СЕМЕЙНАЯ ЛЯМКА.

 СЕМЕЙНАЯ ЛЯМКА.

( как на душу легло)

   Я и раньше рассказывал об этом и сейчас повторюсь в некоторых деталях, но в моей жизни появилась то, чего, практически, не было раньше.

   Я с осторожностью поверил два месяца назад   в едва забрезжившую надежду, удачу… Неважно, как назвать: надежда, удача… Это не главное, как неважно и то, что толкнуло меня сделать тот поступок. Интуиция, случай, иногда я говорю: "Бог ", но в Бога я начинал и начинаю верить, когда складывается безвыходная ситуация.

   Впрочем, как мне думается, это не только моя черта характера. Она присуща многим или некоторым. Обессиливается человек в некоторых жизненных ситуациях, а желание выкарабкаться из них  не оставляет. Твердишь:" Господи, помоги." Вошла  ситуация в обжившееся  русло и осталась душа без Бога.

   Привычное оказалось  под носом, а дальше носа уже не смотришь.

   Обессилил и я. Что скрывать. Решил оставить ситуацию такой, какой она была. Словом, что будет, то и будет. Случится самое худое, непоправимое, то переплачу, кое-как переживу.

   Сын - системный наркоман более десятка лет. Последний год перестал даже работать. Опустошал квартиру ради наркотиков. Выносил  всё, что можно было вынести.

   Зайду к нему, а он на диване лежит и кота гладит.

   Срывался я.

 - Тебе кот дороже семьи. Работать нужно. Семью обеспечивать. А ты…

   Отвернется он к стенке и ни слова в ответ. А я разряжаюсь.

   Сколько не бился я с ним: лечение, угрозы, упрёки, уговоры: "Дочка у тебя, я  уйду, пропадает она с тобой. Пожалей, опомнись...", а результатов никаких. Сажал на несколько суток.  Друзья выводили меня на начальника криминальной полиции в нашем городе, а он: "Вылечить не могу, посадить на два, три года в моих силах, повод найду." Разговаривал с ребятами из  городского ФСБ. А ответы из привычной колеи не выбивались: пугать, сажать…

   Впрочем, упрекать их в этом не стоит. Мой сын, несмотря на товарищеские и дружеские отношения между  мною полицейскими и фээсбэшниками , всё равно оставался  для них чужаком.  Да и разбираться в психологии, мозгах наркомана - это не их профессия. А поэтому они и делали то, что привыкли делать.

  Некоторые наркологи открыто говорили:" На десять дней в закрытый подвал под амбарный замок и железный засов приковать наручниками, ведро с водой, чтобы пить и ведро для  очищения."Другие,  как бы доки - профессионалы. Сначала подъезжают конкретно, как, да что… А потом словно забывают о конкретном человеке и пошли штамповать. Что подходит для Петрова, то штампуют и для Иванова, Никонова… Перед ними уже не конкретный наркоман, а нечто общее, расплывчатое. Все как бы на одно лицо. Под одну гребёнку метут.

    Любой наркоман, по крайней мере, большинство из них, как бы не был он искорёжен, всё-таки остается личностью. Размазанной, раздавленной, но не окончательно потерянный душой. Он  имеет, скажем так, свою "переживательную точку», которой могут оказаться осколки детства, первой любви… рука матери:" Успокойся сынок", песня отца... Немало таких осколков чувств, которые раздробила наркомания, но не добила. Наркоман не бездушен.

   Вот найти эти осколки, а они словно сжатая пружина, и надавить на них, чтобы они разжалась, редко кому удается. Силовики мыслили, как я уже говорил, по своим меркам: "Сажать… в тюрьму."  Я уже готов был пойти и на это.

- Посажу!!!

- Сажай. – Пустыми были для него мои слова. Даже душу не царапали -  Только, кем я выйду оттуда или, может быть, вообще не выйду.

   А два месяца назад возвращался я после купания с речки и, проходя мимо бани, заметил объявление - нужен истопник.

   Зашел. Зарплата пятнадцать тысяч, но дело не в деньгах. 

 - Буду работать, - думал я, - забываться стану.

   Первые дни топил печку один. Работа: угар, дым, жар, таскание березовых чурок, пепел, пот, сквозняки… Кольнуло в пояснице. Нагибаться нелегко стало. Затрещала спина.

