Не Наташа. Парапорнографическая повесть. Продолжение
Начало и продолжения:
1). http://maxpark.com/community/4707/content/2571921
2). http://maxpark.com/community/4707/content/2573887
Глава 4
Болезнь, если это была болезнь, прогрессировала. Евгений решил никому не рассказывать о своих галлюцинациях — если это были галлюцинации.
Обе Катеньки — светленькая и рыженькая — честно делили между собой Игорька и спали с ним строго по очереди. В тот день (в тот вечер), когда Евгений сбежал от неудобных вопросов старосты, свободной от Игорька была Катенька светленькая. Всё происходило в двести двенадцатой — в комнате девчонок на втором этаже. Раечка одиноко спала на койке под окном, Игорёк с Катенькой рыженькой — слева от двери, а Евгений с Катенькой светленькой — справа. Комнаты у девчонок были трёх- а не четырёхместными...
С Катенькой светленькой Евгению привиделось, что он очнулся в тонкостенном щелястом сарае. Сквозь щели холодно и влажно дуло, а под ним лежала тощенькая круглолицая женщина, почти девочка, и, вежливо улыбаясь, смотрела мимо него в крышу сарая. Под ними была жёсткая и скользкая солома. Женщина до явности не испытывала страсть и даже не изображала её, но, когда всё кончилось, судорожно вздохнула и на ломаном русском осведомилась, было ли ему приятно.
—Да... — буркнул Евгений, перекатился на спину и стал застёгивать брюки.
Это были не джинсы, а галифе. На нём была военная форма — точно такая же, как три года тому назад, когда он служил в Забайкальском погранокруге.
Скосив глаза на своё плечо, Евгений обнаружил, что он — старший сержант. На сверхсрочную остался, или как? Демобилизовался-то он ефрейтором, да и ту свою единственную лычку Евгений трижды терял из-за явного несоответствия своих привычек уставу гарнизонной службы. И трижды обретал эту лычку снова: Олеся Кимовна почему-то благоволила к Евгению и заступалась за него перед мужем, начальником заставы. Неужели сумела дотянуть Евгения аж до старшего сержанта? Галлюцинации!
Женщина-девочка оправила подол своего тёмно-синего ситцевого платья, улыбнулась Евгению и скользнула вон из сарая сквозь хлипкую и скрипучую дверь. Спустя секунды сквозь эту же дверь вошёл старый и услужливый китаец. Он был Евгению почти знаком...
—Холоса ли была Эхуанг? — спросил китаец.
Евгений не знал, что отвечать, и сказал: «Да». Он решил, что «Эхуанг» — имя той, что ускользнула из-под него. Он решил правильно.
Старый китаец рассыпался в извинениях. Он не успел подготовить достаточное количество «ханши», и Эхуанг была компенсацией за ту «ханши», которую он не успел подготовить. Он говорил «ханши», хотя правильно было — «ханшин». Так они называли рисовую самогонку, а советские погранцы называли её «ханша»...
—Половина вот, — старик протянул Евгению пластиковый пакет литров на пять. — Но только половина... Доволен ли товались сталсий селзант насей сделкой?
В кармане галифе оказались початая пачка «Памира» и спички. Евгений закурил.
Галлюцинация. Даже не воспоминание, а всего лишь галлюцинация. Но как из неё выбраться?
Евгений уже догадывался, как. Это было стыдно, но ему совсем не хотелось, пусть даже в галлюцинации, возвращаться на заставу — и, может быть, встретить там Олесю Кимовну. Это было бы ещё стыднее...
—Нет, я не доволен, — буркнул он китайцу. — Мало.
—Я не успел, — сказал китаец, терпеливо улыбаясь и протягивая пятилитровый пакет с ханшой. — Вы стали сильно-сильно пить после плисоединения, но сколо мы у вас постлоим спилтозавод...
Нифига себе новости! Впрочем, это ведь галлюцинация...
