Либерализм - угроза человечеству

Das Liberalismus ein weltliches Verhaengnis

В 1932 году немецкий национал-большевик Эрнст Никиш, чьи идеи были чрезвычайно близки как русским национал-большевикам (Устрялов), так и евразийцам, написал книгу с показательным названием «Гитлер — злой рок для Германии» (Hitler — ein deutsches Verhaengnis). Книга прошла почти незамеченной, но спустя несколько лет привела его прямой дорогой в концлагерь. Он оказался абсолютно прав — Гитлер на самом деле оказался именно роковой фигурой. Роковой, значит — не случайной, обоснованной, укорененной в ходе вещей, спряженной с логикой судьбы, но воплощающей темный аспект судьбы. И в этой книге, и в других своих работах Никиш повторял: «В человеческом обществе нет фатальности, присущей природе, — фатальности смены сезонов, природных бедствий. Достоинство человека состоит в том, что он всегда может сказать «нет». Всегда может восстать. Всегда может подняться на борьбу даже с тем, что кажется неотвратимым, абсолютным, непобедимым. И даже если он проигрывает, он дает пример другим. И другие приходят на его место. И также говорят «нет». Поэтому самые роковые и фатальные явления можно победить силой духа».

Никиш боролся с нацизмом и нацистами, ранее и точнее других предсказав, чем будет чревато для Германии, для человечества их кровавое правление. Он не сдался, он бросил вызов «злому року», он не опустил рук. И самое важное, что противостоял он с горсткой своих единомышленников-антинацистов такой силе, которая казалась непобедимой. Последователи Никиша (в частности, другой национал-большевик — Харро-Шульцен-Бойсен) стали ядром «Красной Капеллы». Самого его, почти полностью ослепшего, освободили из концлагеря в 1945-м советские войска. Физически победы, за которую он отдал свою жизнь, он не увидел, но он до конца своих дней нес уверенность в том, что злому року человеческой истории необходимо противостоять, даже если он проистекает из глубинных маховиков человеческой истории.

Сегодня то же самое вполне можно сказать о либерализме как идеологии, победившей на Западе и распространяющей свое влияние — множеством старых и новых способов — на весь мир, с опорой на мощь гипердержавы «номер 1» — США. Снова кажется, что эта мощь неотвратима, не случайна и следует фундаментальным роковым закономерностям. И что спорить с этим бесполезно. Но снова, как и в случае Эрнста Никиша, находятся люди, которые готовы произнести ту же формулу, только на сей раз не про отдельную страну, а про все человечество. «Либерализм — злой рок человеческой цивилизации». Борьба с ним, противостояние ему, опровержение его ядовитых догм есть моральный императив всех честных людей планеты. И чего бы это ни стоило, мы должны аргументированно и обстоятельно снова и снова повторять эту истину даже тогда, когда это представляется бесполезным, неуместным, неполиткорректным, а иногда и опасным.

Либерализм как резюме западной цивилизации и его определение

Чтобы адекватно понять сущность либерализма, надо осознать, что он не случаен, что его появление в истории политических и экономических идеологий основывается фундаментальными процессами всей западной цивилизации. Либерализм не просто часть истории этой цивилизации, но ее наиболее чистое и рафинированное выражение, ее результат. Это принципиальное замечание требует от нас дать более строгое определение либерализму.

Либерализм — это политическая и экономическая философия и идеология, воплощающие в себе главные силовые линии Нового времени, эпохи модерна:

   — понимание человеческого индивидуума как меры вещей;
   — убежденность в священном характере частной собственности;
   — утверждение равенства возможностей как морального закона общества;
   — уверенность в «договорной» («контрактной») основе всех социально-политических институтов, включая государство;
   — упразднение любых государственных, религиозных и сословных авторитетов, которые претендуют на «общеобязательную истину»;
   — разделение властей и создание общественных систем контроля над любыми властными инстанциями;
   — создание «гражданского общества» без сословий, наций и религий вместо традиционных государств;
   — главенство рыночных отношений над всеми остальными формами политики (тезис «экономика — это судьба»);
   — убежденность в том, что исторически путь западных народов и стран есть универсальная модель развития и прогресса всего мира, которая должна быть в императивном порядке взята за эталон и образец.