- Бросай, - сказала жена. – Позвоночник загубишь.

  Хотел было послушать её совета, да неизвестно откуда мысль появилась: " Сходи к сыну, поговори с ним, может, согласиться помогать ".

- Попробовать можно, - сказал он, выслушав меня. – Только ты научи меня.

  А научить его - это ходить вместе с ним. Чурки таскать, да в топку кидать. А спина разламывалась. Когда здоров, работа  легкая. Пришлось обратиться к врачу.

- Укольчики. Укольчики «Вольтарена». И никаких тяжестей.

  А как же быть с работой сына? Согласился он. Нельзя упускать шанс. Когда в ночную смену с ним  шли, жена делала укол. Да я ещё прихватывал с собой. Когда сильно болело, кололся.

- Ты, как я, – говорил сын. – Колешься.

- Я от болезни, а ты?

- Я от жизни.

- Да чем же она плохая у тебя. Немало я…

  Это и было основным в разговоре с ним. Именно моё «Я», которое  углы для него не создавало, а он сам себя в них загонял. 

- Что ты якаешь? – говорил он. -  Меня упрекаешь. А о дяде Коле ни разу и слова не сказал. У него сын Иван, сам знаешь, был майором милиции, торговал наркотиками, может быть, они и до меня доходили. Двоюродный брат.

- А что говорить? Дядя Коля сам мучается. Ивану восемь лет вкатили.

- Жалеешь, а на мне отыгрываешься.

  Загонял он меня такими словами в тупик.

  Не могу объяснить и не знаю в чём причина, но  затянула  работа сына. Пот ручьем с лица, жарище, забудешься, приблизишься к топке, брюки спортивные плавятся, трёх метровая кочерга, пепел в поддувале, килограммовые чурки. Чтобы топка была хорошая, нужно  при каждом закладе, а за ночь их семь – восемь, в топку чурок восемьдесят забросать.

  Не знаю, что случилось с ним. Бешеным на работу стал. Как примагнитило. Моя помощь была практически нулевой. Захватит боль спину, пару раз дернусь и  на топчан. Не выдерживал. Со скрипом поднимался,  а он мне: " Не вставай, лежи, спи, я сам…"

  Случалось иногда, что срывал он смены. Засыпал или просто уходил.

А не натопишь печку, особенно, когда мужской день, мата за билет в пятьсот рублей не с одну пригоршню услышишь.

   Приходилось мне в таких случаях, а он звонил и говорил: не хочу, иди сам и  топи, вставать в два, три часа ночи и ехать дотапливать.

  Попросил я его провести через месяц тест на наркотики: дома и у врача – нарколога.  Раньше он агрессивно реагировал на такие предложения, а тут согласился.  Чистым стал.

  Возрастала моя надежда, а месяц назад думал, что кончилась работа сына. На автобусной остановке прицепились к его жене  два увесистых мужика. Одного он ногами сбил, а другого так ударил по голове правой  рукой, что указательный палец сломал. Загипсовали руку.

  Казалось бы, не связывается его прежнее постоянное лежание на диване и шаркающая походка  с двумя увесистыми мужиками, но у наркоманов своеобразная психология, чувства, мысли и своя сила. Чтобы достать наркотики они изобретут не три, а тридцать три способа. В ярости у них появляется дикая, звериная сила. Три в несколько  пудов полицейских пытались на сына надеть наручники. Разбросал, словно щепки. Споткнулся, когда убегал и головой ударился о бордюр заасфальтированной дорожки. Потерял сознание. Вот тогда его и скрутили. А чувства?

- Дочка болеет, Жень. Поговори с ней. Поиграй.

  Безразлично посмотрит на меня, отвернется к стенке, укроется с головой  и бросит:

- А мне, какое дело. Ломка у меня.

  Иногда, чтобы глотнуть свежего воздуха, выходили из топочной на улицу. Стоим, не разговариваем. Тихо. Только вода в речке Рожайка шумит. Закурим. Я порой по привычке.

- Жень, что же ты не хочешь жить по-человечески.

- А ты в душу мою залезь и увидишь: не хочу или всё-таки пытаюсь.

  Щёлкнет пальцами по окурку сигареты. Мелькнёт он, как светлячок, и потухнет в луже.

  Когда его руку загипсовали, сказал я ему :

- Работать не сможешь. Куда с такой рукой.

