Либо он прекратит сходить с ума, либо скоро мы составим ему компанию

Те, кто застал Волжский проспект начала 60-х, наверняка помнят этого странного человека. На нём всесезонно красовались фуражка и шинель с неспоротыми погонами: темно-зеленое поле с васильковым прибором и по три звезды старшего офицера на каждом.

Но не это смущало до предела милитаризованных советских детей, до тонкостей разбиравшихся в цвете погон и званиях их обладателей – жил этот человек – кажется, его звали Юра – в доме, который занимали исключительно семьи милицейского и кагэбэшного начальства. Удивительным было то, что он напоказ демонстрировал агрессию в отношении случайных прохожих, но никто даже не пытался пресечь его выходки, порочащее «высокое звание советского офицера».

Он, как нам казалось, был нездоров – подволакивал правую ногу, его рука безжизненно застыла в вечно подвешенном состоянии, в уголках рта периодически появлялась белая пена, речь состояла из гортанных звуков, в которых при особом внимании можно было разобрать отрывки команд, коротких лозунговых призывов и брани, призванной, видимо, быть речевой связкой, но на практике ставшей самостоятельным смысловым фрагментом.

Юра гонял по двору симпатичных молоденьких девушек, приставал к доминошникам и преферансистам, но особенно сильно он возбуждался, когда у подъезда притормаживала служебная «Волга». Тогда наш герой, размахивая клюшкой, на которую опирался при ходьбе, бросался к выгружавшемуся из машины седоку. Тот же прятался в подъезд, а автомобиль столь же спешно отъезжал.

С ним никто никогда не связывался. А зачем связываться с бесноватым? Приобрести моральный капитал? Добиться справедливости? В стране с культом юродства в благодарность можно получить разве что презрительное: «Вот «герой» – убогого обидел».

Но как-то поздним вечером мы, отважно исследуя плохо освещенные уголки набережной, увидели у парапета силуэт судорожно ходящего взад-вперед человека. Руки у него были заложены за спину.

Внезапно человек остановился, стремительно сбросил фуражку, обхватил голову руками, и до нас донесся утробный вой, безусловно напомнивший стоны девонширских болот.

Потом Юра – это был он – сел на корточки и заплакал.

Так сумасшедшие себя не ведут. Вот тогда-то мы и начали собирать сведения о некогда могучем, почти легендарном персонаже, от одного имени которого трепетал весь город. Всё изменилось в период «обновления» или «оттепели», как его тогда называли. Спрятаться, скрыться, успешно разъяснить многозначность своих действий у Юры не было никакой возможности – слишком уж велики были его вины перед обществом, и тогда он, обладая широкими информационными возможностями, решил упредить «суд скорый, суд правый» и разыграть бесноватого.

Вначале по городу вдруг пополз слух, что он лично пытает подростков (было это или не было – неважно, слух пополз, и он к этому слуху, наверняка, имел прямое отношение). Чуть позже (эпоха повально аскетизма ещё не окончилась – страна ещё не оправилась от ран войны) он затеял строительство личного особняка в центре города. Силами заключенных! Затем по выходным начал наряжаться голубем-сизарем и перепрыгивать в городском сквере с ветки на ветку. Он вёл себя так, как человек разумный никогда бы и не помыслил.

А когда сомнения в его вменяемости приобрели массовый характер, Юра начал демонстрировать повышение уровня агрессии. Он буквально бросался на всякого, с кем вступал в контакт, – на соседа, продавца в булочной, а однажды, по слухам, конечно, выхватил личный пистолет и застрелил посмевшего начать с ним диспут сослуживца.

Потом общественность проинформировали, что Юру «стукнул» инсульт, и к моменту, когда в аппарате началась «чистка», его не арестовали, а направили на освидетельствование. В результате все его подельцы поплатились – кто жизнью, кто свободой, а он выжил. Хоть и в таком вот карикатурном виде. Очень уж он любил жизнь. Даже больше, чем свидетельство о собственном величии.

Вот такие воспоминания. На праздники навеяло.