Правда о блокаде: кормила дочь умершим сыном

На модерации Отложенный
27 января 95-летний Даниил Гранин произнес в Германии речь, которая заставила Бундестаг краснеть и плакать. 

Такой страстной и страшной – по приведенным фактам – речи немецкий федеральный парламент, возможно, еще не слышал. Вряд ли эту информацию можно найти в немецких учебниках истории. И в здании рейхстага, из уст писателя она прозвучала откровением. Гранин не ставил целью смутить и упрекнуть членов правительства, президента Германии и канцлера Ангелу Меркель. Он принял приглашение выступить в день полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Так совпало, что спустя год в этот же день освободили и узников Освенцима, поэтому с 1996 года немцы отмечают эту дату. Почти часовую речь петербуржца слушали в гробовом молчании, в конце рукоплескали стоя.

- У меня было какое-то странное и подспудное желание  рассказать это всем моим погибшим однополчанам, не узнавшим, что мы победили,- объяснил Гранин. Они погибали с чувством полного поражения, уверенные, что мы сдали Ленинград, что город не выстоит. Хотел сообщить им, что мы все-таки победили, и они не зря погибли.

Ангела Меркель слушала речь опустив глаза
Ангела Меркель слушала речь опустив глаза

«На могилы кладут сухари»

- Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискаревское кладбище. Это одно из символических кладбищ города. Идут для того, чтобы вспомнить и отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, печенье…

Эта история и для меня была трагичная и жестокая. Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю, зачем. Но это, наверно, была чисто мальчишеская жажда  романтики. Как же без меня будет война? Но ближайшие же дни войны меня отрезвили, как и многих моих товарищей. Жестоко отрезвили. Нас разбомбили, еще когда наш эшелон только прибыл к линии фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец, где-то в середине сентября, мой полк сдал город Пушкин.Мы отошли уже в черту города. Фронт рухнул.

Сотни тысяч ленинградцев умерли от голода.
Сотни тысяч ленинградцев умерли от голода.

Фронт рухнул. Все связи огромного мегаполиса были отрезаны от большой земли. И началась блокада, которая длилась 900 дней. 

Блокада была внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война.  Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия. И вскоре, уже где-то в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам.

А затем одно за другим начались катастрофические явления, прекратилась подача электроэнергии, кончился водопровод, канализация, отопление.

«Гитлер приказал в город не входить»

- Что такое карточная система? Она выглядела так. С первого октября давали уже 400 грамм хлеба для рабочих, 200 грамм служащим. А уже в ноябре месяце катастрофически начали сокращать норму выдачи. Хлеба давали рабочим 250 грамм, а служащим и детям 125 грамм. Это ломтик хлеба, некачественного, пополам с целлюлозой, дурандой и прочими примесями. Никакого подвоза продовольствия к городу не было.

Надвигалась зима. И как назло, лютая зима, 30-35 градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили.

Наша часть находилась недалеко от города, можно было пешком дойти. И мы, сидя в окопах, слышали разрывы авиабомб, и даже содрогание земли доходило до нас. Бомбили ежедневно. Начались пожары. Горели дома, так как их нечем было заливать, водопрорвод не работал.

Дома горели сутками. И мы оттуда, с фронта, оборачиваясь назад, видели столбы черного дыма и гадали, где и что горит.

К декабрю улицы и площади города завалило снегом. Только кое-где оставались проезды для военных машин. Памятники заложили мешками с песком, витрины заколотили. Город преобразился.

Гранин заставил немцев краснеть и плакать.
Гранин заставил немцев краснеть и плакать.

Ночью освещения не было. Патрули и редкие прохожие ходили со светлячками. Люди начали от голода терять силы. Но продолжали работать. Ходить на предприятия, особенно военные, ремонтировали танки, изготавливали  снаряды, мины.  

Гитлер приказал в город не входить,  чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать.  Армия отбивала все наши попытки прорвать  кольцо блокады. Немецкие войска, по сути весьма комфортно, без особых трудов ожидали, что наступающий голод и морозы заставят  город капитулировать.

… Я вообще выступаю сейчас не как писатель, не как свидетель, я  выступаю скорее как солдат, участник тех событий. У меня окопный  опыт младшего офицера Ленинградского фронта.

