Где твоя родина, сынок?

Почему мы стесняемся называть Украину Малороссией

Где твоя родина, сынок?


Вокруг события. Киев – сдох, Крым наш. Я не произвел ни единого выстрела, чтобы это вообще произошло. Я вообще ничего не произвожу. Что я могу сделать? Чем я вообще могу помочь тем, кто бегает под пулями? Ну, или тем, кто принимает решения по поводу того, лететь ли этим пулям вообще. Мне нечего принести им, что приблизило бы победу. Но я, как тот, чья работа связана с бумагой, иногда призван производить смыслы. И, глядя на происходящее последние полгода, мне очень хочется расставить все точки над "i", чтобы понять самому и разъяснить другим – что собственно происходит. Нет-нет, не подумайте, сейчас достаточно политологов и обывателей, которые вполне способны понять то, ради чего они воюют в Донецке, Луганске и Славянске. Всякий вам объяснит, что идет интервенция Америки на Украину, чтобы погубить Россию. Наверное, у солдата позиция еще проще – я стреляю туда, потому что они – сволочи.
<ins style="display: inline-table; border: none; height: 60px; margin: 0; padding: 0; position: relative; visibility: visible; width: 468px; background-color: transparent;"><ins id="aswift_0_anchor" style="display: block; border: none; height: 60px; margin: 0; padding: 0; position: relative; visibility: visible; width: 468px; background-color: transparent;"></ins></ins>

Все это правильно. Но меня не устраивают такие ответы. Это не осмысление ситуации. Простые ответы не дают мне понятия – кто мои враги. Почему они – мои враги. Ну пусть даже не так. Хотя бы понять – почему я им враг? Я не про сиюминутные обстоятельства. Не про то, кто у кого чего отнял или хочет вернуть. Не про стирание границ, очерченных немецким штыком или большевистской пошлостью. Я вообще не про справедливость. Бог с ней! Не про это речь. Хотя у правителя задачи в войне гораздо более конкретные, чем у простого солдата. Если солдат воюет за родину, совершая подвиг, т.е. то, что выше его сил, и во имя того, что больше самой его жизни, то правитель совершает глубоко прагматичные поступки, смысл которых определен тем, под силу ли их совершить, не получив отпора от противника, и какова выгода от таких поступков. Правитель совершает поступки не потому, что ему велит сердце, а потому, что он может их совершить без ущерба тому, за что он отвечает.

Но я про абстрактные смыслы. Солдат, идущий в бой, не пушечное мясо. Он за Родину. И донбасский ополченец, и ивано-франковский паренек из "Правого сектора" воюют за родину. "А где твоя родина, сынок?"

Их родины… да и наши тоже… настолько переплелись, что представляют нечто единое. И, тем не менее, они есть… и взаимно исключают право на существование друг друга. "Где моя родина, сынок", если мы любим одни и те же поля, горы леса, города. Почему, любя Киев, и грезя о блеске вечернего солнца в Днепре, я покушаюсь на чью-то святыню? Что происходит? Почему нам нет места на этой земле вдвоем. Я понимаю, когда двум мужчинам не дано мирно любить одну женщину, не нарушая порядка вещей. Но почему любовь к одному и тому же городу делает людей непримиримыми врагами, вместо того, чтобы делать их братьями. Наш предмет любви таков, что вместит всех – всем даст хлеба и всем найдет места под могилу. Что за наслоение своего и чужого?! Что мы делим на Украине?! И с кем?!

И если мы любим одно, но по-разному, я бы даже сказал, что противоборствующие любят то, что другая сторона в его предмете любви ненавидит. Но однозначно, оно – то, что мы, каждый из нас, врагов, любит, есть в том, что мы любим сами. Так значит, это просто наши глаза по-разному смотрят, это наши головы по-разному думают. И наша вражда не в плоти и крови. Мы, выходит, ненавидим мысли друг друга. Так, может, пора дать отчет, что же это за мысли?

И правитель, и солдат, стреляющий в другого солдата, пусть даст себе отчет, что нет никакой Украины – ни той, который один любит, ни той, которую другой ненавидит. Это не земля, не города, это не Днепр, делящий ее на двое. Это идеология, которая живет не в песке или металле, не в городе или лесу. Это мысли. И вне зависимости от того, кто переможет в этой войне за пространство, судьба "той" стороны Украины, не изменится, пока не изменятся мысли о ней.

Итак, Украина – государство, в основе которого лежит исключительно идеология. Не земли и деньги, не история и боль, не интересы жителей, не безопасность от врагов. Только идеология, мысли о самих себе. Думкою богатеет. Это и ее сильная, и ее слабая стороны одновременно. Сила в том, что ее нет смысла побеждать силой оружия – она останется, пока не искоренены мысли в тех, кто составляет Украину, как это уже было с бандеровским движением в 40-50 годы. Но слаба она потому, что это ложная идеология, и соприкосновение с правдой ее погубит.