Именно эти принципы лежали в основе исторического либерализма, развивавшегося философами Локком, Миллем, Кантом, позже — Бентамом, Констаном, вплоть до неолиберальной школы ХХ века Фридриха фон Хайека и Карла Поппера. Адам Смит, последователь Локка, на основании идей своего учителя, примененных к анализу хозяйственной деятельности, заложил основы политической экономики, ставшей политической и экономической «библией» эпохи модерна.

«Свобода от»

Все принципы философии либерализма и само название основаны на тезисе «свободы» — liberty. При этом сами философы-либералы (в частности, Дж. Стюарт Милль) подчеркивают, что «свобода», которую они отстаивают, — это понятие строго отрицательное. Более того, они разделяют свободу от (чего-то) и свободу для (чего-то), предлагая использовать два разных английских слова — liberty и freedom. Liberty — от чего и происходит название «либерализм» — это исключительно «свобода от». За нее-то и бьются либералы, на ней-то они и настаивают. А что касается «свободы для», т.е. ее смысла и ее цели, то тут либералы замолкают, считая, что каждый конкретный индивидуум сам может найти применение свободы — или вообще не искать для нее никакого применения. Это вопрос частного выбора, который не обсуждается и не является политической или идеологической ценностью.

Напротив, «свобода от» описана подробно и имеет догматический характер. Освободиться либералы предлагают от:

   — государства и его контроля над экономикой, политикой, гражданским обществом;
   — церкви с ее догмами;
   — сословных систем;
   — любых форм общинного ведения хозяйства;
   — любых попыток перераспределять теми или иными государственными или общественными инстанциями результаты материального или нематериального труда (формула либерального философа Филиппа Немо, последователя Хайека, — «социальная справедливость глубоко аморальна»);
   — этнической принадлежности;
   — какой бы то ни было коллективной идентичности.

Можно подумать, что мы имеем дело с какой-то версией анархизма, но это не совсем так. Анархисты — по крайней мере, такие как Прудон, считают альтернативой государству свободный общинный труд с полной коллективизацией его продуктов и жестко выступают против частной собственности, тогда как либералы, напротив, видят в рынке и священной частной собственности залог реализации их оптимальной социально-экономической модели. Кроме того, теоретически считая, что государство рано или поздно должно отмереть, уступив место мировому рынку и мировому гражданскому обществу, либералы по прагматическим соображениям поддерживают государство, если оно является буржуазно-демократическим, способствует развитию рынка, гарантирует «гражданскому обществу» безопасность и защиту от агрессивных соседей, а также предотвращает «войну всех против всех» (Т. Гоббс).

В остальном же либералы идут довольно далеко, отрицая практически все традиционные социально-политические институты — вплоть до семьи или половой принадлежности. В предельных случаях либералы выступают не только за свободу абортов, но и за свободу от половой принадлежности (поддерживая права гомосексуалистов, транссексуалов и т.д.). Семья и иные формы социальности считаются ими чисто договорными явлениями, которые, как и иные «предприятия», обуславливаются юридическими соглашениями.

В целом же либерализм настаивает не только на «свободе от» традиции, сакральности (если говорить о предшествующих формах традиционного общества), но и на «свободе от» обобществления и перераспределения, на которых настаивают левые — социалистические и коммунистические — политические идеологии (если говорить о политических формах, современных либерализму или даже претендующих на то, что они призваны его сменить).

Либерализм и нация

Либерализм зародился в Западной Европе и Америке в эпоху буржуазных революций и укреплялся по мере того, как постепенно ослабевали западные политические, религиозные и социальные институты предшествующих имперско-феодальных периодов — монархия, церковь, сословия. На первых этапах либерализм сочетался с идеей создания современных наций, когда под «нацией» в Европе стали понимать образованные на контрактной основе единообразные политические образования, противостоящие более древним имперским и феодальным формам. «Нация» понималась как совокупность граждан Государства, в котором воплощается контакт населяющих его индивидуумов, объединенных общей территорией проживания и общим экономическим уровнем развития хозяйства. Ни этнический, ни религиозный, ни сословный фактор значения не имели. Такое «Государство-Нация» (Etat-Nation) не имело ни общей исторической цели, ни определенной миссии. Оно представляло собой своего рода «корпорацию» или предприятие, которое создается по взаимному соглашению его участников и теоретически может быть таким же образом и распущено.

