121 год со дня рождения Максима Богдановича.
Вы, любители порыться
В ветхих, выцветших страницах
Книги, много лет забытой,
Блеклый в ней найти цветок, —
Просмотрите этот томик:
Я прокладывал бумагу
Свежими в те дни цветами
Мыслей искренних и чувств.
9 декабря 1891 года родился Максим Богданович – блестящий поэт, прозаик, критик, публицист, переводчик и историк, самый молодой классик белорусской литературы. Он был одним из основателей белорусской литературы: первый активно разрабатывал такие сложные поэтические формы, как терцина, триолет, октава, рондо, вместе с Я.Купалой и Вл.Жилко считается основателем сонета, положил начало урабанистической поэзии и профессиональной литературной критике, был новатором в сфере перевода.
Коротким был жизненный путь поэта, еще короче – творческий... Но благодаря своей гениальной одаренности в таких узких временных рамках истории Максим Богданович смог осуществить свой великий творческий подвиг – стать одной из первых звезд на небосводе белорусской национальной поэзии, оказаться в центре литературно-общественного движения Беларуси начала ХХ в., быть лучшим критиком и историком родной литературы, ее классиком, отличным переводчиком и прозаиком.
Отец поэта, Адам Егорович (1862 − 1940), сын безземельного (бывшего крепостного) крестьянина, известный этнограф, фольклорист, языковед, окончил Несвижскую учительскую семинарию и работал в Минске (1885 − 1892) заведующим 1-го городского начального училища.
Мать, Мария Афанасьевна (1869 − 1896), учительница по образованию, училась в Земской учительской школе в Петербурге.
Детей в семье Адама Егоровича и Марии Афанасьевны было четверо: Вадим (1890 г.р.), Максим (1891 г.р.), Лев (1894 г.р.) и Нина (1896 г.р.). Несмотря на то, что в семье Богдановичей разговаривали по-русски, уклад жизни, привычки, вкусы, образ мыслей в своей основе были белорусские. Здесь дети слышали белорусские сказки, песни, поговорки. Отец уделял много времени своим сыновьям и привил им любовь к литературе. В одном из писем к своему другу Максим писал: "Меня воспитывал отец. Тогда я показывал вам его библиотеку. В ней есть всё существенное, что появляется в литературе всего мира. Мы с детства проходили эту мировую школу… Разумеется, главное внимание обращалось на славянские литературы… ".
Однако, по мнению самого Адама Егоровича, поэтический дар Максим унаследовал от матери, обладавшей, "необыкновенной живостью восприятия и повышенной чувствительностью в обыденной жизни", а также от бабушки по отцовской линии Анэли (Анны) Фоминой Осьмак, которая, как писал отец поэта в своих воспоминаниях: "была прекрасной рассказчицей народных сказок, – дар, несомненно, поэтический, – унаследовав эту способность частично от своей матери Рузали Казимировны Осьмак, обладавшей этим даром в высокой степени. Передача сказочного сюжета для нее было творческим актом; каждый раз она вносила в обработку сюжета новые черты; говорила сильно нараспев, придавая повествованию заметную ритмичность...Она знала на память множество белорусских песен и вообще была носительницей и хранительницей народной старины: обрядов, обычаев, гаданий, преданий, пословиц, поговорок, загадок, народных лекарственных средств".
Летом 1892 года семья Богдановичей переезжает в Гродно.
Здесь рядом с матерью и братьями Вадимом и Лёвой прошли самые счастливые 4 года детства Максима, неожиданно закончившиеся страшной трагедией. 4 октября 1896 г. в возрасте 27 лет от туберкулеза легких, обострившегося после родов и впоследствии преследовавшего всю семью Богдановичей, умирает Мария Афанасьевна, отца переводят в Нижний Новгород.
В Нижнем Новгороде у Адама Богдановича завязались дружеские отношения с Максимом Горьким, с которым, они сразу нашли общий язык, им помогла "одна большая страсть к книгам, возможность обмениваться мнениями по разным литературным вопросам". Вскоре Адам Егорович и Алексей Максимович породнились, женившись на сёстрах Волжиных. Горький часто бывал у них дома, он оказал влияние на любовь мальчика к литературе. Сам Адам Богданович был учёным, много занимался исследованием истории, этнографии и фольклора белорусского народа. Максим любил читать его записи и, безусловно, все это способствовало тому, что уже в десятилетнем возрасте Максим пытается создавать литературные произведения на родном языке.
Богдановичи и Пешковы.
