Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо.

Еще  предзнаменование  явилось  на  следующее  же  утро  и   обрушилось

непосредственно на того же Василису. Раненько,  раненько,  когда  солнышко

заслало веселый луч в мрачное подземелье, ведущее  с  дворика  в  квартиру

Василисы, тот, выглянув, увидал в луче знамение.  Оно  было  бесподобно  в

сиянии своих тридцати лет, в блеске монист на  царственной  екатерининской

шее, в босых стройных ногах, в колышущейся  упругой  груди.  Зубы  видения

сверкали, а от ресниц ложилась на щеки лиловая тень.

   - Пятьдэсят сегодня, - сказало знамение  голосом  сирены,  указывая  на

бидон с молоком.

   - Что ты, Явдоха?  -  воскликнул  жалобно  Василиса,  -  побойся  бога.

Позавчера  сорок,  вчера  сорок  пять,  сегодня   пятьдесят.   Ведь   этак

невозможно.

   - Що ж я зроблю? Усе дорого, - ответила сирена, - кажут на базаре, будэ

и сто.

   Ее зубы вновь сверкнули. На мгновение Василиса забыл и про пятьдесят, и

про сто, про все забыл, и сладкий и дерзкий холод прошел у него в  животе.

Сладкий холод, который проходил каждый раз по животу Василисы, как  только

появлялось перед  ним  прекрасное  видение  в  солнечном  луче.  (Василиса

вставал раньше своей супруги.) Про все забыл,  почему-то  представил  себе

поляну в лесу, хвойный дух. Эх, эх...

   - Смотри, Явдоха, - сказал Василиса, облизывая губы и кося глазами  (не

вышла бы жена), - уж очень вы  распустились  с  этой  революцией.  Смотри,

выучат вас немцы. "Хлопнуть или  не  хлопнуть  ее  по  плечу?"  -  подумал

мучительно Василиса и не решился.

   Широкая лента алебастрового молока упала и запенилась в кувшине.

   - Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо, -  вдруг  ответило  знамение,

сверкнуло, сверкнуло, прогремело бидоном, качнуло коромыслом и, как луч  в

луче, стало подниматься из подземелья в  солнечный  дворик.

  "Н-ноги-то  -

а-ах!!" - застонало в голове у Василисы.

   В это  мгновение  донесся  голос  супруги,  и,  повернувшись,  Василиса

столкнулся с ней.

   - С кем это ты? - быстро швырнув глазом вверх, спросила супруга.

   - С Явдохой, - равнодушно ответил Василиса, -  представь  себе,  молоко

сегодня пятьдесят.

   - К-как? -  воскликнула  Ванда  Михайловна.  -  Это  безобразие!  Какая

наглость! Мужики совершенно взбесились... Явдоха! Явдоха! - закричала она,

высовываясь в окошко, - Явдоха!

   Но видение исчезло и не возвращалось.

   Василиса всмотрелся в кривой стан  жены,  в  желтые  волосы,  костлявые

локти и сухие ноги, и ему до того вдруг сделалось тошно жить на свете, что

он чуть-чуть не плюнул Ванде на подол. Удержавшись и вздохнув, он  ушел  в

прохладную полутьму комнат, сам не понимая, что именно гнетет его.  Не  то

Ванда - ему вдруг представилась она, и желтые ключицы вылезли вперед,  как

связанные оглобли, -  не  то  какая-то  неловкость  в  словах  сладостного

видения.

   - Разучимо? А? Как вам это нравится? - сам себе  бормотал  Василиса.  -

Ох, уж эти мне базары! Нет, что вы на это  скажете?  Уж  если  они  немцев

перестанут бояться... последнее дело. Разучимо.  А?  А  зубы-то  у  нее  -

роскошь...

   Явдоха вдруг во тьме почему-то представилась ему голой, как  ведьма  на

горе.

   - Какая дерзость... Разучимо? А грудь...

   И это было так умопомрачительно, что Василисе сделалось нехорошо, и  он

отправился умываться холодной водой.