никто не ощутит себя вполне праведником, ибо этот путь ни в чем не имеет формально определенного завершения); не изощряться в букве, а обратиться к духу.

«Вы слышали, что сказано: око за око». Формально весьма справедливое (и притом даже мягкое) правило: пусть ваша отместка не превышает размера понесенного ущерба. «А Я говорю вам: не противьтесь злому. Но, кто ударит вас в левую щеку, обрати к нему и правую…»

Если это вообще «правило», то его, как справедливо (но поверхностно) отмечают, применять в жизни нельзя. Однако это – не формальное правило, а неформальное требование, или скорее зов совести. По закону – надо рассчитываться за зло формально точно, и будешь прав, а вот избыток – зло; но по сути нет ничего хорошего в обмене злом вообще, лучше было бы – обезоружить зло добром. Потерпев от другого зло, учти не только свой ущерб, вспомни, может быть, о том зле, которое творишь и сам – «о бревне в собственном глазу» – и тогда, возможно, сам подставишь ему «другую щеку»… Более чем вероятно, что ты, будучи погружен в наличные условия существования, этого не сделаешь, но уж если говорить о том, чего хочет Бог – то это точно не будут какие-то мелочные подсчеты ущербов и возмещений, а скорее именно «не противься!»

Точно в том же духе следует понимать и другие «максималистские» требования Христа, идущие в ряд с приведенным. О «вырви свой глаз», который соблазняет тебя, а не только формальное «не прелюбодействуй»: ведь если глаз «соблазняет», то, может быть, лишь случай тебя удерживает от действия, и тогда, неформально, перед Богом-то, ты уже в полной мере виноват?.. Опять – более чем вероятно, что твой глаз останется на месте, но помнить об этом не вред…

Так же и прочие, всем хорошо известные неисполнимые требования.

Формализм – закваска фарисейская. Требования совести не формализуемы: невозможно дать точных рекомендаций, шаблонов, годных заведомо для всех и всегда. – Надо прощать брата своего, ну, а сколько раз надо его прощать – какая тут норма? «Не до семи ли раз»? – Ответ – так вам нужна точная цифра? Ну, пожалуйста: «до семижды семидесяти», считайте! Никакой не может быть нормы – прощайте, сколько сможете, этого хочет Бог. Увы, «до семижды семидесяти» все равно не получится, может, не получится даже и до семи…

Если приведенное толкование требований Христа покажется кому-то вольным – то как ему кажется самое распространенное «толкование» этих требований, состоящее в том, что они попросту игнорируются?..

На неформальном пути, где нельзя строго рассчитаться с каким-то законом, никогда не ощутишь себя правым перед Богом или совестью, даже если имеешь к тому все видимые основания, и потому само это ощущение – дурно, оно пахнет чванством и лицемерием. Так что и мытарь, только сознавший свою греховность, окажется ближе к правде, чем самый честный фарисей.

Неформальное – это и внутреннее доброе расположение. Ничего доброго не получится без любви. Бог не примет твоих молитв, если ты в ссоре с братом; ты – не настроен по-божески, а одно это нужно. «Лицемер! Пойди примирься прежде с братом своим». И две лепты вдовы поистине, то есть неформально, много больше, чем дары богатеев. Но и сам великолепный Храм, на который идут эти дары и эти лепты, есть только формально святое; в конце концов это только камни, которые могут быть раскиданы и вновь сложены; главное – неформальное – нематериально (это только сама вера)…

Церковь? Но только (говоря по-новому) не организация с юридическим адресом, установленными функциями и чиновной иерархией. «Где двое или трое соберутся во имя мое, там и Я среди них». А «меньший среди вас будет большим».

Римляне штампуют изображение Кесаря на своих монетах, определенно (формально) насилуют иудейский закон. Если ты такой праведник, – пытаются подловить фарисеи Христа, – попробуй этому воспротивься! Но Христос не считает нужным противиться, ибо для него дело вообще не в этом. Вера – внутреннее, неформальное, власть – формальное внешнее. «Отдайте кесарю кесарево, Богу Богово»…

Блудницу по закону следует забросать камнями; самим фарисеям, видимо, не хочется этого делать, но как формально обойти закон? «Ища убить Его», фарисеи предлагают Христу эту неисполнимую задачу. Но Христос не собирается становиться на формальную законническую почву. Совесть неформальна и выше закона. «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень…» И фарисеи по одному разбредаются... «И Я не сужу тебя» – это Бог-то!.. Впрочем, ситуацию можно передать и на формальном языке, специально для фарисеев. «Закон есть закон, но исполнение оного откладывается на неопределенный срок за отсутствием правомочных исполнителей.»

«Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и они с тобой поступали»: если по существу (свято веря в лучший смысл Писания и неформально) – то в этом – «весь закон и пророки»! Можно обойтись без водительства пророков и не нужен более закон. – Но и это, золотое правило – не есть, конечно, формальное правило. Люди разные, нуждаются в разном и поступать с каждым нужно по разному. Бывают и несправедливые, не всему можно и потакать, верша зло «третьим лицам»... Необходимо –сочувствие и понимание, – но чтó из этого должно последовать в каждом конкретном случае, того формально определить невозможно.

*  *  *

«Не мир, но меч»…

Что ж, так и понимать (если формально): «Моя миссия не в том, чтобы установить согласие между людьми, а в том, чтобы поселить кровавый раздор»?

А ведь важно – с какой интонацией это сказано! Очевидно – с отчаянием.

«Я-то верил, что несу мир, а, оказывается, меч!..» Стоит лишь человеку пробудиться от тупого послушания коллективным установкам к собственному уму и совести, как и – нет для него больше того человеческого стада, принадлежностью к коему он мог бы гордиться и в котором он был бы всегда своим, не остается, бывает, даже естественно любящей родни («врагами человеку» могут вдруг стать – какая боль! – «домашние его»)!.. Нет более своих и чужих, но это и значит – что свои могут повести себя как чужие…

Зачем фарисею фарисейство 

Об этом, конечно, так или иначе уже говорилось, но хочется добавить еще пару слов.

Какая радость в гордыне, тщеславии или снобизме, и какая человеку может быть польза от лицемерия, объяснять не нужно. Но ведь эти свойства и не совершенно обязательны в фарисее – по крайней мере, в выраженных степенях. Это только естественные тенденции, связанные с моральной диспозицией фарисея, которые могут и не получать заметного развития.

Мне кажется, основной стимул фарисейства – упрощение моральной задачи человека в мире. Более жестко говоря – некая управа на совесть, которая, если наличествует, то всегда доставляет беспокойство. Ведь если отвечать за добрый результат поступка, то ответственности никогда не будет меры и совесть не будет спокойна никогда. И потому фарисей рад переложить всю моральную ответственность на моральный принцип (заповедь, закон, долг), то есть служить не доброму моральному результату, а только самому моральному принципу. Все великие труды и издержки, которые он охотно и честно берет на себя в этом служении принципу, как и претерпевание временами бьющей в глаза самого фарисея никчемности и нелепости этих трудов, сарказма окружающих, даже справедливых претензий «попавших под колесо» его несгибаемой принципиальности, и даже невольного сострадания потерпевшим и неловкости перед ними – все это кажется ему ничем в сравнении с той неизбывной умственной неопределенностью и сердечной тревогой, в которые погрузило бы его непосредственное моральное отношение ко всякому человеку как живому человеку. «Делай, что должно, и будь что будет!»

В этом упрощенном моральном мире возможно быть чистым перед совестью, праведным перед самим Богом. Действительно – как ориентироваться в мире, если настоящий грешник, лишь только отдав себе горький отчет в своей грешности, «идет более оправданным в дом свой», чем исполнивший все требуемое человек! И вот фарисей выбирает самый удобный для него моральный ориентир, годный для всех проблем и ситуаций – священный формализм.

П р и л о ж е н и я

Статья «Фарисейство» из Словаря 

ФАРИСЕЙСТВО

– богоугодность, в ущерб человечности (ханжество); 
– следование моральному правилу, в ущерб «плоду доброму», иначе говоря, следование букве морального правила в ущерб его духу (формализм).

То и другое –

– особый вид лицемерия: тщеславие, властолюбие или корыстолюбие, прячущиеся за религиозное или моральное рвение. 
Религиозное или моральное рвение, пошедшее по пути дотошного формализма и этим освободившее душу «фарисея» для тайной недобросовестности.

•  К правилу нужна зрячесть, а фарисеи, напротив, настаивают на слепоте.

•  Следовать моральному правилу, а не моральной (доброй) цели – это значит закрыть на цель глаза, а нужно это бывает лишь в том случае, когда подлинной целью поступка является не добро.

•  Фарисейство – это бесчеловечная богоугодность, набожное бездушие, безжалостная нравственность.

•  Бог моральный у фарисея превращается в священное неприкасаемое правило – «Закон»; а надо – в совесть и жалость.