—Дочка?— спросил Евгений, кивая на дверь.
—Внучка, — ответил китаец. — Эхуанг. — И зачем-то уточнил: — Она совелсеннолетняя...
—Хочу ещё, — сказал Евгений. — Сейчас покурю, и пусть она придёт ещё раз.
Китаец покивал и заспешил вон из сарая...
Раечкина койка под окном была ужасно скрипучей, а сама Раечка — жаркой и ненасытной. Евгений благодарно поцеловал её, но она Евгения всё равно не отпустила — и правильно сделала. Память о том, что было, возвращалась довольно быстро, но всё же не сразу.
А было так: Катенька-светленькая, вполне довольная, сонно посапывала ему в подмышку, но ещё не спала, когда Раечка тихонько позвала:
—Женечка, иди-ка поспи со мной!
И Евгений пошёл. Катенька-светленькая не возмутилась и не обиделась, она поцеловала Евгения напоследок и свернулась калачиком. Она знала, что «мама Рая» всегда всё делает правильно...
Евгений вспоминал то, что с ним было (действительно было!) во время галлюцинации — а Раечка обнимала его руками и ногами и удерживала изо всех своих сил на себе, возле себя, в этом мире... Удерживала до тех пор, пока Евгений наконец-то не уверился в том, что он — здесь, возле неё, на ней, в этом мире... Тогда Раечка разомкнула ноги, и он сполз с неё. Сполз, обессиленный. И в свете заоконного фонаря стал смотреть — с любопытством и восхищением — на то, что открылось его взору между Раечкиными распахнутыми ногами.
Так вот он каков — портал между мирами...
А что, очень логично.
Это настолько мощный и универсальный портал, что через него человек приходит в мир даже из небытия! А умирает только тогда, когда уже не может войти в него...
Впрочем, фантастику Евгений не любил и продолжал считать свои «галлюцинации» галлюцинациями...
Но именно этот портал — только этот и никакой иной! — уже дважды вернул Евгения...
Куда? К самому себе!
Евгений потянулся к нему губами и нежно поцеловал.
Раечка не сомкнула ноги и не стала отталкивать Евгения, упираясь ладонями в темя, как это делала Наташа. Мама Рая погладила его пухлой ладошкой ото лба к затылку и шепнула: «Давай поспим!..» — и почесала за ухом. Как щенка.
Уже засыпая, Евгений вдруг вспомнил Раечкину фамилию: Зинченко. Совсем как у Июльки с Киевского моря... Июлька родилась под Звенигородкой, там целое село Зинченков... Нет, не Зинченков, а Зенченков: разница в одной букве, но всё-таки есть. К тому же Раечка на целых два года старше Июльки и совсем на неё не похожа... Да и не было никакой Июльки! Нигде и никогда. Она Евгению пригрезилась...
Ушёл он только утром, вместе с Игорьком. Тот восхищённо округлил глаза, увидев, что Евгений поднимается с Раечкиной, а не с Катенькиной постели, но промолчал.
* * *
Все знали всё. О каждом.
Прятаться не имело смысла.
И Евгений не прятался.
Но сильная половина группы не понимала Евгения и донимала его.
Юрка увещевал:
—Зря ты так с Наташенькой, Евгеша. Она ведь до сих пор ни с кем после тебя. Ей неприятно.
Игорёк великосветски недоумевал:
—Для меня загадочна суть ваших поисков, сэр Евгений: вы хотите отвадить от себя леди Наташу? Или наоборот — заинтриговать её вашей персоной?
Сашка Княжич ехидничал:
—Может, она стесняется? Может, вам отдельная комната в общаге нужна?
Алексей Петрович только однажды, да и то как бы между прочим, обронил:
—Понесло по бабам? Ну-ну...
