Конец 1920-х годов: победа Термидора в СССР

В 1920-е годы силы внутренней контрреволюции — Термидора — взяли в Советском Союзе верх над революцией. Будущее страны определилось.

Рубежом термидора и революции стал XII Съезд РКП(б). События после него развивались по наклонной, несмотря на все усилия оппозиции. Контрреволюция в СССР началась. Открывал ее не приход к власти Горбачева, Брежнева или Хрущева, как полагают некоторые исследователи. Первым актом контрреволюции явился аппаратный, незаметный на первых порах триумф триумвиров (Сталина, Зиновьева и Каменева). Вторым актом стало исключение Сталиным, целиком завладевшим партийным аппаратом, Зиновьева и Каменева из числа соправителей и поворот в сторону кулака, якобы способного «постепенно врасти в социализм». Идеологом этого курса был Бухарин.

После кризиса сбыта 1923 года хозяйственную ситуацию в СССР удалось стабилизировать. Правительство снизило цены на многие промышленные товары, повысив цены на часть сельскохозяйственной продукции. Результатом таких мер стало торможение промышленного развития, и без того происходившего крайне медленно. Платежеспособный спрос в 1925–1926 годах начал опережать производство промышленных товаров. На смену кризису сбыта пришел товарный голод. Для индустриализации не хватало средств, а накопления деревни росли. Однако правительство продолжало снижать сельскохозяйственный налог: в 1926 году он сократился с 313 до 245 млн рублей. Выигрыш от такой политики прежде всего получали кулаки и спекулянты города.Коллективизация в селе буксовала, а зависимость города от кулака — главного производителя товарного зерна — росла.

Левая оппозиция, во главе которой стоял Троцкий, считала проводившийся хозяйственный курс ошибочным, вредным для развития страны и способным привести к буржуазной реставрации. Преодоление индустриальной слабости СССР, утверждали большевики-ленинцы, невозможно без использования накоплений буржуазных слоев (кулачества, прежде всего) и коллективизации.

В 1924–1927 годы травля объединенной оппозиции (в нее вошли Зиновьев и Каменев, признавшие правоту троцкистов) сторонниками «генеральной линии» нарастала. Раскол в партии был налицо. Членов партии, заподозренных в симпатиях к большевикам-ленинцам, тысячами исключали из РКП(б). Мнение партийного меньшинства не только не учитывалось, как это всегда было при Ленине, но объявлялось вредным, направленным на разрушение «партийного единства». Одним из главных обвинений сторонников Сталина, направленных против оппозиционеров, была «фракционная деятельность».

На X Съезде РКП(б) ввиду кризисной ситуации для Советской России (в самом разгаре был Кронштадтский мятеж, тревогу вызывала ситуация в деревне) фракции в партии были временно запрещены. В предложенном Съезду варианте резолюции «О единстве партии» говорилось, что отказ от фракций необходим в данных условиях в связи с угрозой проникновения в нее контрреволюционных элементов. Большинство делегатов критически оценивали и деятельность «рабочей оппозиции»: они считали ее анархо-синдикалистским, мелкобуржуазным уклоном в партии. Однако в 4-м пункте резолюции говорилось: в партии должна строго соблюдаться свобода критики при условии открытого, а не узкогруппового обсуждения тех или иных предложений и замечаний. Все имевшиеся на тот момент фракции Съезд объявил распущенными¹.

По мнению Ленина, такое единство внутрипартийной свободы мнений с наложением запрета на фракции должно было защитить РКП (б) от разъедающей буржуазной стихии НЭПа в условиях, когда пролетариат еще слаб. Но отказ от фракционной свободы обернулся выгодой не стоявшим на ленинских позициях коммунистам, которые проглядели термидорианский переворот на XII Съезде, а бюрократической контрреволюции. Она же в лице триумвиров первой образовала замкнутую группу с внутренней дисциплиной, деятельность которой оказалась направлена против троцкистов — «разрушителей партийного единства». Первое заседание этой фракции состоялось в августе 1924 году во время пленума ЦК РКП(б). На нем не было выработано никакой идейной платформы (в этом не было необходимости), зато участники заседания избрали собственное руководство — «семерку», в которую, прежде всего, вошли Сталин, Зиновьев и Каменев.

Многие деятели оппозиции настаивали на легализации партийных группировок, указывая, что без этого внутрипартийная демократия не может существовать, а диктатура пролетариата обречена на деградацию. Однако бюрократия, превратившись в закулисную фракцию, все более отрывалась от рабочего класса. Сторонники «сталинского курса» никогда не имела собственной платформы, предпочитая действовать аппаратно, опираясь на демагогическую защиту «партийного единства». Вместе с тем, она все более разбавляла РКП(б) приспособленцами и карьеристски настроенными элементами. В такой среде проще было развернуть разнузданную травлю оппозиции.

