ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЯХ РУССКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА

Первое. Оправдывают ли особенности русской жизни развитие либеральных идей? Не являются ли эти идеи лишь имитацией западного («подлинного») либерализма во враждебном ему таежно-лесостепном окружении, где экстремальное выживание изначально являлось социальной нормой? Какой же либерализм может быть в колхозе?

Второе. Имеет ли русский либерализм общественную основу, историческую почву? Либералы в России периодически оказывались в ситуации, когда должны были противостоять основному двигателю русской жизни – государству. С точки зрения государства, противостояние государству – это предательство, разинщина, ересь. При этом противостоять государству на Руси возможно, лишь обвинив его в отступничестве от прежнего истинного пути и подняв знамя реванша, консервативное знамя. Таковы князь Курбский, Гришка Отрепьев, боярыня Морозова и Емельян Пугачев. Пафос русской оппозиционности: «Царь-то, говорят, не настоящий!» Неужели большевистское «все поделить» – лозунг, устремленный в будущее? Скорее уж наоборот – в каменный век. Лишь воссоздание государственности обеспечило большевизму возможность движения вперед.

Третье. Не имея значительной поддержки в стране, русский либерализм, как правило, существовал лишь в двух видах: либо как секуляризованный моральный протест в эпоху ослабления духа и разрушения «устоев», либо как корыстное жонглирование словесными формулировками с целью «ловли рыбки в мутной воде». Впрочем, о последнем и говорить не стоит. Интересен именно искренний либерал.

С чего начинается классический европейский либерализм? С прав индивида: «Не трожь меня и мое»! Индивидуализм обеспечивается политическими свободами и неприкосновенностью частной собственности. Либерализм как идея и учение вырастает в начале XIX века на органике эпохи Просвещения, но добавляет к его идеям представление о неограниченном общественном прогрессе. Много свободы не бывает – классический либеральный принцип. Религиозные и философские акценты сменяются на политические, идеал совершенного человека – на идеал свободного гражданина. Совершенствование становится сугубо личной проблемой, нечто сродни аппендиксу. Сопутствующие политическому либерализму антиклерикализм, агностицизм, позитивизм, наконец бытовая «раскрепощенность» и многое другое формируются в ходе побед, одерживаемых на политическом фронте. Конечная цель – общество, состоящее из многочисленных меньшинств.

А что же в России? Понятие «либерал» в России изначально было крайне размыто. Императрица Екатерина II, а также ее просвещенные оппоненты из дворянской среды, конечно, не исповедовали либеральных идей и вовсе не стремились к упразднению сословного строя. Исправление и усовершенствование нравов, по их мнению, должны были предшествовать любым преобразованиям. «Вольности» – лишь условие улучшения нравов и укрепления социального порядка. Император Александр I принадлежал не либерализму в его западном смысле, а идеям Просвещения, для реализации которых в масштабах страны им, как известно, было создано целое министерство – Министерство народного просвещения. Просвещенным консерватором являлся М.М. Сперанский, размышлявший над совершенствованием нравов путем государственного реформирования, но он вовсе не скрывал своих взглядов на человеческую природу: «Мир во зле лежит; человек есть великий грешник на земле»[1]. Программа декабризма основывалась на принципах Великой Французской революции, но, строго говоря, не была собственно либеральной. Если Никита Муравьев и мечтал о политических правах для самых богатых, то Павел Пестель грезил революционной диктатурой и считал «аристокрацию богатств» величайшим злом. В декабристском движении зародилась столетняя история русского освободительного движения, в котором социалистическая и анархическая составляющие всегда будут превалировать над либеральной.

П.Я. Чаадаев – политический диссидент, но не может быть назван собственно либералом; философская доктрина его включает идею прогресса, но в целом консервативна. Чаадаев, прежде всего, выступал за развитие образования и религиозное просвещение народа; отмена крепостного права, по его мнению, была необходима «в особенности» в интересах нравственного развития. По поводу характера того образования, которое Петр Яковлевич считал важным привнести в Россию, он писал так: «Образование, позаимствованное не из внешних сторон той цивилизации, которую мы находим в настоящее время в Европе, а скорее от той, которая ей предшествовала и которая произвела все, что есть истинно хорошего в теперешней цивилизации»[2]. «Либерал» Чаадаев выступал адептом средневековья. «Правительство все еще единственный европеец в России», – писал Чаадаеву А.С. Пушкин[3]. «Либералу» А.С. Хомякову был близок английский консерватизм (торизм), и он сетовал на постепенное полевение «ториев»[4]. Русские западники могли бы быть названы первыми русскими либералами, но сам западнический кружок 1840-х годов оказался слишком разнолик, а впоследствии именно из него вышли социалист А.И. Герцен и анархист М.А. Бакунин.