А Толян высказывался с прямотой потомственного золотаря (это слово он всегда предпочитал расплывчатому «сантехник»):
—Ты, Женька, как электрон! Не угадаешь наперёд, в какую дырку занесёт — но почему-то не в Наташкину... Ты мне честно признайся: после неё лечиться надо, или как? Писать больно стало? Тогда ты разносчик!
Евгений предпочитал отмалчиваться, потому что огрызаться было бы смешно и невежливо. Он не понимал, что с ним происходит, и уже почти отчаялся понять.
* * *
Спустя неделю стипендия начала заканчиваться, зато пришли первые после лета посылки. Евгению прислали жареных грибов и сухофруктов, Толяну — солёного сала и вишнёвого варенья, а Игорьку — маринованной колбы и копчёной утятины (из диких уток, между прочим, и без костей — одной полулитровой баночки сто девятой комнате хватало на два дня).
Эта копчёная утятина навела Евгения на странные мысли.
Где-то когда-то он читал рассказ о чукче-охотнике, который подстрелил колибри. Про колибри чукче восхищенно рассказывал путешественник из России. Это, мол, вот такие маленькие птички (путешественник показывал ноготь мизинца), очень яркие, самых разных цветов и с длинным хвостом — и водятся они только на тропических островах Западного полушария... Чукча сказал, что видел колибри в тундре прошлой весной. Путешественник вежливо улыбнулся и перевёл разговор на оленей, но чукча обиделся. Он накатал очень-очень мелкой дроби, зарядил свою берданку и ушёл в тундру. Через несколько дней он принёс путешественнику подстреленную им... ярко-синюю с красным брюшком стрекозу! Путешественник не знал, смеяться ему, или восхищаться. Предпочёл восхититься...
В сто десятой группе ярких длиннохвостых птичек не водилось, а охотиться на кур и домашних уток было бы неспортивно. В сто десятой группе была одна-единственная достойная цель для охотника — Элеонора. На колибри не тянет, потому что на полголовы выше Евгения, но очень яркая и всегда самых разных цветов и оттенков. Не только на танцах в подвальном клубе «Фантазия», но и на лекциях...
Валентинка оказалась чересчур домашней птичкой старосты, чтобы на неё охотиться, и это было бы тем более неприлично, что разрешено.
А обе Катеньки его разочаровали: они были добры, как Раечка, и неразборчивы, как Толян. Евгений переспал с обеими и не ощутил разницы. Разными были только галлюцинации, да и то не очень.
С Катенькой рыженькой ему пригрезилась всё та же застава, но под артобстрелом с правого берега Уссури, и Олеся Кимовна целовала Евгения.
Просто целовала. Только целовала. И плакала.
А сам он лежал на койке в переполненном изоляторе и не ощущал своей правой ноги, только дикую боль в коленке...
Вернуться к Раечке (опять к Раечке!) ему помогла Олеся Кимовна. Было стыдно...
А с Валентинкой всё оказалось просто и мило, и никаких проблем. В первый раз с Валентинкой Евгению грезилась Куба. Приближался праздник Грито де Яра — праздник в честь плантатора Карлоса Мануэля, освободившего своих рабов и возжаждавшего независимости Кубы. Были жаркие ночи с фейерверками и с бородатыми Фиделями на торце каждого здания, было много красивых гибких смуглых девушек вокруг — слишком много, чтобы Евгений мог задержаться здесь надолго. Второй раз тоже было что-то яркое, но не на Кубе, а, кажется, в Индии. Были пыльные пальмы, и белые пагоды, и многозначительно потупляемые глазки под паранджами... Было просто, и мило, и весело, но почему-то пресно.
Да, достойной охотника целью могла быть только Элеонора, и Юркины неудачи с нею лишь вдохновляли Евгения. Юрка действовал неправильно. Он пытался соответствовать, он выстраивал ловушку по вкусам птички. А надо было заставить птичку изменить её собственные предпочтения.
