Война на "кладбище империй"

25 лет назад советские войска ушли из Афганистана — «кладбища империй». Но до сих пор ветераны бывшего СССР собираются в этот день, чтобы вспомнить молодость и погибших товарищей

Иван Константинович Любишкин работает охранником в газете «Сегодня». На вид ему лет пятьдесят. Скромный, невысокого роста мужчина. Усы. Волосы почти без седины. Он нажимает на кнопку турникета, отвечает на звонки читателей, пробивающихся со своими нуждами в газету. Время от времени выходит покурить на ступени крыльца. И никто из проходящих мимо даже не подозревает, что этот охранник в черной форме без знаков различия — полковник-разведчик, командир 650-го Отдельного гвардейского ордена Александра Невского разведывательного батальона. Он служил в Афганистане в 1984—1985 годах в звании майора — когда там шли наиболее жаркие бои. Тогда ему было тридцать три года — возраст Христа, как шутит он.

Разведбат, которым командовал Любишкин, входил в состав знаменитой 5-й мотострелковой дивизии — одной из тех частей, что первыми вошли в далекую горную страну для оказания «интернациональной помощи» и последними ее покинули. До Афганской войны она дислоцировалась в самой южной точке СССР — Кушке. «Дальше Кушки не пошлют», — шутили в Советской Армии. Но жизнь показала, что послать могут еще дальше. В Афганистане дивизия стояла в городе Шинданд. «Это 400 км от Кушки по бетонке, — говорит Любишкин. — Западный Афганистан, ближе к Ирану».


Майор Иван Любишкин — командир 650-го Отдельного Гвардейского разведбата в Афганистане — 1985 год

Люди, побывавшие в «горячих точках», могут забыть некоторые имена, подробности того или иного боя. Но две самые главные даты обычно помнят все: день, когда ты попал на войну, и день, когда для тебя она закончилась.

«Я служил в Афганистане с 10 сентября 1983-го по 8 октября 1985-го, — вспоминает Сергей Старов. — Всего 650 суток. Их них 280 — в бою».

Старов командовал в батальоне Любишкина разведывательно-десантной ротой. Внешне — полный антипод американского Рэмбо, «воевавшего» в Афганистане в пропагандистском кино, — в нем всего 165 см. В Афган приехал старшим лейтенантом, уехал — капитаном. Четыре боевых ордена. За взятого в плен предводителя банды Муллу Гафура и еще двух ликвидированных главарей. Служит и сегодня — в МЧС, ездит на разминирование. Не гигантский рост и горы мускулов решали успех в бою, а интеллект, умение владеть оружием, выносливость, выдержка. В отличие от экранных героев, Старов волнуется — переживает, чтобы я не напутал, не написал что-то не так, как было в реальности.

«Кто-то умный сделал так, что когда командир батальона менялся, командиры рот оставались опытные, — рассказывает Старов. — А приезжали новые ротные из Союза — комбат уже был повоевавшим. То же самое со взводными. Это делалось для передачи боевого опыта, чтобы не допускать лишних потерь. Почти всегда этот принцип выдерживался».


Капитан Старов. Инструктирует разведчиков перед выходом на боевое задание. Шинданд, весна 1985 г.

«С вашей точки зрения, военные операции в Афганистане проводились грамотно?» — спрашиваю я.

«В большинстве случаев очень грамотно, — отвечает Любишкин. — Вот Сережа не даст соврать, был у нас замкомандира дивизии полковник Кононыхин. Он практически всегда лично участвовал не только в планировании боевых операций, но и в выходах. Очень любил разведчиков и берег нас. Он погиб уже в Союзе, в вертолетной аварии, Царствие ему небесное. До сих пор его вспоминаю с благодарностью. При проведении операций он все учитывал. Буквально ВСЕ! Если Кононыхин участвовал в разработке, мы шли и не боялись.

Но были и бездарно спланированные операции. До сих пор вспоминаю бой в Дорохти Тути Суфла, когда у нас большие потери были — погиб мой заместитель командира батальона по вооружению майор Ященко, мой однокашник старший лейтенант Каликсаев — заместитель по воздушно-десантной подготовке, сержант Петров — дембель, Шилов — тоже дембель, молодой солдат Сорокин... Это было за Гератом. Там была база духов по подготовке гранатометчиков. Их «черные аисты» готовили — пакистанские инструкторы. Они ходили во всем черном: черная чалма, черная одежда, и даже очки черные.