•  «Бог есть любовь» – это значит, что «человек человеку бог». «Любви не имея», не найдёшь и Бога, а имея любовь – Бог уже, как лицо, не нужен, персонально Богу ничем нельзя угодить. Но именно это и тщатся сделать фарисеи.

•  Прообраз и предел всякого фарисейства – принесение праведником в жертву собственного сына: подвиг богоугодности ценой человечности.

•  Архаичный Бог гонит разум, оставляя религиозному рвению лишь долг благоговеть и подчиняться, что значит – служить форме. И это оказывается весьма на руку человеческой недобросовестности, фарисейству.

•  «…Препоясав чресла истиною, и облекшись в броню праведности…» (Из Павла). – Превратить учение Христа в религиозную догму – значило, по необходимости, фарисеизировать его, направить его букву против его же духа. Когда наша моральность не делает нас чувствительнее, не срывает кожу, а, напротив, одевает в броню – броню на совести – это фарисейство и есть…

•  Человек способен делать что-то полностью бессмысленное лишь тогда, когда верит, что в этом состоят его обязанности, как полностью бессовестное – лишь тогда, когда верит, что в этом его долг.

•  Истина всегда – вопрос открытый. Потому человек не успокаивается в своих поисках истины, пока не остановится на какой-нибудь лжи. То же и совесть: она тревожит, пока не превратится в мёртвую принципиальность.

•  Добро всегда проблема, а не решение. 
Принципиальность же – это заранее найденные ответы на все вопросы.

•  Невозможно, чтобы в наших глазах не было «сучков» – кто из нас «без греха»? Но тот, кто заметит и осудит «сучок» сперва не у себя, а «в глазе брата», не чувствует в своём глазу уже настоящего «бревна»: ибо в таком случае его собственный «сучок» осложняется лицемерием. 
Следовательно, судить не грех только, а грешников – значит непременно быть лицемером: фарисеем. Берущийся судить тем самым заслуживает суда ещё более строгого – «не судите, да не судимы будете». «Меры» справедливости, конечно, для всех одни и те же, но именно потому та самая «мера», какою вы мерите другим – кто без греха? – непременно должна быть обращена против вас же самих.

•  Судить – значит зарекаться. Не зарекайся, а особенно не суди – за первое будет стыдно, а за второе ещё и совестно.

•  Не суди, да не опозоришься сугубо.

•  Не судите, ибо себе, по совести, уже придётся отмерять двойной мерой.

•  Абсолютно моральное требование, задача, а не моральная норма. То есть не буква, а дух. Конкретно – необходимость иметь в виду не только законность поступка, но и его реальные пользу или вред.

•  Абсолютизировать моральную норму – значит абсолютизировать приблизительность; на моральном языке – косность. – Тут надо ещё учесть, что приблизительное, нередко, оказывается прямо противоположным точному…

•  Теперь – в защиту фарисейства. – Абсолютность моральных норм, за которую держатся фарисеи, должна означать, что определённые поступки хороши или плохи всегда, независимо от того, есть ли от них кому-нибудь польза или вред, или больше вреда, чем пользы и т.д. Это, конечно, нелепо и чревато всем самым худшим. Однако «рациональное зерно» есть и в такой абсолютизации: оно – в том, что истинная польза нравственного поступка не измеряется одной его прямой практической пользой, но существуют польза и вред собственно «моральные». А именно, это польза и вред примера; эта польза и вред от взаимного доверия или недоверия, поддерживаемого или разрушаемого твоим отношением к общим моральным нормам; в конце концов, трудно нарушить свои обязанности, даже ложные, не лишив кого-то того, на что он был вправе рассчитывать… В общем, куда как худо, когда за формальной моральностью укрывается недобросовестность, но и совести надо стараться действовать, насколько можно, по правилам.

•  Дело не в правиле, а в цели, которую оно имеет в виду. Но, конечно, «не уверен – не нарушай».

«Я один, все тонет в фарисействе» 

Мой (Круглова) комментарий. – «Я один, все тонет в фарисействе» – «Судьба сфокусировалась на мне, я поставлен перед неизбежным выбором и выбираю то, чем сам поистине являюсь – честен перед собою и как следствие отвержен; кругом меня одни только исполняемые роли и благочестивые маски, все, что должно быть живым и искренним, подменяется формой и личиной, и что-то, какая пустота и какой мрак, под ними?.. Гибель неотвратима. О, трудно жить, если жить всерьез…»

От формализма к фарисейству 

Август 2012

http://alkruglov.narod.ru/whatisfar.html#24 

P.S. Трансформация сознания идёт по такой цепи: Христианство - Фарисейство - Иезуитство - Сатанизм (или антихристианство)