Незачем учиться танцевать вальс — Юрка умеет, а толку? Не надо ежедневно утюжить брюки, подбирать рубашки под цвет галстука и вообще топорщить пёрышки — надо ошеломить её чем-нибудь непостижимым и, развивая успех, уволочь в кусты.
Элеонора сильна в музыке, танцах и математике. Ошеломительное должно быть в той же плоскости, но очень далеко. Евгений решил сделать ставку на астрономию и стал пропадать вечерами в библиотеке.
Заодно заглянул в Большую Советскую Энциклопедию на букву «Г», поискал праздник Грито де Яра. Оказалось, что такой праздник на Кубе действительно есть, и действительно в начале октября... Ну и что? Наверное, читал где-нибудь раньше и забыл, а теперь вот вспомнилось...
Странная штука — память. Необъяснимая. После второго раза с Валентинкой Евгений спросил у Раечки:
—Ты, случайно, не из-под Звенигородки?
—Нет, — засмеялась она, — я из Тынды. Из-под Звенигородки мы с мамой давным-давно свалили, мне еще и двух лет не было...
А что?
—Да так. Просто я слышал, что под Звенигородкой есть целое село Зинченков.
—Зенченков, — поправила Раечка. — Но у нас в Тынде паспортистом такая пьянь была! Старый, слепой и с гонором. Что услышит, то напишет. Вот я и стала Зинченкой.
Глава 5
Вторая неделя октября выдалась на удивление погожей, и 110-я группа не преминула этим воспользоваться.
От стипендии кое-что ещё оставалось, аренда четырёхместной палатки оказалась весьма дешёвой — рубль десять в сутки. На природу!
От конечной 10-го автобуса на «Степановке», плюс пять-шесть километров пешком — чуднейшие места!
Выбрались в кои-то веки полным составом — даже с гитарой, и даже Сашка Княжич с Пятого Почтового присоединился. Собирались долго, добирались ещё дольше, слегка поплутали по лесным тропкам, место выбрали наудачу, почти в сумерках.
Речка Ушайка за Степановкой оказалась узенькая, чаще похожая на ручей, но кое-где — вот как раз там, где остановились! — очень глубокая. Евгений разоблачился и нырнул. Офигеть! Все мышцы сразу стали деревянными! Кайф!
Он вынырнул из омута обездвиженный и совершенно неуместный здесь — как сухое лёгенькое брёвнышко из когда-то прогоревшего костра. Полежал на поверхности, уцепился рукой за осоку, полез на берег.
Рядом оказались Раечка и Наташа — пришлось ещё немножко поплавать, изображая бодрость, пока не ушли, потому что трусы были на берегу, а не на нём.
Короче, немножко простыл, в горле образовалась этакая шершавая першинка.
Обе Катеньки и Валентинка времени не теряли — и чай согрели, и ливерку на костре поджарили — шашлычками на смородиновых прутиках...
Ча-ай! Горячий чай со смородиновой корой! А из груди всё ещё поднимается глубинный холод омута... А Сашка Княжич уже протягивает гитару...
Да не хочу я!
Но пришлось.
Девчонки, конечно, сразу запросили Дольского.
Перетопчутся!
Евгений запел свою, на ходу сочиняемую.
Мы разожгли костёр в ночи —
его разжечь так просто!
Смотри на искры и молчи:
они стремятся к звёздам.
Они летят, пронзая мглу,
и угасают быстро.
Как я люблю, как я люблю
смотреть на эти искры!
Они живут, как мы с тобой,
не думая, не зная,
что уготовано судьбой...
Совсем как мы, родная!
Горит костёр во тьме ночной,
костёр любви безумной.
Смотри со мной, смотри со мной
и ни о чём не думай.
Мы будем жить с огнём в крови —
как искры, а не птицы,
но жар любви, но жар любви
на что-нибудь сгодится.
Любовь погаснет до утра,
пожив ещё немножко,
а на углях её костра
мы испечём картошку.