Вот одно из писем Алексея Максимовича Адаму Богдановичу, свидетельствующее об их давней и крепкой дружбе:
"БОГДАНОВИЧУ А.Е. (4 августа 1925, Сорренто)
Получил интересное и, как всегда, содержательное письмо Ваше, старый друг А[дам] Е[горович]. (письмо от 12 июля 1925 г. с отзывом Богдановича о книге М.Горького "Мои университеты" – Ред.) Спасибо. Вы сказали много лестного для меня, а - признаюсь - я этого не ожидал. Я очень верю в такт и художественный вкус Ваш, к себе же отношусь всё более недоверчиво, скептически. Ибо хотя пишу много, с жаром, но - вижу: всё не то, не так.
По поводу указаний Ваших на некоторые неточности имею сказать: в датах всегда не точен по моему отвращению к цифрам. И никогда не помню чисел. О закрытых глазах В.Г.Короленко не написал потому, что это лестно для меня и «Челкаша», слишком лестно. «Челкаш» рассказ топорный. (Богданович писал М.Горькому: "Мне жаль, что Вы не так передали впечатление Короленки от "Челкаша", как передавали когда-то (в 96 г.) по свежей памяти. Вы передавали так. По прочтении Короленко присылает Вам записку (такого именно содержания, как та, что приведена по поводу Изергиль). Когда Вы пришли, он, взяв со стола рукопись, только и сказал, закрыв глаза: "Хорошо". – Ред.) О Соловьёве и чертях - помню хорошо, но - тут кого-то жалко, не пойму кого: Соловьева или Короленко? Кажется - обоих.
Написать о этих годах я мог бы и ещё много, но сознательно придушил себя, ибо питаю намерение написать нечто вроде хроники от 80-х годов до 918-го. Уже пишу. Не уверен, удастся ли. (роман "Жизнь Клима Самгина" – Ред.)
Написал повесть «Дело Артамоновых», скоро пришлю Вам. Большая.
Об А.М.Калюжном, Афанасьеве, Ланине у меня написано много, но - плохо, печатать не стану. М.б., удастся переделать.
А о В.И.Брееве читали? В «Заметках»? Впрочем - довольно!
Как живу? Интересно, но несколько шумио и суетно. Народа много. Приятно и полезно, когда приезжает Зоя Лодий, гармонист Рамша, пианист Добровейн, но если на Вас обрушатся четыре американских профессора и станут ставить Вам такие вопросы: «Что думаете вы о будущем американской литературы?», «Какая литература лучше: Англии или Америки?», «Право ли правительство Панамы в его отношении к СШСА?» - это тяжело! Или бывший благородный русский человек расскажет Вам, что он зарабатывал в Париже деньги тем, что публично совокуплялся с бараном? Ох, если б Вы знали, какая гниль и пакость русские эмигранты, включительно до Струве! И - до чего они злы!
Ну, чёрт с ними, скоро вымрут. А на Русь я «взираю» с великими надеждами. Много переписываюсь с литературной молодёжью. Ещё более часто с Ромэном Ролланом. Превосходный человек.
Ну, всего доброго Вам, А.Е.! Ещё раз спасибо за письмо. Скоро приедет сюда Ек[атерина] Пав[ловна]. Максим [Пешков] кланяется Вам.
Крепко жму руку..."
Алексей Максимович подарил своим друзьям гравюру с изображением Мадонны - фрагмент знаменитого шедевра эпохи Возрождения Рафаэля Санти, ставшую семейной реликвией, которую Богдановичи всегда возили с собой при многочисленных переездах.
Мадонна - один из центральных образов в творчестве М.Богдановича, он раскрывается в поэмах “У вёсцы”, “Вераніка”, в цикле стихов “Каханне і смерць” и др. Для поэта - это Беларусь, источник вдохновения. Она “была для яго “светач думкі, святая ружа”, і якой адной ён мог як паэта маліцца і слугаваць”, – писал Иван Замотин, один из первых исследователей творчества М.Богдановича.
В 1932 году, уже после смерти поэта, его отец был арестован Ярославским отделением ОГПУ и был освобожден по ходатайству жены Максима Горького.
Своим воспоминаниям о Горьком Адам Богданович посвятил книгу "Страницы из жизни Максима Горького".
По иронии судьбы и пещерной тупости белорусских националистов, кичащихся своей показной преданностью всему, что связано с Максимом Богдановичем, улица Минска, с 1936 года носившая имя Максима Горького, в 1991 году была переименована в улицу Максима Богдановича. Не думаю, чтобы поэт, если бы он был жив, одобрил такую подлость по отношению к другу своего отца и одному из своих самых выдающихся литературных наставников. Но что взять с этой заблудившейся в своем дремучем национализме псевдоинтеллигенции, которой двигало не столько желание увековечить память великого белорусского поэта, сколько намерение стереть с карты белорусской столицы упоминание о великом русском писателе? Правда, окончательно дело до конца не довели, забыв о детском парке им.Горького.
