О "Гробовщике"

(Несколько слов в продолжение рассуждений об «Арапе Петра Великого». См. – http://maxpark.com/community/4707/content/2383109 и 

http://maxpark.com/community/4707/content/2391338 .

 Все выделения полужирным шрифтом в цитатах – мои.)

У Пушкина есть особенная «жёлтая», лунная  повесть «Гробовщик», герой которой, Адриян Прохорович Прохоров, подобно Петру Первому последовательно посещает два торжественных собрания. Правомерно ли сравнивать «Гробовщика» с АПВ? Действие «Гробовщика» происходит не в Петербурге, а в Москве, хронологически оно разворачивается во времена Пушкина. Первого своего покойника Прохоров похоронил в год рождения Пушкина, в повести 1812 год, пожар Москвы упомянуты как события прошедшие. Главный герой повести – простой гробовщик, а главное художественное открытие, совершённое автором повести согласно Зинаиде Гиппиус – «мистицизм повседневности». Всё так. Но переселение из одной части Москвы в другую вполне сопоставимо с  переносом столицы из одного города в другой. Но анахронизмы, пусть и не такие кричащие, присутствуют и в АПВ, а сам Пушкин лукаво подчёркивает «благородное» происхождение своего героя, сравнивая его с персонажами Шекспира и Вальтер Скотта. Повесть «Гробовщик», безусловно, занимает центральное положение в цикле «Повестей Белкина». Весь цикл моему грубому воображению  представляется четырёхлопастным винтом, насаженным на вал «Гробовщика», и вращающимся в таинственной толще тёмных исторических струй. А приводит этот винт в движение скромный, простой гробовщик? Да полно вам, господа!

Давайте посмотрим, каким образом Адриян Прохоров попал на свои балы. Вот предыстория его приключений в кратком изложении. Немолодой человек, семейство которого состоит из работницы Аксиньи (простите, не могу не увидеть здесь намёка на простенькое, по словам Ключевского,  происхождение Екатерины Скавронской) и двух дочерей (Елизавета и Анна стали Акулиной и Дарьей) переселяется с Басманной на Никитскую (жил восточнее Кремля, теперь будет жить западнее). Свою старую лачужку он оставляет, «прибив к воротам объявление о том, что дом продаётся и отдаётся внаймы». (8,89) «Приближаясь к жёлтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось». (8,89) Адриян помогает работнице и дочерям обживаться в новом доме. «Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им опредёлённые углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами».  Хорош «порядок», прямо «орднунг» какой-то! «Кивот с образами» приравнен к  мебели и домашней утвари и помещён в «определённый угол» в задней комнате. Гостиная и кухня(!) наполнились гробами и похоронными принадлежностями. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «здесь продаются и обиваются гробы простые и крашение, также отдаются на прокат и починяются старые(!!)» (8,89)

Хорош «жёлтый домик»! Здесь ожидают родственников усопших православных и прячут от этих родственников православные иконы в «задней комнате». Здесь кухня завалена гробами, а над воротами - дородный Амур. Здесь гробы отдают на прокат и починяют. Да уж не летают ли эти гробы по ночам?

Не удивительно, что придя в такое место, сосед Готлиб Шульц стучит в дверь «тремя фран-масонскими ударами» (8,90). А новые соседи Адрияна Прохорова на Никитской, куда он давно собирался переехать – сплошь немцы. Вот и приглашает Готлиб Шульц Адрияна с дочерьми на немецкий обед по поводу серебряной свадьбы.

Ну а теперь и Прохор, и читатели «Гробовщика» погружаются в мир перевёрнутый, «травестийный» по отношению к АПВ. Меняется порядок торжественных собраний. Адриян сначала попадает на званый обед, а потом на ассамблею. В АПВ дочери Петра присутствуют на бале, а в «Гробовщике» дочери Прохорова приглашены на званый обед.

 На обеде всё тоже «навыворот». Пётр приехал на обед незваным, а Адрияна Прохорова учтиво пригласили. У Ржевского за столом все русские и только один иностранец – пленный швед. У Готлиба Шульца все немцы и только один «русский чиновник» - «буточник, чухонец Юрко»(8,91). У Ржевского русские бояре трапезничают, выпив по золотой чарочке перед обедом, а  Шульц откупоривает бутылку за бутылкой и  немецкие ремесленники постоянно произносят тосты и пьют. Для контраста «Юрко ел за четверых; Адриян ему не уступал…» (8,91) Чинной русской беседе соответствует шумный разговор между немцами. Самый синтаксис изменился. Русские бояре высказывают свои печальные и глубоко продуманные мысли, пользуясь сложными фразами, а немцы произносят восклицательные возгласы-тосты. Рассуждения бояр пусть не бесспорны, но, несомненно, глубоки и оригинальны. Ремесленники договорились до тривиальных взаимных поклонов мастера  клиенту. Но итог разговора от этого не изменился. Как бояре высмеивают «новые обычаи», так и ремесленники смеются над  Прохоровым, у которого уникальная клиентура – мертвецы. «Юрко посреди сих взаимных поклонов, закричал, обращаясь к своему соседу: ”Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов”. Все захохотали, но гробовщик почёл себя обиженным и нахмурился». (8,92)

Прохоров всерьёз обижен и меняет свои планы. Он отказывается от мысли собрать немцев у себя дома. «Хотелось мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать тому! А созову я тех, на кого работаю: мертвецов православных».