Европейские нации вытесняли религию, этносы и сословия на обочину, считая это пережитками «темных веков». В этом отличие либерального национализма от иных его версий: здесь не признается никакой ценности в этнорелигиозной и исторической общности, и акцент ставится лишь на выгоды и преимущества коллективного договора индивидуумов, учредивших Государство по конкретным прагматическим соображениям.

Вызов марксизма

Если с демонтажем феодально-монархических и клерикальных режимов у либералов все шло довольно гладко и никаких идеологических альтернатив уходящее европейское Средневековье противопоставить либералам не могло, то в недрах философии Нового времени появилось движение, которое оспаривало у либералов право первенства в процессах модернизации и выступало с мощной концептуальной критикой либерализма не с позиций прошлого (справа), но с позиций будущего (слева). Такими были социалистические и коммунистические идеи, получившие свое наиболее системное воплощение в марксизме.

Маркс внимательно проанализировал политическую экономику Адама Смита и, шире, либеральной школы, но сделал из этих идей совершенно оригинальный вывод. Он признал их частичную правоту — в сравнении с феодальными моделями традиционного общества, — но предложил идти дальше и во имя будущего человечества опровергнуть ряд важнейших для либерализма постулатов. Марксизм в либерализме:

   — отрицал отождествление субъекта с индивидуумом (считая, что субъект имеет коллективно классовую природу);
   — признавал несправедливой систему присвоения прибавочной стоимости капиталистами в процессе рыночного хозяйствования;
   — считал «свободу» буржуазного общества завуалированной формой классового господства, скрывающего под новыми одеждами механизмы эксплуатации, отчуждения и насилия;
   — призывал к пролетарской революции и отмене рынка и частной собственности;
   — полагал целью обобществление имущества («экспроприацию экспроприаторов»);
   — утверждал в качестве смысла социальной свободы коммунистического будущего творческий труд (как реализацию человеческой «свободы для»);
   — критиковал буржуазный национализм как форму коллективного насилия и над беднейшими слоями своих стран, и как инструмент межнациональной агрессии во имя эгоистических интересов национальной буржуазии.

Так марксизм на два столетия превратился в главного идеологического соперника и противника либерализма, атакуя его системно, идеологически последовательно и подчас добиваясь серьезных успехов (особенно в ХХ веке, с появлением мировой социалистической системы). В какой-то момент казалось, что именно левые силы (марксисты и социалисты) выигрывают спор за наследие современности и за «ортодоксию» Нового времени, и многие либералы начинали верить, что социализм — это неизбежное будущее, которое существенно скорректирует либеральную политическую систему, а в перспективе, возможно, и вовсе ее упразднит. Отсюда берут начала тенденции «социального либерализма», который, признавая некоторые «моральные» тезисы марксизма, стремился сгладить его революционный потенциал и примерить две основные идеологии Нового времени за счет отказа от их наиболее жестких и резких утверждений. Ревизионисты со стороны марксизма — в частности, правые социал-демократы — двигались в том же направлении из противоположного лагеря.

Наибольшей остроты вопрос о том, как отнестись к социалистам и левым, у либералов встал в 20-е и 30-е годы ХХ века, когда коммунисты впервые доказали серьезность своих исторических намерений и возможность захвата и удержания власти. В этот период появляется неолиберальная школа (фон Мизес, Хайек, чуть позже Поппер и Арон), которая формулирует очень важный идеологический тезис: либерализм — это не переходная стадия от феодализма к марксизму и социализму, это совершенно законченная идеология, которая обладает эксклюзивной монополией на наследие Просвещения и Нового времени; сам марксизм — это никакое не развитие западной мысли, но регрессивный возврат под «модернистскими лозунгами» к феодальной эпохе эсхатологических восстаний и хилиастических культов. Неолибералы доказывали это как системной критикой немецкого консерватора Гегеля, так и ссылками на тоталитарный советский опыт и призывали вернуться к корням — к Локку и Смиту, жестко стояли на своих принципах и критиковали социал-либералов за их уступки и компромиссы.

