Донской атаман Ермак и его сподвижники.

Об имени Ермак в нашей исторической литературе было много толков и споров. Некоторые наши историки, в том числе Карамзин и Иловайский, предполагают, что имя Ермак есть испорченное Герман, древне чешское — Гериман. Другие же, придающие большое значение позднейшим, но малодостоверным летописным сказаниям, того мнения, что имя Ермак есть не собственное, а нарицательное, т.е. прозвище, происшедшее, будто бы, от названия тагана, на котором артель варить кашу; собственное же имя Ермака было, по их мнению, Василий, а родом он был внук посадского человека из городка Юрьева-Повольского. Оставим подобные грубые заблуждения, не выдерживающие никакой исторической критики, на ответственности их авторов. Ни на одном из волжских и донских говоров, а также в языке казанских и астраханских татар таган не назывался ермаком. По исследованиям г. Пуцилло, имя Ермий на Дону (это нам, казакам, хорошо известно) выговаривается Ермак, в некоторых же местах волжских губерний этим именем, конечно, в переносном смысле, называют большой жернов, камень для помола хлеба. Это явление уже позднейшее, часто встречающееся и теперь среди донского казачества, где все, выражающее в людях нечто грандиозное, стремительное, непоборимое, не редко применяется или связывается с именем Ермака, этого почти легендарного донского богатыря. На турецком языке именем Ирмак называется бьющий стремительный источник, ключ (река Кизил-Ирмак — стремительно бьющий красный ключ), а на татарском глагол ярмак означает рассекать, разрубать, раскалывать. Корень этих слов ир и ярар, ер, ир — муж, воин. Ермэк, произносимое в народном говоре как Ермак, на монгольском языке означает холостяка, чуждающегося семейной жизни 44). Хотя атаман Ермак и действительно был холостяк и чуждался семейной жизни, а также был строго целомудрен, чего требовал и от своих сподвижников, как это мы увидим ниже, но качества эти в нем выразились уже впоследствии, между тем как имя Ермак, как собственное, он носил уже при самом появлении своем на историческом поприще, т.е. в конце 70 годов ХVІ столетия. Подтверждение этому мы находим и в древних летописных сказаниях, признанных достоверными, о покорении Сибири Донскими казаками, а главное — в записках первого Тобольского архиепископа Киприана (1621 г.), который, как известно, опросив всех оставшихся в живых сподвижников Ермака об обстоятельствах похода, велел имена убитых казаков записать в синодик Тобольской соборной церкви и поминать их в первое воскресение великого поста. Если бы Ермак носил другое какое-либо имя, то он и был бы записан этим именем, а не Ермаком, сыном Тимофея. есть древне-персидский, т-е- иранский от

Для объяснения имени Ермака обратимся вкратце вновь к истории древнего азовского казачества, народа Сарыазман, Алано-Готов. А.Вельтман в своем исследовании о Доне говорит, что восточная Готия, вернее Малая (царственная) Скифия, известная впоследствии (в Х в.) под именем Малые, или Черные Болгары (Черкасы), простиралась от восточных берегов Азовского моря до Каспийского и от Дона до гор Кавказских, и что св. апостол Ульфила в ІV веке просветил в Готии, т.е. Малой Скифии народ, известный впоследствии под именем Черных Болгар, или Алано-Готов, как их любили называть греческие историки ІV и последующих веков 45).

В росписи древне-болгарских князей, приводимой греческими историками, встречается в числе других славянских имен наместник, именем Гостун, бывший из рода Ерми; в V веке у Приска в числе аланских вождей упоминается Аспар, один из сыновей которого назывался Ерминарик, каковое имя отождествляется с именем готского вождя того же времени Ерманарика. Следовательно, имя Ерми, христианское Ермий 46), Ерминарик, или Ерманарик, было не чуждо древним Царственным Скифам, т.е. Черным Болгарам, или Алано-Готам. Древняя первоначальная форма этого имени есть Герман, или Гериман (Гер-ман), т.е. человек из древнего священного Герроса (Гер-рос); отсюда уменьшительные варианты этого имени: Германик, Герминарик, или Ерминарик, Ерманарик, Ермик, а увеличительное в народном произношении Алано-Готов, т.е. Азовских казаков, Ермак, отождествляется с христианским именем Ермий, как и греческое Георгий отождествляется с именем древних Руссов Игорь и с современным народным — Егор 47).