Уже на XIII Съезд РКП(б) не было ни одного делегата-оппозиционера с решающим голосом. После съезда критиковавших Политбюро большевиков стали исключать не только за «моральные изъяны», но также за фракционную деятельность. В 1920-е годы правящая фракция превратила «антифракционную борьбу» в форму устранения инакомыслящих и закрепления своего господства. Вместо сохранения партийного единства, возможного только при учете мнения меньшинства, и размежевания партийных и государственных органов, как желал Ленин, получилось, напротив, что в руках аппаратчиков, группировавшихся вокруг Сталина, сконцентрировалась вся власть в стране.

Мощнейшие теоретические разногласия в 1926–1927 годах были вызваны в партии вопросом о возможности победы социализма «в одной, отдельно взятой стране»². Сталин и Бухарин объявляли, что социализм может быть построен в СССР до победы революции в более развитых капиталистических странах. Между тем, левая оппозиция (уже загнанная в подполье) критиковала этот постулат, утверждая, что начатое в СССР социалистическое строительство не может быть завершено в отрыве от остального мира, в отрыве от мирового хозяйства. Сталинская фракция выворачивала эти аргументы, превращая их в «отказ оппозиции от строительства социализма в СССР», и затем делала лживый вывод о желании троцкистов реставрировать капитализм.

Большевики-ленинцы указывали: пока развитие производительных сил в рабочем государстве не превысит наиболее развитых капиталистических стран, все разговоры о построенном социализме преждевременны. В новом обществе сила государственного принуждения должна смениться силой добровольного общественного самоуправления трудящихся, то есть произойдет отмирание государства. При социализме не может существовать даже следов гегемонизма и неравноправия как между нациями внутри отдельных социалистических стран, так и между странами, образующими социалистическое содружество. Социализм также предполагает бесповоротное движение к социальному равенству, то есть равенству общественного и материального положения всех слоев населения³. Только при достижении всего этого уместно говорить о завершении стадии диктатуры пролетариата.

История доказала правоту левой оппозиции.

В стране, где не был достигнут более высокий, чем в передовых капиталистических странах, уровень производительности труда, нельзя было объявлять социализм построенным, иначе как обманывая трудящихся. Даже в 1970-е годы уровень жизни рабочих в капиталистической Европе оставался более высоким, чем в СССР и других странах «реального социализма». Объявляя о построении «основ социализма» при Сталине, «социализма в основном» при Хрущеве и «развитого социализма» при Брежневе, партийно-государственная бюрократия стремилась выдать строй своего господства за социализм, о котором говорили Маркс, Энгельс, Ленин и за который боролся русский пролетариат. Такой обман подрывал авторитет нового общества в глазах рабочего класса во всем мире.

Желание сталинской фракции строить социализм «в одной, отдельно взятой стране» было вызвано не объективной возможностью его построить, а изоляционистским стремлением бюрократии. Мировая революция чем дальше, тем больше становилась неудобным, лишним лозунгом для управленческого слоя СССР.

Со временем из курса на строительство социализма в отдельной стране был сделан вывод: дело революции есть дело рабочего класса каждой отдельной страны, а не всего международного пролетариата. Мировая революция объявлялась ультрареволюционным, мелкобуржуазным и чуждым коммунистической идеологии лозунгом. Марксистское понимание классовой борьбы во всемирном масштабе, где противопоставлены рабочий класс и буржуазия, отвергалось.

Революции, являясь торжеством угнетенных классов, вызывали у бюрократии большую тревогу. Они могли всколыхнуть массы советских трудящихся, приведя в обществе к левому повороту, а значит, к концу всевластия аппаратчиков. Поэтому уже в 1920-е годы советская бюрократия с помощью Коминтерна стремилась поставить под контроль мировое коммунистическое движение, очистив партии Интернационала от самостоятельных революционных кадров. Даже там, где происходил революционный процесс, он должен был контролироваться советской бюрократией.