Неолиберализм как теория яснее всего был сформулирован в Европе (Австрия, Германия, Англия), но свое масштабное воплощение получил в США, где либерализм преобладал в политике, идеологии и экономической практике. И хотя в эпоху Рузвельта и в США были сильны социал-либеральные тенденции (эпоха New Deal, влияние Кейнса и т.д.), неоспоримое преимущество было у либеральной школы. В теоретическом смысле это направление получило наибольшее развитие в Чикагской школе (М. Фридмен, Ф. Найт, Г. Саймонс, Дж. Стиглер и др.).

После Второй мировой войны начался решающий этап борьбы за наследие Просвещения: либералы с опорой на США вступили в последний бой с марксизмом, олицетворяемым СССР и его союзниками. Европа заняла промежуточное место в войне идеологий; в ней преобладали социал-либеральные и социал-демократические настроения. 

Решительная победа либералов в 90-е

Крах СССР и наше поражение в холодной войне с идеологической точки зрения означали окончательное распределение ролей в битве за судьбу наследия Просвещения, в войне за образ будущего. Именно после того и в силу того, что СССР проиграл и распался, стало ясно, что историческая правота была на стороне либералов и особенно неолибералов, которые отказывали социализму и коммунизму в претензии на «будущее» в статусе «прогрессивного завтрашнего дня». Советское общество и другие социалистические режимы оказались тщательно замаскированными изданиями архаических структур, перетолковавших на свой лад «мистически», «религиозно» понятый марксизм.

Этот важнейший момент политической истории человечества впервые расставил точки над «i» в главном вопросе современности: какая из двух главных идеологий ХХ века наследует прошлое (дух Просвещения) и автоматически получит будущее (право на доминацию в идеологическом устройстве завтрашнего дня)? Вопрос о цели исторического процесса был принципиально решен.

В середине ХХ века французский философ-гегельянец русского происхождения Александр Кожев полагал, что гегелевский «конец истории» ознаменуется мировой коммунистической революцией. Так же полагали и традиционалисты (Генон, Эвола), отрицавшие Просвещение, защищавшие Традицию и предрекавшие «конец света» через победу «четвертой касты» («шудр»-пролетариев). Но в 1991-м с крахом СССР стало понятно, что «конец истории» будет носить не марксистскую, но либеральную форму, о чем и поспешил уведомить человечество американский философ Фрэнсис Фукуяма, провозгласив «конец истории» как планетарную победу рынка, либерализма, США и буржуазной демократии. Марксизм из возможной альтернативы и проекта завтрашнего дня превратился в незначительный эпизод политической и идеологической истории.

С этого момента не просто начинается взлет либерализма, причем в его наиболее ортодоксальных фундаменталистских англосаксонских и антисоциальных формах, но и обнажается фундаментальный факт идеологической истории человечества: именно либерализм есть судьба. А значит, его тезисы, его философские, политические, социальные и экономические принципы и догмы следует рассматривать как нечто универсальное и абсолютное, не имеющее альтернативы.

На пороге «американского века»

По результатам политической истории ХХ века стало понятно, что либерализм выиграл битву за современность, победив всех своих противников — и справа, и слева. Огромный цикл периода Нового времени завершился триумфом либеральной идеологии, которая получила отныне монополию на контроль и управление историческим развитием. У либерализма не осталось симметричного врага, масштабного субъекта с адекватным историческим самосознанием, убедительной и связной идеологией, серьезными силовыми и материальными ресурсами, сопоставимой технологической, экономической и военной базой. Все, что еще противостояло либеральной идеологии, представляло собой хаотическую совокупность простых помех, погрешностей, одним словом — «шумов», по инерции сопротивляющихся строителям «нового либерального порядка». Это было не соперничество альтернативных цивилизационных и геополитических субъектов, но реактивное и пассивное сопротивление неорганизованной среды; так структура почв, ручьи, карстовые пустоты или болотистая местность мешают строителям дороги — речь идет не о проталкивании иного маршрута, на котором настаивает альтернативная компания, но о сопротивлении материала.