Казачество в половине ХVІ века еще не составляло из себя целого войска, каким оно стало впоследствии; оно разделялось на множество отдельных общин, каждое с своим атаманом во главе. Первые царские грамоты на Дон всегда писались Донским атаманом и казаком...иногда с подразделением:старым и новым или — которые ныне на Дону и которые зимуют близ Азова(грамоты 1471 и 1584 годов). Высшая власть в каждой общине принадлежалакругу, в котором каждый казак имел равные права с другими. В мирное время атаманы не пользовались какими-либо особыми правами, во время же походов они являлись предводителями с неограниченной властью. Исполнители их воли, в роде нынешних адъютантов, назывались есаулами 48).

Во второй половине ХVІ века станы казаков располагались по среднему и нижнему течению Дона до Азова, по Донцу, Хопру, Бузулуку и Медведице, нижней Волге, берегам Каспийского моря и при устьях Яика. Это была могущественная сила, с которою приходилось серьезно считаться мусульманскому миру. Окруженное со всех сторон неверными, христианское казачество, естественно, стремилось к единоверному ему православному царю и всячески старалось прийти к нему на помощь в борьбе с его врагами. Это хорошо понимал царь Иоанн Васильевич и пользовался казаками даже сверх меры. Так, при взятии Казани и Астрахани, в войнах с Ливонией, Литвой и Швецией казаки были всегда впереди, первые лезли на стены неприятельских укреплений, Нарвы, Дерита, Нейгауза, Шмильтена и других, делали подкопы или просто ломами разбивали каменные стены и врывались в город (штурм ливонской крепости Шмильтена). При взятии Казани (Карамзин т. VІІІ) казаки (мещерские, рязанские и донские) были первые на приступе и после отступления русских войск засели под самою городскою стеною, сделали под нее подкоп и взорвали порохом, дав таким образом возможность князю Воротынскому через пролом ворваться в город.

Об участии в этом деле Донских казаков под предводительством атамана Ермака довольно определенно говорят старинные донские песни и предание, записанное в половине ХVІІІ столетия генералом Ригельманом, строителем крепости Св. Дмитрия Ростовского (где ныне г. Ростов на Дону). По этому сказанию, казаки с низовьев Дона, в числе 300 конных, неожиданно явились под Казанью и своим странным одеянием, вооружением (пиками) и конским убранством привели в удивление московских ратников, дотоле не видавших ничего подобного.

Карамзин не называет предводителей казаков и, вообще, о подвигах их говорит как бы вскользь, сосредоточивая все внимание читателя на самом царе и приписывая ему все подвиги и главное руководительство взятием Казани; затем, описывает подвиги знатных бояр и князей, как то: Курбских, Воротынского и др. Задача Карамзина была другая: он писал историю царствования Иоанна Грозного и руководствовался для этого царственной книгой, написанной, как известно, к прославлению деяний этого монарха. На самом же деле казаки, при покорении Казани, играли более активную роль, чем та, какую отводила им до сих пор русская история. За услуги, оказанные Ермаком, говорит старинная песня. Иоанн Грозный пожаловал ему на веки весь Тихий Дон со всеми его реками и притоками 49). Ригельман приводит сказание, записанное им со слов донских старожилов, помнивших это событие, что грамота царя Иоанна о пожаловании Ермаку Тихого Дона до конца ХVІІ века хранилась в соборе г. Черкаска и была отобрана Петром Великим во время его похода под Азов. История Ригельмана о Донских казаках, как иностранца, относящегося к событиям, происходившим на Дону, с полной беспристрастностью, заслуживает глубокого доверия. (Предание о пожаловании Ермаку Дона и теперь живет среди донского казачества и повторяется из поколения в поколение на всем протяжении Донской области.