С Гератского аэродроме разведгруппы, которые должны были захватить эту базу внезапно, высадили без поддержки. Артиллерия пошла в другом направлении. Основная бронегруппа была в нескольких десятках километров. А их высадили на совершенно лысую голую гору. Там даже валунов не было, чтобы спрятаться. А вокруг на хребтах сидели духи и сверху начали наших бойцов расстреливать. Спланировали… Это было 4 апреля 1986 года. Командир дивизии в это время был в Москве, Кононыхин болел. Вот штаб дивизии и спланировал без них»…


День скорби. Неудачный бой 4 апреля 1986 года обернулся тяжелыми потерями, которые помнят до сих пор

Такие бои был исключением. Поэтому их и вспоминают с такой болью. В роте Старова за все время его службы в Афганистане убитых солдат и сержантов не было. «Раненые были. В том числе и тяжело, — вспоминает он. — Но больше всего нас косили брюшной тиф, малярия и Боткина. Я считаю, что за Афганистан у меня две главные награды: тиф и то, что никто из бойцов не погиб. В армии были даже случае холеры». «Инфекция просто в воздухе летала», — добавляет Любишкин.

«Из-за инфекционных болезней штат батальона в 1984-м увеличили на 50 процентов, — продолжает Старов. — Не из-за боевых потерь — только из-за инфекции! Если у меня в роте по штату было 68 человек, то стало больше сотни. Четырехротный батальон вырос до 500 человек».

Кроме трех боевых, в состав батальона входила рота радиотехнической разведки, расположенная вдоль бетонной дороги на точках от Герата до Кушки. Они занимались радиоперехватом. По их данным работала артиллерия — накрывала обнаруженные разведчиками группы душманов. Это была «умная» война.

«На операции брали только подготовленных солдат, — говорит Старов. — Молодежь я сразу в бой не вводил. Так, как в кино, когда вся рота села и поехала, не было. Один раз только всех пришлось взять. Одна из успешнейших операций была в начале октября 1985 года. Я уже роту сдал. Командир новый был. Как всегда, разведданные были, что идет караван. Сначала вылетела досмотровая группа на двух вертолетах.

Ее высадили. Она ввязалась в бой. Ее поддержала авиация и вертолеты. Потом начали батальон поротно вводить с вертолетов — мобилизовали все вертолеты в Шинданде. Бронегруппа — танки, БМП, бронетранспортеры — пошли своим ходом. А в это время батальон вел бой. Он вел бой днем, ночью, а на следующий день довершили разгром каравана. Там очень много боеприпасов взяли, оружия, экипировки. Автоматы, минометы, реактивные снаряды — в основном китайского производства. Весь батальон в трофейные «лифчики» оделся. («Лифчики» — нагрудные подсумки для патронов. — Авт.) Не знаю, нужная это была или не нужная война. Но солдаты свой долг выполняли полностью. Знаете, какое самое страшное наказание для них было? Не взять на боевую!»

По словам моих собеседников, в бою они предпочитали не советские, а китайские «калашниковы». В СССР к тому времени перешли на облегченный патрон калибра 5,45, а китайцы использовали более старую модель калибра 7,62: «У нас разрывных патронов не было. А на китайские автоматы разрывные были. Это очень впечатляюще было для духов. Иван Константинович упомянул Кононыхина — замкомандира дивизии. Он часто действовал так: идет дивизионная или армейская операция. Он раз — разведроту забирает и пошел рейдом. Говорит: «Дивизия пусть отдыхает, а мы проедемся!» 19 сентября 1985 года мы пошли на проверку разведданных. В одном из ущелий под Мусакалой. И вышли из ущелья только 22-го. С нами были четыре самоходные установки — 152-миллиметровые гаубицы. Их подготовили против кумулятивного огня — наварили дополнительную броню вокруг башни. В ущелье нас хорошо встретили. Откуда-то у духов взялась зенитная пушка. Думали, прогуляемся, а вышло наоборот. Две роты залегли. Я пошел горой. Уничтожили пулеметную точку духов. Ночь начинается. Заняли круговую обороту. И стали выходить на нас группы душманов — одна за другой. Ну, мы их и… По звуку определяли — где-то у них амуниция звякнет или разговор услышишь»…


«Конный бой». В промежутках между боями разведчики дурачились. Это тоже «интернациональный долг»...