В такой ситуации США, как цитадель мирового либерализма, перешли в новое качество. Отныне Штаты стали не просто одной из двух сверхдержав, но единственной планетарной мощью, резко оторвавшейся от конкурентов. Французский критик США Юбер Видрин предложил называть Америку отныне не сверхдержавой, а гипердержавой (hyperpower), подчеркивая ее одиночество и ее асимметричное превосходство. С идеологической точки зрения победа либерализма и возвышение США — это не случайное совпадение, но две стороны одного и того же явления: США победили в холодной войне не потому, что накопили больше потенциала и вырвались в технологическом соревновании, но потому, что основывались на либеральной идеологии, доказавшей не просто свою техническую состоятельность, но и свою историческую правоту в идеологической войне, подводящей баланс Нового времени. И подобно тому, как либерализм обнаружил свое судьбоносное измерение, США получили наглядное подтверждение своего мессианства, которое в форме идеологии Manifest Destiny еще с XIX века было «символом веры» американской политической элиты.

Яснее всего такое положение дел осознали американские неоконсерваторы. По словам одного из их главных идеологов, Уильяма Кристола, «XX век был веком Америки, а XXI век станет американским веком». Внимательно вдумаемся в различие: какая разница между «веком Америки» и «американским веком»? «Век Америки» означает, что в этот период идеология либерализма боролась с конкурентами (остаточным традиционализмом, фашизмом, социализмом и коммунизмом) и наголову разбила их. Америка из одной из нескольких мировых сил превратилась в единственную. И теперь, по мысли неоконсерваторов, США предстоит утвердить американскую модель — american way of life — в качестве общеобязательного мирового образца. США перестают на глазах быть национальным государством и становятся синонимом Мирового Правительства. Вся планета отныне должна превратиться в «мировую Америку», «мировое государство» (World State). Это и есть «американский век», проект глобализации американской модели в мировом масштабе. Это не просто колонизация или новая форма империализма, это программа тотального внедрения одной-единственной идеологической системы, скопированной с американской либеральной идеологии. Америка отныне претендует на повсеместное внедрение унитарного кода, который проникает в жизнь народов и государств тысячами различных путей — как глобальная сеть — через технологии, рыночную экономику, политическую модель либеральной демократии, информационные системы, штампы массовой культуры, установление прямого стратегического контроля американцев и их сателлитов за геополитическими процессами.

Американский век задуман как переплавление существующей мировой модели в новую, выстроенную строго по американским образцам. Условно это называется «демократизацией» и разделяется на несколько конкретных географических анклавов, в первую очередь проблемных с точки зрения либерализма. Так появились проекты «Великого Ближнего Востока», «Великой Центральной Азии» и т.д. Смысл всех их состоит в выкорчевывании инерциальных национальных, политических, экономических, социальных, религиозных и культурных моделей и их замене на операционную систему американского либерализма. Причем не столь важно, идет ли речь о противниках США или об их сторонниках: переформатированию подлежат и друзья, и враги, и те, кто хочет остаться нейтральным. В этом смысл «американского века»: либерализм, победивший формальных врагов, принимается за свое углубленное внедрение. И теперь уже недостаточно быть на стороне США в локальных конфликтах (как вели себя многие страны с далеко не либеральными идеологиями, такие как Пакистан, Саудовская Аравия и Турция). Отныне либерализм должен проникать вглубь всех обществ и стран без исключения, и любое сопротивление будет, по мысли неоконсерваторов, сломлено — как это имело место в Сербии, Ираке или Афганистане.

Критики такого подхода в самой Америке, такие как классический консерватор Пэтрик Бьюкенен, утверждают: «Америка приобрела весь мир, но потеряла саму себя», но неоконсерваторов это не останавливает, так как сами США они воспринимают не просто как национальное государство, но как авангард либеральной идеологии. И не случайно американские неоконсерваторы вышли, как это ни парадоксально, из троцкизма. Точно так же, как троцкисты настаивали на мировой коммунистической революции, беспощадно критикуя сталинизм и идею построения социализма в одной стране, современные неоконсерваторы призывают к мировой либеральной революции, категорически отказываясь от призывов «изоляционистов» ограничиться пределами США и их исторических союзников. Именно неоконсерваторы, которые задают тон в современной американской политике, наиболее глубоко осознают идеологический смысл судьбы политических учений на заре XXI века. И не случайно то, что именно неоконсервативные круги США наиболее адекватно осознают смысл происходящих в мировом масштабе изменений. Для них «идеология» остается важнейшим предметом внимания, хотя и превращается сегодня в «мягкую идеологию», или soft power «мягкое могущество»). 

