Кухарка. (Рассказ Александры Беденок)

Когда я заканчивала 4-й класс, родители решили построить новую хату. За душой и грош не валялся, но деваться некуда: потолок протекает, глухая стена наружу пузом выпятилась.

Строились в те времена всем миром: в огромной по ширине яме месили глину с соломой, делали саман, и всё это за один день, а точнее, спустя полтора-два часа после полудня. Ну, а дальше, крути не крути, а деньги нужны: мастеру на кладку стен, на покупку леса, из которого местный плотник делал окна, рамы, двери. Да и крышу уже камышом не кроют, нужно приобрести шифер.

Живую копейку можно было заработать, если, например, взяться пасти деревенское стадо. Как сейчас помню, за корову или годовалую тёлку платили 5 рублей в месяц. Первый день выгона скота на пастбище — зрелище не из приятных. Застоявшиеся зимой животные утробно ревут, без причины нападают друг на друга, у старых коров в драке отлетают рога.

Согнать в кучу одуревшую от свежего воздуха и воли скотину одним пастухам не под силу. Но люди больше мешали, чем помогали; бестолково бегая по стаду, каждый переживал за свою кровную: распорют бок или брюхо, -  вот и нянчись потом с ней, в тяжёлом случае стельные коровы и телят, бывало, сбрасывали.

Целую неделю около стада ходили человека три-четыре, чьи коровы были особо норовистыми: некоторые сбегают домой, другие, оказавшись в голове стада, распустив слюну и вытаращив безумные глаза, несутся чёрт знает куда.

Увидев родителей среди бешеных коров и орущих людей, я с ужасом отбежала в сторону и спряталась за акациями, которые были густо посажены около дорожки по-над дворами. Напрасно мать в суете и гвалте посматривала по сторонам, стараясь взглядом найти свою помощницу: не боданула ли её какая-нибудь буйная корова, ведь мала ещё дИвчинка.

Стадо уже было на просторе за хутором, и я, держась на расстоянии, видела, как мамка металась с длинной палкой из одного конца в другой, а отчим, подпрыгивая и налегая на здоровую ногу, гаркал на коров мощным голосом, бьющим вблизи в самые перепонки.

Заметив меня, мать замахала руками: «Иди домой, завтра будешь помогать».Меня как ветром подхватило, бежалось обратно легко и весело, подол плятья трепетал сзади от встречного воздуха, вмиг напитавшегося коровьим духом и многочисленными рыже-зелёными следами разбросанного помёта.

Дома успокоительно, по-весеннему заливисто и беспрерывно поют куры.В первой комнате старой кривобокой хаты, где топилась печь и готовилась еда, без мамки стало пусто, тоскливо и неуютно. Неубранный в спешке стол с остатками еды, неподметённый пол с крошевом сухого бурьяна, чугун без крышки, на дне которого блестит рыжее зеркальце вчерашнего узвара.

Остатки всегда сладки. Я обеими руками подняла чугун и, почти спрятав в нём голову, с жадностью выпила ароматный взвар, оставив разварившиеся половинки абрикос и несколько шариков потерявших цвет бледно-розовых вишенок.

Что же делать? Еды в доме нет и не будет до самого вечера. Родители вернутся, когда уже начнёт смеркаться. А мамка, когда голодная, всё, что попадается под руку, швыряет в стороны с грохотом и тонким перекатным звоном.

Попробовать сварить суп? Если получится невкусный, мамка скажет: «На собаку вылей, и та жрать не станет». Надо с мясом! Мясо бегает по двору в виде прошлогодних поздних петушков. Один ручной, подходит близко, опасливо клюнет с руки — и в сторону; потом опять медленно продвигается к раскрытой ладошке и, повернув головку набок, смотрит на меня круглым немигающим глазом.

«Типоньки, типа, типа» - ласково зазываю я, бросив в сенцах горсть кукурузы. Один прибежал! Хорошо, что не ручной попался! В руках у меня курчит совсем мелкий петушок, вздрагивая и пытаясь расправить крылья. Мне ещё не приходилось рубить кур, и совсем нет желания заняться этим кровавым делом.