- А что рука.  Бросать смогу, вот только накладывать дрова на левую не смогу. Пальцы в гипсе -  не захвачу чурку.

  А у меня спина  вкривь и вкось. Я к его жене. Она работает воспитательницей в детском саду.

- Нельзя работу в бане бросать. Может она его вытянет.

  Не отказалась. Стала ходить с ним в ночные смены. Она дрова таскает, а сын в топку их пристраивает. После топки она в садик бежит. А там тридцать ребятишек в её смене, а среди них внучки Машка, да Анюта. Да ещё сменщица болела. И откатывала его жена после ночи, не выспавшись, по двенадцать часов на работе

- Бросай садик. – Не выдержал я, глядя на неё. -  На житьё с верхом хватит.

- А внучек куда? Чужим воспитателям?

  Просил иногда младшего сына помочь.

- Брат твой.

  Сухой ответ.

- Наркоман он, а не брат.

   Не наседал я.

   Через час звонил младший.

- Пойду. Помогу.

- Деньги по смене пополам?

- Нет. Я работаю и жена работает. Хватит. Отдашь ему.

  Неделю назад взбрыкнула ситуация. Некому помочь. Хотел было я сменщику звонить.

- Не нужно, - сказал сын. – Жена со мной пойдет.

- Да она только краситься может. А печку нужно натопить до бело– каленых кирпичей.

- Приедешь утром, посмотришь.

  Вернулся домой. Слышу, как  Анюта с женой разговаривает:

- Бабушка. Папа сказал мне, что с мамой идут на работу. Ты  бутербродов им приготовь, как мне в школу (она ходит в подготовительную школьную группу).

  Зашел я в большую комнату, где они разговаривали. Анюта ко мне:

- Деда, папа и мама идут на работу. Ты им за эту денежку дашь. Они хотят меня свозить в «Макдональдс».

   Утром приехал. Сдавать то смену мне. Поленница сложена. Печка в бане жаром дышит. Даже я так не топил.

- Как справились?

- Обыкновенно. -  И на пальцы загипсованной руки дует. - Она мешок нашла, чурками его забивала, а я левой рукой в топочную тащил.

   Не покидает меня надежда. Вижу, что сын и лицом посвежел, и походка не шаркающей стала, и чаще стал заходить ко мне,  дочку начал в садик водить и в подготовительный класс в  школу.

   Надолго ли? Складывается впечатление, что если я утеряю надежду и веру в него, перестану грозить: "Посажу!" и использовать силу, то, может быть, и наладится его жизнь.

   В чём причина такого изменения – не пойму. Может быть, почувствовал он самостоятельность, что в состоянии делать вот такую тяжёлую и грязную работу, как и я. Ему тридцать лет, а я старше на сорок. Самолюбие?  

   Наверное, другое, но не единственное.  Не стал я насиловать его разговорами, да убеждениями, не  стал учить, как нужно жить, перестал натаскивать на понимание зла и добра, а стал молчать, пока он сам не заговорит.

- Чурки сырые, - скажет он, - долго разгораться будут. Плехнём солярки.

- Пламя из топки выскочит. Смотри, чтобы не обожгло.

- Это не главное. Мне бы мозги наладить.

  Помолчит или уйдет в топочную. Возвращается, словно под ливнем побывал.

- Жень, - не выдерживал я его молчание, по инерции в прошлом копался. - У тебя же высшее незаконченное юридическое образование. Год оставался.

- Вот за тот год и расплачиваюсь сейчас.

  Всё в деталях не вспомнишь, но запомнились мне его слова, как бы невзначай брошенные.

  Вышел он из топочной, рубашку, как мокрое полотенце, выжал, сел возле меня, я на топчане лежал.

- Ты, отец, - сказал он, -  своё прошлое отношение ко мне хочешь оправдать: " Сам погибай, но сына спасай. Так?"

   Промолчал я. Ведь было время, когда я  отказался от него:" Живи, как хочешь." Злоба и ненависть: "Да пропади ты, пропадом…"

   А тут вдруг пришел озлобившийся отец, как не редко называл он меня за посадки: "Первый враг ты мне..." Пожалел он меня? Думаю, нет. Совесть? Не уверен. Может быть, со стороны увидел себя таким же озлобившимся и ненавистным «учителем» жизни, как я?