Либерализм и постмодерн

Переходя от формального противостояния с альтернативными идеологиями к новой фазе самовнедрения в мировом масштабе, либеральная идеология меняет свой статус. В эпоху модерна либерализм всегда сосуществовал с неолиберализмом, а значит, являлся объектом выбора. Как в современных компьютерных технологиях теоретически можно было бы выбрать компьютер с операционной системой Microsoft, Apple или Linux. Победив своих соперников, либерализм, по сути, приобрел монополию на идеологическое мышление, он стал единственной идеологией, не допускающей рядом с собой никаких иных. Можно сказать, что от уровня программы он перешел на уровень операционной системы, ставшей чем-то само собой разумеющимся. Заметьте, приходя в магазин и выбирая компьютер, мы чаще всего не уточняем: «Дайте мне компьютер с софтом фирмы Microsoft»; мы просто говорим: «Дайте мне компьютер», и по умолчанию нам дают компьютер с операционной системой фирмы Microsoft. Так и с либерализмом: он внедряется в нас по умолчанию, как нечто само собой разумеющееся, как общепринятый язык, оспаривать который кажется чем-то нелепым и бессмысленным.

Содержание либерализма меняется, переходя от уровня высказывания на уровень языка. Либерализм становится не собственно либерализмом, но подразумеванием, молчаливым согласием, консенсусом. Это соответствует переходу от эпохи модерна к эпохе постмодерна. В постмодерне либерализм, сохраняя и даже увеличивая свое влияние, все реже выступает как осмысленная и свободно принятая политическая философия, он становится бессознательным, само собой разумеющимся, инстинктивным. Такой инстинктивный либерализм, претендующий на то, чтобы стать неосознаваемой большинством «матрицей» современности, постепенно приобретает гротескные черты. Из классических принципов либерализма, ставшего подсознанием («мировым резервным подсознанием» — по аналогии с долларом как «мировой резервной валютой»), рождаются довольно гротескные образы постмодернистской культуры. Это уже своего рода постлиберализм, вытекающий из полной победы классического либерализма, но уводящий его к экстремальным выводам.

Так возникает панорама постлиберального гротеска:

   — мерой вещей становится не индивидуум, а постиндивидуум, «дивидуум», случайное игровое ироничное сочетание частей человека (его органов, его клонов, его симулякров — вплоть до киборгов и мутантов);
   — частная собственность обожествляется, «трансцендентализируется» и превращается из того, чем человек владеет, в то, что владеет самим человеком;
   — равенство возможностей превращается в равенство созерцания возможностей («общество спектакля» — Ги Дебор);
   — вера в контрактный характер всех политических и социальных институтов перерастает в приравнивание реального и виртуального, мир становится техническим макетом;
   — исчезают все формы внеиндивидуальных авторитетов вообще, и любой индивидуум волен думать о мире все, что ему заблагорассудится (кризис обобщающей рациональности);
   — принцип разделения властей превращается в идею постоянного электронного референдума (электронный парламент), где каждый интернет-пользователь постоянно голосует по поводу любого решения, что приводит к умножению властей до количества отдельных граждан (каждый сам себе «ветвь власти»);
   — «гражданское общество» полностью замещает собой государство и превращается в мировой космополитический melting pot («плавильный котел»);
   — от тезиса «экономика — это судьба» переходят к тезису «цифровой код — это судьба», так как и труд, и деньги, и рынок, и производство, и потребление — все становится виртуальным.

Некоторые либералы и неоконсерваторы сами ужаснулись той перспективе, которая открылась по результатам идеологической победы либерализма — при переходе к постлиберализму и постмодерну. Так, Фукуяма, автор тезиса о либеральном «конце истории», в последние десятилетия призывает Запад и США «сдать назад» и оставаться на предыдущей фазе «старомодного» классического либерализма — с рынком, государством-нацией и привычной научной рациональностью, чтобы избежать скольжения в постлиберальную бездну. Но в этом он противоречит сам себе: логика перехода от обычного либерализма к либерализму постмодерна — это не произвол и не волюнтаризм. Она вписана в саму структуру либеральной идеологии как таковой, так как постепенное освобождение человека от всего того, что им не является (от всех внечеловеческих и надиндивидуальных ценностей и идеалов), не может рано или поздно не привести к освобождению человека от него самого. И самый страшный кризис индивидуума начинается не тогда, когда он сражается с альтернативными идеологиями, отрицающими индивидуума как высшую ценность, но тогда, когда он достигает своей убедительной и необратимой победы. 