Иду к ЛюбАм (фамилия — Любый), где в семье растут три пацана.- Ванька, заруби петушка, - обращаюсь я к среднему, который мастерит во дворе тачку с одним колесом: две палки крест-накрест, внизу соединённые гладким штырём, на который насаживается колесо.

- А сама не можешь? Давай скорее своего цыплака, а то мне некогда!

Через минуту Ванька подаёт мне зарубленного петушка с болтающейся на шкурке окровавленной головкой. Петушок небольшой, но жёлтый и жирный, округлой формы, как перепёлка в сезон жатвы.

 Сколько же он должен вариться? Надо пробовать... Вначале мясо отрезАлось ножом туго и не жевалось. Я пробовала ещё два раза, потом оказалось, что отрезАть от булдыжки уже нечего.

Картошку мамка любит разваренную и чтоб пахло луком и укропом. Укропа на огороде ещё нет, а вот две-три веточки молодой, мелко нарезанной крапивы можно бросить, для красоты лишь, потому как она ничем не пахнет.

 Ох и суп! Не хуже мамкиного. Чугунок с варевом я предусмотрительно завернула в фуфайку и сверху положила подушку.Душа млела в ожидании вечера, когда голодным, уморенным родителям я поставлю на стол пахучий, с вьющимся парком суп, а сама как ни в чём не бывало отойду в сторону, небрежно сказав: «Там суп на столе, ешьте».

Мать, забежав в комнату, потянула носом и спросила: «Что, наверное, бабушка приходила?»

- Да нет, я сама тут целый день.

- А супом пахнет...

Я молча, как знающий себе цену повар, раскрываю фуфайку и ставлю на стол пекущий руки чугунок. Мать с любопытством заглядывает, приоткрыв крышку, долго тянет в себя пар и в благости прикрывает глаза.

- Сама, что ли, сварила? Ну-ка попробуем, чего ты тут наварганила... Митька, давай бегом за стол, дочка супу наварила!

Отчим не заставил себя ждать, заспешил прыгающей походкой и, зацепившись культёй в привязанном башмаке, буквально подлетел к столу, светясь от радости и предвкушения еды.</dl>

- Дык что?

Сама сготовила?

- Давай садись. Сейчас покуштуем...

Мать, осторожно подув на ложку, потянула в себя горячую жижку, с мелким густым бисером плавающих жиринок.

- О! Ничего! Есть можно!

Мать была скупа на похвалу, больше ругалась, и я решила, что так она выразила своё крайнее одобрение. Отчим же, не особо вслушиваясь, что там скажет придирчивая к еде хохлушка, усердно работал ложкой; левой, подрагивающей от ранения рукой он как бы не в третий раз тянулся за хлебом.На узком сморщенном лбу появились мелкие капли пота — признак насыщения и довольства жизнью.

- Вот это суп! Никогда такого не ел! Твой, Нинка, в подмётки Шуркиному не годится. Тебе поучиться надо у неё, как варить. За коровами ты бегаешь, конечно, хорошо. Так вот пусть она дома сидит и готовит еду. Нечего ей колоть ноги и последнее платье сушняком рвать.- А можно ещё полтарелочки?— неожиданно просит он добавки

.- Митька, хватит жрать на ночь, иначе на топчане в той хате будешь спать.

- А чёй-та?

- Чёй -та? - передразнивает она кацапа. - А ты и не знаешь — чёй-та? Сонная жопа - барыня, будешь всю ночь шептунов пускать мне под нос.

- Дык, я на топчане — с удовольствием, я люблю на жёстком спать. Эт ты приучила свою задницу к мягкой перине, вот раскапустишься одна на кровати — и хорошо тебе будет. А мне что? Я солдат: одна фуфайка снизу, другая — сверху — и порядок в танковых частях.

Мать лыбится, но вслух не соглашается на такой вариант, не хочется ей спать одной, хоть и просторно: поганый плетюшок, да зАтишек.