По мнению Старова, основная причина затяжки войны на целых десять лет была в том, что решения принимались в Москве или в Ташкенте, где находился штаб Туркестанского округа. А решать надо было на месте. По методу Фрунзе, разгромившего в 1920-е годы басмачей в Средней Азии — перекрыть границу с Пакистаном и мелкими подвижными группами уничтожать все, что бегало с оружием в руках по горам. Только так войну можно было быстро закончить. Материальных сил у 40-й армии, насчитывавшей в разгар войны 120 тысяч солдат и офицеров и обладавшей полным господством в воздухе, для этого было предостаточно. Но советские войска в Афганистане оказались примерно в той ж ситуации, что и американские во Вьетнаме. Политики командовали ими издалека, не так помогая, как мешая военным.

Лучше всего на минах держались устаревшие БТР-60. При подрыве взрывная волна расходилась от них в стороны, никого не убивая. Только колесо отлетало. Последующие модели – БТР-70 и БТР-80 в этом смысле были чуть хуже. Оказалось, что «шестидесятка» была чуть уже и выше. Поэтому она и не «брала» на себя взрыв мины. Зато в прижатых к земле боевых машинах пехоты при наезде на мину чаще всего погибал водитель. Место стрелка за механиком всегда оставляли пустым, чтобы не нести лишние потери.

Война рождала традиции «на счастье». Перед выходом на боевые никогда не брились и не подшивали подворотнички. Майор Любишкин всегда носил с собой крестик — не на шее, а в нагрудном кармане, рядом с партийным билетом: «Солдаты носили крестики на веревочках. Некоторые горе-замполиты заставляли их снимать, но я говорил: «Не ты его надевал. И не тебе дано его снимать». Некоторые в особо трудные моменты вслух говорили: «Господи, пронеси!» Я не говорил, но всегда так думал».

Были и соблазны. Несмотря на войну, в Афганистане процветала торговля. В каждой лавке можно было купить джинсы или японский двухкассетник, являвшиеся дефицитом в Союзе. «Деньги у солдат были, — добавляет Любишкин. – У меня в батальоне денег у солдат было больше, чем у офицеров. Мы ведь брали кассы Исламского комитета во время рейдов. Разбили караван — вот вам и деньги. Как правило, часть их утаивали. Офицеры это знали, но смотрели сквозь пальцы. Я приехал домой только с магнитофоном и двумя упаковками жевательных резинок — такими цветными шариками — для детей. Больше не привез ничего».


Сколько же трофеев! Целые караваны с оружием и боеприпасами становились добычей наших солдат

Кроме планового еженедельного мытья с заменой белья, солдат в разведбате мог помыться в любой момент — баня никогда не закрывалась. Воду для нее брали из артезианской скважины. Перед рейдами всем раздавали таблетки «Пантацита» — препарата на основе хлора для дезинфекции воды. Даже в фляги совали на строевом смотру. Но солдаты их выбрасывали — они хуже, чем водка, сажали печень. Вместо этого пили настой из верблюжьей колючки – зеленоватый, противный, но «жизнь заставляла». На костре из той же колючки во время боевых выходов разогревали прямо в банках консервы — такие дрова давали хороший жар.

Без ложного стыда решали проблему отправления естественных потребностей на марше. Никто не останавливался. Просто бронетранспортер чуть сбавлял скорость. Двое солдат держат того, кому приспичило, за руки, и он прямо с кормы, на ходу… «Все же свои, — улыбается Любишкин. — К этому нормально относились — житейские потребности…»

Лето – жаркое и ветреное. Песок на зубах хрустит. Прикоснувшись ладонью к броне, можно обжечься. Зима на равнине нормальная. Но в горах холодно. Ночью особенно. А все передвижения в горах разведчики совершали только ночью.

«Главный принцип был, — завершает Любишкин, — своих не бросать. Все должны вернуться на базу – и живые, и мертвые. В Луркохе солдат свалился в ущелье. Никакого альпинистского снаряжения, кроме веревок, отобранных у духов, у нас не было. Но тело погибшего достали из ущелья, зашили в плащ-палатку и три или четыре дня, пока продолжалась операция (дело было зимой), носили по горам. Никто не роптал. Это был пример остальным: что бы ни случилось, тебя не бросят».

P.S. У бывшего командира разведроты Сергея Старова до сих пор нет своей квартиры — живет в съемной.