Либерализм в современной России

Если сопоставить все вышесказанное о либерализме с тем, что под этим понимают в России, придется признать, что в России никакого либерализма нет. Либералы есть, а либерализма нет. До начала 90-х годов ХХ века в России формально преобладала марксистская идеология, взрастившая подавляющее большинство тех людей, которые так или иначе сегодня влияют на решения власти. Принципы либерализма были чужды инстинктивным устоям российского общества, жестко преследовались идеологическими органами в СССР, в целом были либо неизвестны, либо карикатурно и фрагментарно истолкованы. Единственным содержанием «либерализма» в России в 90-е была свобода от русско-советских политико-экономических традиций и некритическое, невежественное и пародийное подражание Западу. Практически никто в позднесоветской элите не выбирал либерализм сознательно и последовательно: до последнего момента распада СССР вожди российских либералов дежурно славословили КПСС, идеи Маркса, план, социализм, а олигархи промышляли в бюро комсомола или сотрудничали с КГБ. Либерализм как политическая идеология никого не интересовал, за него не было заплачено ни гроша. Такой неоплаченный «кривой» либерализм утвердился в 90-е годы в качестве эрзац-идеологии постсоветской России. Но вместо освоения либеральных принципов его сторонники и проповедники занимались карьеризмом, приватизацией, устраивали личные делишки — в лучшем случае выполняя указания западных кураторов по развалу советской и российской государственности. Это был идеологический распад прежнего без какого бы то ни было построения нового. Даже сомнительную «свободу от» никто по-настоящему не выбирал.

Когда пришел Путин и попытался свернуть процесс распада России, он по большому счету не встретил идеологического сопротивления. Ему противодействовали либо конкретные экономические кланы, интересы которых он ощутил, либо наиболее активная и глубоко увязшая в шпионаже агентура влияния в пользу Запада. Подавляющее большинство либералов 90-х немедленно переписались в «сторонники Путина», подлаживаясь под индивидуальные патриотические симпатии нового вождя. Даже знаковые фигуры российского либерализма — Гайдар, Чубайс и т.д. — вели себя как банальные оппортунисты: на идеологическое содержание реформ Путина им было наплевать.

Либерализм в Россию, несмотря на весь период 90-х, проник очень не глубоко и не породил политического поколения подлинных убежденных либералов. Либерализм действовал на Россию преимущественно извне, что и привело в конце концов к обострению отношений с США, обструкции Путина и его курса на Западе и ответной Мюнхенской речи.

Но так как сознательных либералов в критический переломный момент в России оказалось не больше, чем сознательных коммунистов в конце 80-х годов, то и Путин не настаивал на их идеологической травле, занимаясь сдерживанием лишь распоясавшейся либеральной олигархии и обнаглевшей от безнаказанности прямой агентуры влияния. Интуитивно стремясь сохранить и восстановить суверенитет России, Путин вошел в конфликт с либеральным Западом и его глобализационными планами, но в альтернативную идеологию это не оформил. Во многом и потому, что внутри России убежденных либералов в достаточном количестве не оказалось.

Настоящим либералом является тот, кто поступает в соответствии с основными принципами либерализма — даже в тех случаях, когда это может привести к серьезным последствиям, репрессиям и даже лишению жизни. Если либералами люди являются только тогда, когда это становится разрешенным, модным или даже обязательным, и готовы при первом осложнении отказаться от этих взглядов, это никакого отношения к либерализму не имеет. Кажется, это понял, отсидев определенный срок на зоне, «икона» современных российских либералов Ходорковский. Но в этом, мне кажется, он среди других либералов, оставшихся пока на свободе, одинок. 

Крестовый поход против Запада

Как бы сегодня либерализм ни претендовал на свою безальтернативность, в человеческой истории всегда есть выбор. Выбор исчезает вместе с человеком. Пока есть человек, он свободен выбирать. И то, что выбирают «все», и то, что не выбирает «никто». Либерализм (как, впрочем, и США, и Запад) сегодня не предлагает выбрать его в качестве одной из альтернатив, он навязывает это решение как единственно возможное. И это не простой произвол: логика политической истории Нового времени на самом деле подтверждает обоснованность такого подхода.