Казаки, бывшие под Казанью, не могли быть новгородцами, т.е. вятчанами, во-первых, потому, что последние были недовольны Москвой за бывшие притеснения и всячески обособлялись от нее, даже и в церковном отношении; во-вторых, своим вооружением, одеждой и конскими украшениями (новгородцы не были конниками, а ушкуйниками) не могли поразить московское воинство, так как тем и другим они не отличались от жителей других русских областей. Следовательно, это были казаки Азовские, Алано-Готы, пришедшие с низовьев Дона. Только они могли так сочувственно отнестись к московскому государю, исповедующему одну с ними греческую веру и ведущему борьбу с исконными их врагами — татарами. Аланы, по известиям греческих историков, были лихие конники и сражались пиками и саблями. Одежду, вооружение и конское убранство они любили украшать золотом и драгоценными камнями, за неимением же драгоценностей, украшали всем, что попадало под руку. Название Аланы им дали другие народы за их любовь к золотым украшениям, так как ал, ала, алтан и алтынна восточных языках означает золото (Ала-тау — золотая гора, Алтай — тоже). Древние Аланы обладали большими богатствами, отнятыми у соседей, и ходили все в золоте.

Некоторые историки сомневаются в том, что Ермак мог участвовать во взятии Казани, так как в 1552 году он, по их мнению, был очень молод. Удивительного тут ничего нет, временно предводительствовать отрядом казаков, быть может, молодых охотников в 300 человек, мог и 20-летний юноша, каким надо полагать и был в то время Ермак, при покорении же Сибири ему было около 50 лет. Это вполне вероятно.

В конце 60-х и 70-х годов ХVІ столетия шли непрерывные войны Москвы с Ливонией и Литвой, в которых принимали участие и Донские казаки. Этими событиями, главным образом, и были заняты московские летописцы, о том же, что происходило на Дону, они говорят очень мало и при том сбивчиво и противоречиво. В сказаниях этих, вообще, замечается какое-то нерасположение к казачеству, тенденциозность, вероятно, потому, что в то время, по невежеству, все смешивали своих зарубежных бродяг и волжских разбойников с казаками, хотя последние ничего общего с теми не имели. Это незаслуженное нерасположение к казачеству сказывается и у позднейших русских историков, даже и современных. Несмотря на славное, беспримерное во всемирной истории, трехсотлетнее служение казачества Российскому Престолу и его геройские подвиги, всеми признанные и по достоинству оцененные, даже с высоты Престола, русские историки о казачестве отзываются с какой-то двусмысленностью и как бы замалчивают истинное значение событий, между тем как иностранцы, случайно заброшенные на Дон, как то: Ригельман, де-Романо (1802 г.) и др. глубже вникали в суть вещей и оценивали заслуги казачества перед Россией более правильно. Ни один из них даже не дерзнул производить казаков от беглых из Московского государства, как это сделали невежественные московские летописцы. От этого заблуждения не избег и наш знаменитый историограф Карамзин. Кажется и теперь странным: все английские, французские и немецкие газеты, по случаю русско-японской войны, каждый, хотя бы незначительный успех казаков на Дальнем Востоке, приписывают их, им одним свойственной сметливости, беззаветной храбрости, находчивости и другим высшим природным военным качествам и даже полагают, что успехи русской кавалерии в этой войны уже обеспечены присутствием на востоке многих казачьих полков; но лишь только житель Дона появится где-нибудь во внутренних губерниях, даже в столицах, и назовет себя казаком, да еще скажет, что он на Дону в станице был атаманом, как тотчас же вызовет у всех на лицах недоумение и вопрос: „как-же, мол, неушто и разбойничал?”. Так понимают о казаках теперь, в ХХ веке, что же можно требовать от невежественных московских летописцев ХVІ века, имевших в то время о казачестве и Поле весьма смутное представление, а потому не отнесшихся с должным вниманием к славному покорителю Сибири атаману Ермаку и его сподвижникам.

Продолжение следует.