И вот тут мы сталкиваемся с тем, что мы не знаем, в чем наша правда. Но чтобы противостоять украинской идеологии мы должны как минимум не признавать ее сами. Наше официальное понимание и устройства того пространства, за которое развернулась война, и самой природы того, что мы зовем Россией, и того, что есть Украина, таково, что не отличается от понимания тех же предметов самими украинцами.
Так уж получилось, что мы стесняемся нашей правды. Мы не проповедуем и не исповедуем того, что нет украинцев, но есть единый русский народ, которое не может существовать вполне, внутри своей природной и культурной среды, если все три его составные части не собраны воедино. Мы не считаем истоком нашего государства Русь. Чего стоят замечания Дмитрия Медведева, что Россия – молодое государство, ему 20 лет. Тогда в чем наша правда? Где твоя родина, сынок?! В чем наша правда, если недавно возникшее государство Россия пытается отнять у недавно возникшей Украины ее территории, не имея к тому ничего, чем можно было бы оправдать нас, кроме нашей же неукротимой жадности до чужого? Разве кто-то из тех, с другой стороны, может себе объяснить наше поведение? Есть ли наша правда пред лицом тех, кого мы называем по их просьбе "украинцами", забывая, что мы все – русские?

Наша правда в нашем прошлом, которого у нас нет? Мы пытаемся объяснить нашу правду тем, что часть населения страны признает ее за нами. Часть – да. А другая? Можно ли рассчитывать, что, если победим их силой оружия или заполучим их даже мирно в сограждане при стечении невероятных обстоятельств, они перестанут быть нам врагами? Разве мы делаем что-то, чтобы переломить их мысли? Напротив, мы утверждаем их в их заблуждении.

Неправда Украины в том, что у нее прошлого нет. Во всяком случае, нет того прошлого, о котором она рассказывает своим жителям, отрицая свою русскость. Оно – вымысел, вымысел жестокий и подлый. Но как мы можем спорить с Украиной, если мы и сами не признаем тех истин, которые единственно дают нам право говорить о каком-то русском пространстве? Наша парадигма истории страны строится не на всем прошедшем под русским именем тысячелетии, а на его советском отрезке. Мы даже гимн поем советский, хоть и стыдливо прикрыв его слова тусклой авторской копией. Мы опираемся на последние 50 лет СССР, объявляя себя его наследником. И неизбежно, поскольку это входило в парадигму советского взгляда на вещи, мы признаем идеологически существование украинцев, а потому и их право ненавидеть нас, право считать не славянами, право требовать компенсации за 300 лет, которые они вольны считать рабством, коль скоро мы сами признаем, что мир устроен так, как они это объявили. Мы отреклись от Киева. А кто от чего отрекся, тот того и лишился. Мы идеологически побеждены и капитулировали. За нами нет ничего. И мы виноваты в этом сами.

Сложно определить какие-то шаги, что могли бы переломить чужие мысли. Но, как минимум, мы сами должны перестать признавать нравственную правоту противника. Начни мы хоть с простого – с того, что мы можем делать сами. Мы вполне властны перестать бояться чьих-то обид – все, кто мог, уже открыты в своей ненависти к России – и уйти в собственной речи от украинской терминологии. Почему мы боимся слова Русь, Малая Русь, малороссы? Мы властны в своей стране именовать страну как нам угодно, как не стесняемся именовать Дойчланд Германией, а ее народ – немцами. Мы не боимся оскорбить финнов, называя их страну Финляндией, хотя сами они ее именуют Суоми. Что может быть проще говорить: наш сосед – Малая Русь, на ней живут русские, малороссы. Не нарочито, а естественно, согласно ходу вещей. Уже одно это определит наш образ поведения. Мы просто не сможем делать в отношении страны с таким названием никакого зла. Всякая безнравственность отпадет сама собой. И одновременно, станет совершенно очевидно и нам, и всем остальным, что мы ищем в Киеве, что нам Львов, и где заканчивается наше сердце. Где твоя родина, сынок?

Коль скоро наша борьба с Украиной – это борьба с мыслями, иссушающими мозг наших близких, то наша тактика должна состоять в деморализации тех, кто, по их заявлению, готов сложить жизни за Украину. И в их умах Украина должна стать фикцией, но, вернувшись к слову Русь, они встанут в ту же неудобную нравственную позицию, которая лишит их понимания, с кем и за что они намерены воевать до последней капли нашей общей крови. А для этого нужно избавиться и от самой деликатности, твердо и недвусмысленно заявив, где для нас кончается Русь. Где твоя родина, сынок? Не абстрактный русский мир, а реальная страна, существующая вопреки всяким границам. И прежде, нам нужно уверовать в это самим. Теми же способами, что показали свою действенность при оболванивании малорусских людей и вырождении их в "украинцев", точно тем же путем, но в обратную сторону мы должны пройти сами. Мы должны забыть ложные имена, мы должны забыть ложные границы и утверждать их отсутствие во всем. Там, где украинские историки утверждают, что у наших народов разная история, там мы должны показать, что все это наше – и с самой школы мы должны изучать не только историю Москвы и Петербурга, но Малой Руси – на равных как свою. Мы должны присваивать себе как русскую ту культуру, которую нынешние украинцы видят основой своей непохожести. Мы обязаны показывать, что нам нет ничего интересней происходящего у них там – наши программы новостей на телевидении должны содержать события Малой Руси и не только, когда там идет война, но всегда.

Словом, мы должны сами, в собственном сознании присутствовать там, не делясь на "они" и "мы". Мы – все мы. И когда это разделение пропадет, мы обретем величайшую боль в сердце – потому что происходящее будет происходить не с кем-то, а с нами самими. И эта боль не позволит заподозрить в неискренности нашу любовь к той части нашей родины, откуда она произошла. Там наша родина, сынок!
 
Автор Тимофей Крючков