Обе Катеньки захлопали в ладоши, Валентинка грустно улыбнулась, Раечка поцеловала Евгения в щёчку, а Наташа длинно и неопределённо вздохнула. Элеонора, для которой Евгений, собственно, и старался, иронически усмехалась, но чувствовалось, что ей немножко не по себе. И это уже было что-то...
Алексей Петрович щедро наплескал в эмалированную кружку водки и молча протянул Евгению. При желании это можно было воспринять как похвалу за душевную песню. Евгений вернул гитару Княжичу, неспешно и в одиночестве выцедил водку и запил её остатками остывшего и сладкого до приторности чая. Это было как раз то, что надо: холод наконец-то истаял в его груди, стёк на илистое дно речного омута... Староста всегда всё делал правильно.
— Пойду поброжу, — сообщил Евгений, пристально глядя на Элеонору, и встал.
Огляделся.
Слева внизу поблёскивала отражённым светом костра речка Ушайка, справа громоздился поросший смородиной и тонкими осинками откос, и где-то там была тропинка, по которой они спустились к берегу. Сразу над откосом было обширное вспаханное поле, и на самом его краю, почти рядом с тропинкой Евгений ещё по пути сюда приметил небольшую копёнку сена... Ковшик Малой Медведицы с задранной кверху ручкой висел слева, над речкой.
— Смотри, не заблуди, — вполголоса проронил Алексей Петрович.
— По звёздам сориентируюсь, — небрежно ответил Евгений и, не удержавшись, снова покосился на Элеонору. — Вон там, за деревьями должен быть Орион, — он махнул в сторону невидимой за костром тропинки. — Значит, обратно буду идти на Лиру или на Северную Корону... В общем, как раз между ними.
— Ну-ну... — сказал староста. — Если что — кричи, отзовёмся.
* * *
Элеонора догнала Евгения уже наверху, на краю обширного картофельного поля. Шут его знает, почему Евгений счёл его картофельным. Может, там и не картошку собирались сажать (или садить?), а лён или кукурузу... Неважно. Важно то, что тропинка с берега Ушайки упиралась в перепаханное поле, и Элеонора догнала его именно там. Впереди и выше был чёрный, усеянный звёздами небосвод, позади и ниже была преодолённая ими круча. А налево и направо тянулись заросли тонких осинок, отделявшие простор и бездорожье впереди от кем-то проторённой скользкой, узкой, скучной тропки позади...
— Идём, покажу тебе Орион, — сказал Евгений, взял Элеонору за руку и повёл по краю поля влево, в сторону заранее примеченной копёнки сена.
Впрочем, такой манёвр представлялся вполне оправданным, потому что Орион от конца тропинки не просматривался: его заслонял берёзовый колок, расположившийся как раз посередине картофельного поля (если оно было картофельным).
— Садись, — глухо сказал он, доведя её до копёнки, и сам повалился спиной в мягкое, чуть колючее сквозь рубашку сено (его стройотрядовская курточка уже была на плечах Элеоноры). — Смотри вон туда, — усевшись попрямее, он простёр левую руку в направлении ставшего видимым Ориона, — и слушай меня.
Элеонора, как это ни странно, безропотно повиновалась. Села рядом — очень тесно, очень близко — и уставилась в небо чуть левее берёзового колка. На Орион. Молча.
— Древние греки относились к жизни очень просто, — начал Евгений. — Орион был хулиган и задира, каких поискать. Никакой он на самом деле не Орион, а Урион. Потому что родился из мочи перепивших богов, которую они отлили в шкуру жертвенного быка... У него была железная дубинка, и этой дубинкой он лупил по головам зверей и людей. Людей, которые ему не нравились, и зверей, которых он хотел скушать. Очень был удачливый охотник и бандит. Гопник. Браконьер. Насильник. Значит, герой, по понятиям древних греков... Теперь он на небе. Видишь три звезды тесным рядком? Это «пояс Ориона». Две звезды повыше вместе с этими тремя обозначают торс Ориона. А две звезды пониже — его ноги. Дубинка — слева вверху: вон те пять слабеньких звёздочек над красным гигантом Бетельгейзе, «плечом Ориона». Железная дубинка...