«Дожить бы до травы» 

Уже в октябре начала расти смертность. При этой катастрофически малой норме питания люди быстро тощали, становились дистрофиками и умирали. За 25 дней декабря умерло 40 тысяч человек. В феврале уже ежедневно умирало от голода 3,5 тысячи человек. В декабре люди писали в дневниках: «Господи,  дожить бы до травы». Всего в городе умерло примерно 1 миллион человек. Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерло 1 миллион 200 тысяч. Смерть участвовала безмолвно и тихо в войне.

Паек ребенка - триста граммов хлеба в день
Паек ребенка - 300 граммов хлеба в день

… Я хочу вам рассказать некоторые подробности жизни, которых  почти нет в книгах и в описаниях  того, что творилось во время блокады в квартирах. Знаете, дьявол блокады кроется во многом именно в этих подробностях. Где брать воду? Кто жил поблизости от каналов,  Невы, набережных, ходили туда, делали проруби и ведрами доставали воду.  Вы представляете себе – подниматься на четвертый, пятый этаж с этими ведрами? Те, кто жили подальше, собирали и топили снег. Как его топить? На буржуйках, это маленькие железные печки. А чем топить, где брать дрова? Ломали мебель, паркеты,  разбирали деревянные строения в городе.

«Кормила дочь умершим братом»

Уже спустя 35 лет после войны  мы с белоруски писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников о том, как они выживали. Были поразительные беспощадные откровения.  У матери умирает ребенок. Ему три года. Мать кладет труп между окон, это зима. И каждый день отрезает по кусочку, чтобы кормить дочь и спасти хотя бы ее. Дочь не знала подробности. Ей было 12 лет. А мать не позволила себе умереть и сойти с ума. Дочь эта выросла. И я с ней разговаривал. Она узнала спустя годы. Вы представляете? Таких примеров можно много привести,во что превратилась жизнь блокадников.

… Однажды принесли дневник блокадника. Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Дневник нас поразил. Это была история совести мальчика. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. В дневнике он признается, каких мучений ему стоило не отщипнуть по дороге кусочек хлеба.  Особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек. Ни мать, ни сестренка, казалось бы, не узнали об этом. Иногда он не выдерживал и съедал. Он описывает, как стыдно было, признается в своей жадности, а потом и в бессовестности - вор, украл у своих, у матери, у сестры хлеб насущный. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паек. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу, обед. Сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить,  зачерпнуть хоть рукой горячей каши. Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить. Из дневника видно, как убывали его силы.  Но даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.

Выступление Гранина в Бундестаге произвело фуррор.
 

«Возненавидел фашистов»

…Одна женщина рассказала, как она поехала детьми на Финляндский вокзал, в эвакуацию. Сзади шел сын, ему было 14. А маленькую дочку она везла на санках. Сын по дороге отстал. Он был очень истощен,дистрофик. Что с ним стало,  она не знала. И когда рассказывала нам, помнила свою вину.

… Я был на переднем крае начиная с 41 и часть 42-го года. Честно признаюсь, возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций и тому подобное уничтожали людей, горожан самым мучительным, бесчеловечным способом.  Воевали уже не оружием, а с помощью голода, дальнобойной артиллерией, бомбежек. Уничтожали кого? - Мирных граждан, беззащитных, не могущих участвовать в поединке. Это был нацизм в самом отвратительном виде, потому что они позволяли себе это делать, считая русских недочеловеками, считая нас чуть ли не дикарями и приматами, с которыми можно поступать как угодно.

… Появились черные рынки. Там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, рыбину,  банку консервов. Все это выменивалось не на деньги – на шубу, валенки. Приносили все из дома, что было ценного – картины, серебряные ложки.

На улицах и в подъездах лежали трупы, завернутые в простыни. Иногда меня посылали с фронта в штаб. Я бывал в городе и увидел, как изменилась человеческая сущность блокадников. Главным героем оказался кто-то безымянный – прохожий, который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю и повести его. Были такие пункты с кипятком. Давали только кружку кипятка, и это часто спасало людей. Это было проснувшееся в людях сострадание.