Либерализм изначально был усвоен русским общественным движением в форме либерального консерватизма («охранительного либерализма»). Политическая программа этого направления в основе своей никогда не была самодостаточной и являлась развитием консервативного мировоззрения, его приспособлением к изменяющимся историческим обстоятельствам. Прогресс и свободы выступали относительными ценностями и средствами сохранения государственных и общественных «основ». Либеральный консерватор настаивал на творческом развитии «органических начал», что требовало высвобождения отдельной личности, создания условий для ее самостоятельного существования и деятельности.

Развитие «нравственной личности» – первоочередная задача либерального консерватизма. Один из выдающихся представителей этого направления А.Д. Градовский писал: «Для человека с волею, разумом и сердцем всегда будет дорого слово старого философа – perfice te! (совершенствуй себя)»[5].

«Охранительные начала в каждом обществе почерпываются не из теории, а из действительности; они даются историческим развитием народа и настоящим его состоянием», – писал правовед и философ Б.Н. Чичерин. Либеральный консерватор в России не мог быть далек от государственной власти, иначе он терял свою общественную значимость. «Отличительная особенность русской истории в сравнении с историею других европейских народов состоит в преобладании начала власти», – отмечал Чичерин[6]. Правительство рассматривалось как основная творческая сила, и либеральный консерватор состоял на службе – был чиновником, профессором («чиновник по ведомству Министерства народного просвещения»), околоправительственным публицистом или составлял немногочисленную аристократическую «оппозицию Его величества». Именно следование государственному долгу укореняло либерального консерватора в русской среде. Радикалам и революционерам такое поведение всегда казалось слабостью. Именно поэтому в первоначальном смысле слова «либеральный» в России означало «мягкий, податливый».

«Освободительный» (радикальный) либерализм вышел в России на первый план только в начале ХХ века. Упразднение самодержавия стало его главным лозунгом. Основной опорой этого течения, как и у социалистов, стала интеллигенция. Русская буржуазия в целом была консервативнее. Радикальными либералами среди помещиков были те, кто не смог приспособиться к новым экономическим обстоятельствам и вел свое хозяйство рутинными, вовсе не новаторскими способами. Им было некогда заниматься такими мелочами. Принцип частной собственности не стал для радикальных либералов чем-то важным.

Перед партийными программами изначально ставились декларативные, пропагандистские задачи. «Освободительный» либерализм, прежде всего, доктрина, идейное основание партийности. Ради «чистоты принципов» радикальный либерал отказывался от повседневной общественной практики, терял обучаемость. Роль оракула, за редким исключением, всегда была предпочтительнее для либерала, нежели роль труженика. Миф об освобождении «всех и каждого» порождал деструктивность политического поведения. Кроме того, принципиальный декларативный демократизм (анти-аристократизм) радикального либерализма нивелировал представление о необходимости личных свобод в пользу свобод общих, освобождения «всех» от «полицейской опеки государства». При этом программные разработки радикального либерализма обычно касались отдаленной политической перспективы и гораздо меньше соотносились с реалиями современной им эпохи, насущными интересами большинства российского общества.

Русский радикальный либерал не искал компромисса с властью, он считал ее беспринципной, а действия ее представителей – аморальными. И в первую очередь – в силу несоответствия самодержавия представлениям самих либералов о прогрессе. Конституционно-демократическая партия (основная радикально-либеральная партия в России в начале ХХ века) приняла активное участие в революционных событиях. Лидер кадетов П.Н. Милюков писал: «Мы хорошо понимаем и вполне признаем верховное право революции как фактора, создающего грядущее право в открытой борьбе с историческим правом отжившего уже ныне политического строя»[7].

Подобный революционный настрой не означал, что радикальные либералы были для России некоей «внешней силой». Они были вполне укоренены в русской действительности – не своей доктриной, аповедением: готовностью выступать под утопическими лозунгами в расчете на свою способность возглавить страну. Утопизм рассматривался как преддверие политической гениальности, оппозиционность – как хороший тон.

Стремление к политическим пророчествам, учительству, особое внимание к формальной «чистоте принципов», неуступчивость, часто доходившая до бескомпромиссности, которая так мешает здоровому прагматизму деятельного творчества, – вот основные особенности российских радикальных либералов. Идеи – вроде западные, а идеал поведения – протопоп Аввакум…