(8,92)

Следующий день проходит у Прохорова в хлопотах, связанных со смертью купчихи Трюхиной. «Покойница лежала на столе, жёлтая как воск, но ещё не обезображенная тлением». (8,92) Лунной ночью Адриян Прохорович возвращается домой … и начинает замечать странное: «… вдруг показалось ему, что кто-то подошёл к его воротам, отворил калитку, и в неё скрылся» (8,93) Прямо у калитки Прохоров встречает ещё одного ночного гостя и учтиво пропускает его вперёд. «”Не церемонься, батюшка”, отвечал тот глухо: “ступай себе вперёд; указывай гостям дорогу!“» (8,93) Да сколько ж вас! Жуть стремительно густеет и материализуется.

«Калитка была отперта, он пошёл на лестницу, и тот за ним. Адрияну показалось, что по комнатам его ходят люди. “Что за дьявольщина!” подумал он, и спешил войти…. Тут ноги его покосились. Комната полна была мертвецами. Луна сквозь окна освещала их жёлтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы…. Адриян с ужасом узнал в них людей, погребённых его стараниями, и в госте, с ним вместе вошедшем, бригадира, похороненного во время проливного дождя». (8,93)

Искусственное освещение помещения на ассамблее сальными свечами заменено неживым лунным светом, пестрота и роскошь нарядов проступили желтизной и синевой на лицах. Муть от табачного дыма, плававшая в воздухе ассамблеи, осела в мутных, полузакрытых глазах мертвецов (эта муть «застилает» им глаза, или уже «выела очи»). Тонкие девичьи талии, выступающие из широких фижм трансформировались в ввалившиеся рты (вместо конуса – перевёрнутая воронка) и в высунувшиеся носы (привлекательное - отталкивающее, живое – мёртвое).

В толпе мертвецов взгляд Прохорова выделил «одного бедняка, недавно даром похороненного,  который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался, и стоял смиренно в углу». (8,93)

Кто этот стыдливый бедняк? Разумеется, травестийный Корсаков. Этот Корсаков не отличается щегольством, не старается попасть не глаза государю, не стремится блеснуть в менуэте. Но на этом превращения не заканчиваются. На ассамблее присутствует Корсаков, относящийся к Петру с ироническим удивлением («государь престранный человек» (8,14)), а на балу мертвецов «отставной сержант гвардии» Пётр Петрович Курилкин  Прохорова любит. «Череп его ласково улыбался гробовщику». Само имя «Пётр» переходит от обидчика обиженному и «подкрепляется» отчеством.(8,93) . «Стриженая головка» в пышном парике становится черепом. Остатки щегольства в наряде Корсакова сохраняется, но цветовая гамма меняется. Голубое (чужеземное и придворное) становится светло-зелёным (русским и военным); а малокровно-игрушечное розовое становится решительным красным. Башмаки придворного становятся грубыми ботфортами военного. Корсакова на балу Пётр подвергает унизительному наказанию, а присутствующие выражают этой экзекуции злорадное сочувствие. Курилкину мертвецы сочувствуют.

Прохоров покойника Курилкина убивает заново: «Адриян, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его. Пётр Петрович пошатнулся, упал и весь рассыпался». (8,94)  Сравните: «Корсаков хотел выдти из кругу, но зашатался и чуть не упал к неописанному удовольствию государя и всей весёлой компании». (8,18)

После убийства Курилкина наступает быстрая развязка. Мертвецы лишь высказывают наружное почтение гробовщику, но уже не находятся в его власти. «Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями…  … все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах». Курилкин упал и рассыпался: «Между мертвецами поднялся ропот негодования; все вступились за честь своего товарища, пристали к Адрияну с бранью и угрозами, и бедный хозяин, оглушённый их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств». (8,94)

Тут, пожалуй, кстати заметить, что ссылки, которым «правящий режим» подвергал Алекандра Сергеевича, не были совсем уж незаслуженными. Если Корсаков в «Гробовщике» как-то раздваивается, расщепляется, становится и бедняком в рубище, и Петром Петровичем Курилкиным, то и с монархом не всё ладно. С одной стороны, он превращается в гробовщика, а с другой – в повести явно присутствует ещё один представитель той же династии. «Из русских чиновников был один буточник, чухонец Юрко, умевший приобрести, не смотря на своё смиренное звание, особенную благосклонность хозяина (немца – М.З.). Лет двадцать пять (1801-1825 – М.З.) служил он в своём звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив перврпрестольную столицу, истребил и его жёлтую бутку. Но тотчас, по изгнании врага, на её месте явилась новая, серинькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около неё с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком бо´льшей части немцев, живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с воскресенья на понедельник". (вероятно, тем, кому не нашлось местечка «у Бонапартова шатра» - М.З.) (8,91)

Вот, собственно, и всё. Зловещий хозяин бала мертвецов проснулся через сто с небольшим лет при ярком солнечном (живом!) свете одним из многих московских гробовщиков и от души обрадовался, что ночной ужас ему только привиделся.

Вот и мы радуемся тому, что долго болевшая, пожелтевшая как воск старая купчиха Трюхина (по первоначальному замыслу Пушкина – старая княжна Трюхина (8,626)) прожила ещё сто лет и «не обезображена тлением». Умирающей (но не умершей) купчихе в АПВ соответствует бравый молодец Валериан.