Время помнить. Часть 4.

Время помнить. Часть 1. http://maxpark.com/community/4707/content/1959668

Время помнить. Часть 2. http://maxpark.com/community/4707/content/2007192#comment_26841642

Время помнить. часть 3. http://maxpark.com/community/4707/content/2051166

 

 

Ржевская оборонительная линия - Схема укрепленных районов третьего рубежа. http://www.great-country.ru/rubrika_myths/vov/00025.html


Снова однообразные дни пошли – нет, пошагали, словно и они построились колонной, чтоб не уснуть на ходу, не упасть и не лечь в теплую белую пыль дороги, в тончайший песок. И только все сильнее пробирала по вечерам и особенно ночам прохлада, и темнело ночное небо, и сияло ночами Млечным путем, словно и по небу шла и уходила за окоем нескончаемая белая дорога.

Загремели первые грозы, пошли дожди. Песок и глина стали невыносимо тяжелыми, ноги зябли и немели. Часто слышались дальние раскаты и сверкали ночью сухие зарницы на совершенно ясном небе. А кормили девочек все лучше и лучше.

В этот день внезапно приехал на мотоциклете чужой майор, сухопарый, жилистый, с почерневшим лицом. Он на полном ходу подъехал к местному начальству, затормозил, невежливо подняв целое облако пыли. И затем они оба стали быстро отходить подальше от рва – и хриплым голосом что-то кричали друг другу, и все равно слышно было: «Приказ! Незамедлительно! Да как же без предписания, помилуйте?! Не помилую, молчать! Клочья полетят и тех не будет! на мою ответственность и сей же час! Шкуру свою бережешь? Дети погибнут, все до одной!».

И чужой майор потянул из кобуры пистолет.

Махнул рукой начальник – и смирился, будто ростом стал ниже.

А чужой майор выпрямился – и голосом басистым и звонким пропел как труба: «Становись!»

И вся колонна мигом построилась в шеренги – и лопаты на плечах.

«В деревню бегом марш – и на сборы пять минут!»

И вот они бегут за мотоциклом, на котором подпрыгивают оба командира.

И снова выстроились на улице перед избами, уже с котомками.

И снова зазвучал раскатами звонкий как медная труба и страшный голос резкого, властного, почему-то вселяющего ужас майора:

«В восточном направлении, следуя по дорогам, бегом марш! На обочины не сходить, не пить, лопаты не терять! За утрату казенного имущества будете отвечать по всей строгости военного времени! До получения других распоряжений не останавливаться! Бегом марш!»

И они побежали. Как ходили на работу – строем, шеренгами, помогая друг другу держать темп. Очень скоро колонна стала задыхаться, как будто воздух весь кончился, и лица стали сначала очень красными, а потом стали белыми, и ноги ударяли в песок все сильнее, будто плотная, слежавшаяся дорога норовила уйти из-под подошвы…

И темп сам собой снизился, как будто они не то быстро шли, не то медленнее бежали…

И кто-то злым голосом все кричит и кричит:  «Не отставать! Не останавливаться! Продолжать движение!».

А лопата давит на плечо и сбивает дыхание, и котомка мешает невыносимо.

И вот они бегут и бегут. Вечность. И еще вечность за вечностью - без счета. Бегут по раскаленному Млечному пути – только молоко это сухое, оно обжигает горло…раскаленное как белая пыль. И мечтают они только об одном – об остановке.

Гремело все ближе, и со всех сторон, и все злее и громче был голос, гнавший и гнавший колонну на восток. Только через несколько часов – через три часа? Через четыре? им разрешили прилечь прямо на дорогу - ровно на 5 минут. И напомнили, что нельзя сходить с дороги… взорветесь,  мины кругом. Оправляйтесь так. И девочки не сошли, хотя им было стыдно. И тут же забыли об этом. Потому что им не дали больше ни минуты – хотя они впервые за месяцы громко плакали, и умоляли еще о минуте, только минуточке  отдыха…

«Отставить, - громко, но как-то неожиданно тепло прозвучал командирский бас, - нет, милые вы мои! вы просто не сможете встать, если пролежите еще минуту – паадъемммм!!!»

И опять - зло и угрожающе: «Бегом марш! Если хотите остаться живыми!»…

Им казалось, что хуже не бывает. Они думали, что это ад. Они и не знали, что убегают они из Ржевского котла, ада, мясорубки, костоломки – из которой не ушел почти никто, кто в нее попал.

Их ювелирную и тонкую работу над противотанковыми рвами, остроумно задуманную и осмотрительно и точно организованную еще до 22 июня, немцы почти не заметили – они просто обошли укрепрайон, и проигнорировали всю летнюю работу колонны, все их девичьи усилия.