Конечно, можно представить себе, что многие люди на планете запоздали с осознанием того, что произошло в конце ХIХ — начале XX века, и по инерции верят в социализм, коммунизм или даже религию. Кто-то не принимает либерализм и по иным локальным и индивидуальным соображениям — например, осознав, что в такой системе он оказался среди loosers. Но это не имеет большого значения: все системные и основательные альтернативы сломлены, и чье-то периферийное смутное и не осмысленное толком в политико-идеологических терминах недовольство ни на что не повлияет.

И тем не менее даже в новой его фазе само собой разумеющегося навязывания либерализм (и постлиберализм) может (и должен — я в это верю!) быть отвергнут. И если за ним стоит вся мощь инерции Нового времени, дух Просвещения и логика политической и экономической истории европейского человечества в последние века, то он должен быть отвергнут вместе с Новым временем, Просвещением и европейским человечеством в целом. Более того, только осознание либерализма как рока, как судьбы, как фундаментального явления, вбирающего в себя ход вещей западноевропейской истории, и позволит по-настоящему сказать либерализму «нет». Его следует отвергнуть как глобальный метафизический фактор, а не как частность, случайную ересь или искажение нормального развития. Путь, на который встало человечество в Новое время, привел именно к либерализму. Этот путь вел к отвержению Бога, Традиции, общины, этноса, империи, царства. И завершается он вполне логично: решив освободиться от всего, что его сдерживало, в современном либерализме человек Нового времени достиг логического предела — он на глазах освобождается от самого себя.

Логика мирового либерализма и глобализации тянет нас в бездну постмодернистского растворения в виртуальности. Наша молодежь уже одной ногой стоит там: коды либерального глобализма эффективнее внедряются на бессознательном уровне — через привычки, рекламу, гламур, технологии, сетевые модели. Нормальным является утрата идентичности — и уже не просто национальной или культурной, но и половой, а вскоре и человеческой. И правозащитники, не замечающие трагедии целых народов, которых приносит в жертву своим жестоким планам «новый мировой порядок», завтра будут вопить о нарушении прав «киборгов» или «клонов».

Отказ людей принимать либерализм вполне понятен, и его можно встретить повсюду. Но он останется бессильным и неэффективным ровно до той поры, пока мы не осознаем, что имеем дело не со случайностью, а с закономерностью, не с временным отклонением от нормы, но с фатальной неизлечимой болезнью, истоки которой следует искать в те периоды, когда многим казалось, что все безоблачно и ясно и что человечество вступает в эпоху прогресса, развития, свободы и равноправия. А это был просто синдром приближающейся агонии. Либерализм есть абсолютное зло — не только в своем фактическом воплощении, но и в своих фундаментальных теоретических предпосылках. И его победа, его мировой триумф только подчеркивает и обнаруживает те зловещие черты, которые ранее были завуалированы.

«Свобода от» есть самая отвратительная формула рабства, так как она искушает человека на восстание против Бога, против традиционных ценностей, против нравственных и духовных устоев его народа и его культуры.

И даже если все формальные битвы либерализма выиграли и на пороге «американский век» — настоящая битва впереди. Но она состоится только после того, когда подлинный смысл происходящего будет по-настоящему осознан и метафизическое значение либерализма и его роковой победы будет осознано в должной мере и в должных пропорциях. Победить это зло можно, только вырвав его с корнем, и я не исключаю, что для этого потребуется стереть с лица земли те духовные и физические земли, которые дали жизнь этой мировой ереси — ереси, настаивающей на том, что «человек есть мера вещей». Только мировой Крестовый поход против США, Запада, глобализации и их политико-идеологического выражения — либерализма — может стать адекватным ответом.

Выработка идеологии этого Крестового похода, безусловно, дело России, но не одной, а совместно со всеми мировыми силами, которые так или иначе противостоят «американскому веку». Но в любом случае эта идеология должна начинаться с признания фатальной роли либерализма, обобщающего путь Запада с того момента, когда он отказался от ценностей Бога и Традиции.