Подставив таз с водой осоловевшему от обильной еды отчиму, мать с оханьем нагнулась и стала мыть ему ноги. А он сидит, оттопырив сложенные в складочку губы, урчит, как кот, с уже закрытыми глазами. Тщательно протёрла их полотенцем и, обхватив ступни обеими руками, закидывает их на кровать. Наверное, забыла, что хотела отправить его спать на топчанЕщё мамка моет папаньке голову.

Однажды посмотрев, как он это делает, больше не позволяла ему своими граблями елозить свою дурную башку: смотреть на это тошно.

Отойдя к лавке с чашкой тёплой воды для посуды, я слышу негромкий разговор родителей.

- Вот видишь, какая умная девка растёт. А ты придираешься к ней, свиристёлкой называешь... Хозяйка она у тебя...

- Ой, не хвали чересчур, а то сглазишь. Это она пока на каникулах, а там неизвестно, захочет варить еду после школы или нет.

Утром разбудить меня было трудно, мамка иногда водой изо рта брызгала. А тут неожиданно для себя я проснулась легко и бодро.

- Мам, яичницу будете?

- А то ж! Батько готов лопать её хоть несколько раз в день.

Вечером я пыталась выяснить у матери, что можно приготовить назавтра и как его варить.

- Ну, можно к жареной картошке ещё кисель сварить. Как вари-и-и-ть... Последнее слово, потеряв интонацию вопроса, расплылось и зависло на «и» в устах засыпающей матери. Голова опустилась на грудь, а из губ вырвалось дважды — пфу, пфу... Я трясу родительницу за плечо и снова спрашиваю:</dl>

- Ну мам, проснитесь. Как Вы варите кисель?

Мать поднимает голову, несколько мгновений удивлённо смотрит на меня.

- А-а-а, кисель? Ну да, крахмалу насыплешь половину кружки и разведёшь водо-о-ой...

Господи, ну что с ней сделаешь, опять пфукает губами. Ладно, завтра сбегаю к бабушке, она расскажет.

Кисель бабушка готовила густой и разливала по тарелкам, он застывал, как холодец, и тогда его ложкой отрезали аккуратными комочками.

Назавтра, только войдя в хату, мать, улыбаясь, зыркает по сторонам, ища глазами фруктовый кисель, своё любимое блюдо. На лавке стоят три глубоких тарелки, накрытые газетой. Мамка берёт в руки крайнюю и подносит ко рту, втягивая в себя аромат  свежих вишен. Если она попробует грызнуть кусочек с краю зубами, я, сморщив переносицу, скажу:</dl>

- Мам, ну ложка же есть...

 А мамка уже зовёт отчима к жареной картошке.

- Вот киселя ещё наша кухарочка наварила, будешь?

- Кицель? - произносит папанька на свой кацапский лад. - Да мне он что есть, что нету. Мне кружку молока — и больше ничего не надо.Опрокинув пол-литровую кружку, тянется к банке, чтобы выпить вторую.

- А свистун не нападёт? - улыбается мать. - Завтра коров одна не погоню..

- Ды ну! Мне и от трёхлитрового баллона ничего не будет.

Вспомнилось, как в прошлом году отчим вернулся ночью с чабарни пьяный. Мать ждала его на выходной завтра, и мы вдвоём обошлись киселём и чаем с сахаром-рафинадом.

- Я так и знал, что дома жрать нечего.

- Ну как нечего, -  вон кисель в чашке стоит...

- Да я ваш кицель в шибёнки разобью. Сами ещё и сахар жрёте, а мне хоть с голоду подыхай.

- А, чтоб ты им удавился, вон на столе лежит, бери да ешь.

Схватив увесистый угловатый кусок, проголодавшийся труженик животноводства начал грызть его сухим, не размочив в воде. Мы с матерью от смеха уткнулись в подушки, и нам казалось, что у него там изо рта искры сыпятся — такой скрежет раздавался. А он всё грыз и мычал от напряги: сахар-то был высшего сорта.

У коров выходных не бывает, и я с весны и до поздней осени была в доме кухаркой, пока земля не покрылась снегом.- Что бы мы без тебя, дочка, делали? Наверное, опухли бы от голода, - улыбаясь, хвалила меня мать.