На дорогах их могли нагнать немецкие части, их могли отрезать, обойдя с флангов – и именно об этом хриплым шепотом кричал утром сердитый майор, который теперь спасал их, загоняя насмерть, ужасаясь, впадая в ярость и не желая жертвовать войне и фашистам их жизни.

Над ними много раз пролетали самолеты – против их движения и в одну с ними сторону. И они не знали, не могли понять, что это за самолеты – пока однажды не услыхали новую команду: «Воздух!!!». И над колонной прошел на бреющем, совсем низко, противно ревущий самолет. Ида видела – в окошко смотрел совсем молодой летчик, он смеялся – и кажется, даже помахал рукой. А потом он вернулся – и заработал пулемет, как крупный град, забарабанило по пыли, по траве. А потом самолет улетел. И произошло чудо – все были живы.

Тогда им разрешили оставить лопаты. И они побросали их за обочину – но сами не сделали в лес ни шагу.

Они бежали, и на ходу валились лицом прямо в дорожную пыль и замирали, когда над ними на бреющем начинал нарезать круги, один заход за другим самолет…и больше их не обстреливали…

Через одиннадцать лет ее годовалая дочка будет снопиком падать в траву лицом вниз, когда над дачей в подмосковном Быково будут заходить на посадку самолеты на местный аэродром… будто дочка была с Идой вместе незримо на ржевских дорогах.

Много раз они приходили в отчаяние – но их так и не остановили, не дали отдохнуть - только разрешали иногда перейти на шаг. Они ничего не пили и не ели. Их легкие лопались от прерывистого дыхания, а ноги больше не хотели их держать. Но они продолжали бежать, реже идти, иногда еле передвигая ногами, на восток. Потом им сказали, что они пробежали около 55 километров, с позднего утра и до вечера, опережая передовые немецкие части, танки и бомбежки…

И когда уже темнело, их наконец остановили на какой-то станции – и велели молчать и укрыться под густыми деревьями поодаль от станционного здания.

Они тихо, как птицы, просидели ночь и все раннее утро под густыми кронами.

А утром прилетел фашист  – и долго летал над ними, но так и улетел, ничего не предпринимая.

А потом внезапно подошел поезд – и на посадку у колонны была ровно одна минута.

Ира не помнила, как она оказалась в вагоне – знала только, что на насыпи почти сразу не осталось никого. И только разом сгорбившийся майор шел по насыпи к станции.

И поезд пошел выстукивать колесами, и это было счастье – слышать, как меняется темп – быстро-быстро-еще быстрее - тихо-тихо-стоп… и дрожать всем телом помимо воли, когда ноги подергиваются как у спящей собаки… и тут позади стали рваться снаряды, и поезд трясло, и ее тоже трясло крупной дрожью, и все почти оглохли. И она поняла, что за их спиной нет уже ни станции, ни путей, и что не зря утром летал этот самолет…но они удалялись, и машинист, словно крадучись, увозил их все дальше и дальше от огненного вала, который все громыхал и словно катился им вслед.

Они лежали прямо на полу товарных вагонов, вповалку, и Ида слушала перестук колес, все более ритмичный и уверенный. Ей никак не спалось – она опять и опять удивлялась, что они живы и никто не погиб под обстрелом и бомбами. Она трогала свои руки, и вдруг почувствовала, что улыбается – и поняла вдруг, что все это время она совсем ничего не боялась. И подумала, что может быть, испугается – но когда-нибудь потом. Так и случилось. Много позже.

Через два дня рано утром поезд пришел в Калугу, и их высадили далеко от города – для соблюдения секретности. Они двинулись к городу, уже не колонной, но держались по привычке вместе.

Сонные бабы на дороге, видя их оборванные, едва прикрывающие плечи одежки, окончательно превратившиеся в серые и очень грязные тряпки, громко шептались: «Ишь ты, глянь! Видно, немец близко. Вона, из тюрьмы арестанток распускают, небось, воровки, шалавы, двери запирай!». Они слышали, и даже не глянули в сторону злых голосов. Это было так незначительно по сравнению с тем, от чего они убегали, что Ида только улыбнулась.

Она шла по улицам, и все казалось сном. Люди, их обращенные на ее лохмотья брезгливые взгляды, прохлада и полутьма в полутемном парадном.

Мама увидела ее – и медленно, как во сне, сползла по стене. А потом, отпаивая чаем и каким-то супом, все журила: «Что ж ты, деточка, даже не писала?! Ну хотя бы открыточку, ведь я не знала, где ты!».

И совсем мама не слышала, и не могла понять, что ТАМ  не было ни почты, ни адреса, и что из этого «нигде и никогда» они бежали целый день и вечность в придачу – от смерти, от неизвестности, от войны. И  не стала Ида никому объяснять то, что невозможно понять тем, кто этого не пережил.

А меньше чем через месяц началась эвакуация.

Ржев сдали на два дня  позже, чем Калугу, 14 октября.