В международной революционной политике в 1920-е годы сталинская фракция взяла курс на травлю социал-демократии, особенно ее левого крыла. На первый план была выдвинута теория социалфашизма, согласно которой социал-демократические партии являлись прямыми пособниками фашизма. Резолюция V Конгресса Коминтерна гласила: «При все прогрессирующем распаде буржуазного общества все буржуазные партии и особенно социал-демократия принимают более или менее фашистский характер, прибегая к фашистским методам борьбы с пролетариатом… Фашизм и социал-демократия составляют два острия одного и того же оружия диктатуры крупного капитала. Социал-демократия поэтому никогда не может быть надежной союзницей в борьбе пролетариата с фашизмом»⁴. Последствиями левацкого курса Коминтерна стали укрепление режима Муссолини в Италии и приход к власти Гитлера. В Германии после многолетней вражды коммунисты и социал-демократы так и не смогли объединить усилия, чтобы остановить нацистов. Призывы Троцкого создать рабочий фронт и остановить «немецкого Корнилова» не были услышаны.

После краха борьбы с социалфашизмом Коминтерн сделал резкий поворот вправо, отказавшись от революционной агитации и подчинив компартии буржуазным демократам и социал-демократии. Новой стратегией ΙΙΙ Интернационала стал курс на создание народных фронтов. Однако несмотря на все примирительные усилия компартий в условиях революционного подъема 1936–1938 годов (особенно во Франции и Испании) партии буржуазной демократии видели в рабочем классе и Коминтерне непреходящую угрозу.

Уступкам трудящимся, которых добивались народные фронты, буржуазия предпочитала «торжество порядка». «Лучше фашизм, чем Народный фронт!» —таким был лозунг «демократического» капитала. Политика народных фронтов обернулась новыми поражениями: буржуазные круги предали идею пресловутого народного единства против фашизма. Политики Франции и республиканской Испании капитулировали перед Гитлером и Франко.

В 1920-е годы произошла «большевизация» компартий. Сложившийся в РКП(б) режим был перенесен во все секции Коминтерна. В партиях III Интернационала установился жесточайший централизм, проводилась линия на полное подчинение Коминтерну, целиком контролируемому вначале триумвирами, а затем сталинской фракцией. Прошли чистки партий и их руководства, нередко в нарушении всех установленных норм назначавшегося из Москвы. Именно благодаря установлению режима полного подчинения зарубежных компартий советской бюрократии, вычищению из них всех самостоятельно мыслящих коммунистов и оказались возможны многочисленные неудачи в политике III Интернационала, а затем его ликвидация в 1943 году.

Захватившая власть советская бюрократия не была особым классом. Она представляла собой определенный общественный слой, в силу отсталости страны сумевший узурпировать всю власть. В руках партийного аппараты находились Советы, профсоюзы и все рычаги исполнительной власти. Бюрократия же преследовала собственные интересы: победив оппозицию, она получила в свои руки многочисленные привилегии. Был отменен партмаксимум, ограничивавший материальное вознаграждение членов РКП(б) занимавших ответственные посты.

Зарплата коммуниста согласно партмаксимуму существенно уступала оплате труда беспартийного специалиста. Для человека, стремившегося улучшить свое материальное положение, вступление в РКП(б) оборачивалось не повышением доходов, а наоборот, означало сокращение зарплаты. Директор завода, не состоявший в партии, мог получать значительно больше, чем руководитель предприятия-коммунист. Сталинская бюрократия устранила эту неудобную для нее норму.

Однако в среде расправившихся с троцкизмом партийных аппаратчиков были живы традиции большевизма. Даже отправляя своих недавних товарищей в ссылки, политические изоляторы и лагеря, сторонники Сталина продолжали оставаться идейно и исторически связанными с великим октябрем 1917 года, подпольной борьбой и духом революционного марксизма. Противоречие между одержавшим верх бюрократическим путем «построения социализма» и носителями традиций большевизма должно было разрешиться. Устранение «старых большевиков» оказывалось неминуемо в процессе развития контрреволюции, финальным актом которой явился 1991 год.

Оценивая совершившийся переворот, Троцкий впоследствии писал: «Бюрократия победила не только левую оппозицию. Она победила большевистскую партию. Она победила программу Ленина, который главную опасность видел в превращении органов государства “из слуг общества в господ над обществом”. Она победила всех этих врагов — оппозицию, партию и Ленина — не идеями и доводами, а собственной социальной тяжестью. Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции. Такова разгадка советского Термидора»⁵.

<hr/>

¹ Ленин В.И. Избранные произведения в 4 томах. М., 1988. Т. 4. С. 283–286 ² Роговин В.З. Была ли альтернатива (http://trst.narod.ru/rogovin/t1/xxxviii.htm) ³ Роговин В.З. Была ли альтернатива (http://trst.narod.ru/rogovin/t1/xxxviii.htm) ⁴ Коммунистический Интернационал в документах. М., 1933. С. 448