— Он далеко? — спросила Элеонора.
— Смотря какая из его звёзд, — усмехнулся Евгений. — Бетельгейзе — почти рядом. Полтора-два процента от диаметра нашей Галактики.
— А зачем ты мне это рассказываешь?
— Надо же с чего-нибудь начать, — ответил Евгений. — Молчи и слушай.
И, осторожно облапив крутые бёдра Элеоноры, туго обтянутые джинсами, продолжил то, что вычитал в библиотеке накануне.
— На небе нет Эрота, он же Амур, поражающего сердца золотыми стрелами любви. На небе есть Орион, бьющий по головам железной дубинкой логики. И это не случайно. Астрономия логична — в отличие от чрезмерно эмоциональной поэзии... Ты видишь созвездие Ориона?
— Да, — сказала Элеонора.
— А вот созвездия Орфея ты не увидишь, есть только созвездие его лиры. На небеса попадают трезвомыслящие бандиты, там нечего делать поэтам.
С этими словами он расстегнул верхнюю пуговку Элеонориных джинсов и запустил свою жадную руку в горячее, мягкое и пушистое междуножье.
— Дурак ты, Женька, — сказала Элеонора, очень ловко вывернувшись из его лап. — Умный, а дурак! Кто же так соблазняет?
— А как надо? — спросил Евгений.
Он заложил руки за голову, откинулся спиной в подавшееся под ним сено. Ему было всё равно и немножко интересно. Раечка уже, наверное, устраивалась спать в палатке. Если что — очнётся он рядом с ней. А если ничего — приведёт нетронутую Элеонору к костру и полезет в палатку к Раечке...
— А птицы на небе есть? — спросила вдруг Элеонора.
Странно: она до сих пор не ушла. Наверное, боялась темноты. Таки ж придётся отвести её к костру...
— Есть, — сказал Евгений. — Штук пять, если не больше. Лебедь, Голубь, Орёл, Журавль и... И кто-то ещё. Уже не помню. Ах, да, Ворон! И ещё где-то должны быть Райская Птица, Феникс и Павлин, но это в Южном полушарии. А ещё рядом с Фениксом есть Тукан — кажется, это тоже птица.
— Это хорошо, — сказала Элеонора.
— Что хорошо?
— Хорошо, что Ворон есть. Надеюсь, что он белый. И что всё-таки не ворон, а ворона.
— Не понял? — заинтересовался Евгений.
— Меня называют белой вороной, — пояснила Элеонора. — Было бы приятно знать, что у меня есть тёзка на небе.
— Может быть, ты сядешь рядом? — спросил Евгений. — А то как-то странно: лектор возлежит, а слушатель внимает стоя... Или ты меня уже боишься?
— Курточку свою постели, — сказала Элеонора. — Сено колючее.
— Резонно, — согласился Евгений, принял у неё свою стройотрядовскую куртку и набросил её на копёнку. — Прижмись ко мне, красавица, и будет нам тепло!
— Всё-таки ты дурак! — сказала Элеонора. — Эрудированный дурак... Руки не распускай, предоставь это девушке.
Она легла (не села, а легла) рядом с Евгением, расстегнула его ширинку и...
А вот этого он от неё никак не ожидал! Это другой портал, это не тот портал, это вообще никакой не портал! Это эрзац, заменитель незнамо чего, обманка...
Стало очень светло, как будто вдруг взошло солнце (почти в полночь!), но свет исходил не сверху, не с неба, а с картофельного поля (картофельного ли?). Элеонора мычала, трудясь губами и языком и зажмурив глаза, она не видела этого света.
(Продолжепние следует:
http://maxpark.com/community/4707/content/2576715 )
Комментарии
Спасибо.
Жду завтра.