С 1902 по 1907 годы Максим Богданович учился в Нижегородской мужской гимназии. Юноша находился в атмосфере радикальных политических настроений. В доме Богдановичей постоянно собиралась революционно настроенная интеллигенция и молодежь. Максим активно посещал различные митинги и манифестации, в результате чего получил в аттестате оценку «неблагонадежного ученика». В это время он активно изучает белорусский язык, знакомится с материалами белорусских газет "Наша доля", "Наша ніва", которые существенно повлияли на формирование его мировоззрения. И в дальнейшем, в своей творческой деятельности Максим Богданович отдавал преимущество белорусскому языку, особенно в своем художественном творчестве.
Отец поэта вспоминает: "...В это время директором гимназии был Сергей Васильевич Щербаков, мой друг и приятель Максима Горького. Это был один из крупнейших общественных деятелей, связанный дружескими отношениями со всеми выдающимися людьми, которыми был так богат Нижний Новгород. Человек глубокой учености, он отдал и свои знания и свой блестящий лекторский и организаторский талант провинции. Он основал в Нижнем общество любителей астрономии и физики, известное своими трудами не только в России, и был его бессменным председателем, как равно и председателем других ученых и просветительных обществ. Ему, между прочим, принадлежит одно из лучших руководств по космографии. Вообще это был человек большого ума, выдающегося таланта и педагогического такта. Трудно было желать лучшего руководителя для школы.
Максим был принят как свой в семье Щербаковых, семье высоко интеллигентной и музыкальной. Это, конечно, имело немаловажное образовательное значение. Инспектор был некто Пусков, человек добрый и мягкий, которого ученики за его мягкость и снисходительность называли тетушкой Матреной и нисколько, разумеется, не боялись...
Школа, во всяком случае, была хорошо подобранной. Как шло гимназическое учение Максима? На первых порах хорошо. Но сильное увлечение белоруссикой не могло не отразиться на ходе его гимназических занятий. А главное – уже в 1904, в особенности в 1905 году, гимназистов старших классов охватило сначала революционное брожение, а потом и революционное движение.
В конце 1905 г. и весь 1906 г. почти никто не учился. Максим тоже. Я просмотрел журналы педагогического совета за все время пребывания Максима в Нижегородской гимназии. Уже в 1904 –1905 году, когда Максим был в ІІІ (основном) классе, ему поставлено 4 по поведению за шалость и неисправность. 11 октября 1905 г. в гимназии возникли беспорядки по поводу похорон некой Каплан, в результате 5 – 8 классы были закрыты на неопределенное время.
Вспыхнувшая революция и манифест 17 октября меняют порядок вещей – и гимназия вновь открыта. Однако 8 ноября 1905 г. учеником Заком Ароном в 7 классе вновь учинены беспорядки и занятия в этом классе временно прекращены. 13 декабря 1905 года представлено ученикам собраться для обсуждения своих нужд. Учрежден родительский комитет и его председатель введен в состав педагогического совета. С 1906 года директор гимназии С.В.Щербаков был переведен в Калугу, а на его место назначен Гордеев. 10 марта 1906 г. постановлено обратиться, в числе других родителей, ко мне с просьбой принять меры к исправлению своих детей. 10 мая 1906 года постановлено ученика 4-го основн. класса Богдановича Максима оставить на повторительный курс (неудовлетворительные баллы по латинскому языку, алгебре и французскому). Я обжаловал это постановление попечителю округа, требуя допущения к экзамену в августе. К экзамену он был допущен, но не выдержал испытания по латинскому языку и по алгебре. Таким образом, был на 1906/1907 г. оставлен в 4 классе на повторительный курс вместе со своим товарищем Дмитрием Крыловым. 20 октября 1906 года в здании гимназии около деревянной лестницы был произведен взрыв. Взорвана жестянка, начиненная порохом. Разбиты стекла в 2 домах. По счастью, никто не пострадал. Занятия в гимназии прерваны вперед до объявления. 24 октября того же года было получено анонимное письмо: «Господа преподаватели! Мы, взорвавшие [пробел], заявляем, что [пробел] были взорваны в качестве протеста против реакционного поведения учащихся, не пожелавших почтить память погибших 18-19 октября 1905 года борцов за свободу».
В конце угрозы, что в случае доноса террор повторится в более широком размере.
Вот перечень по гимназическим анналам событий гимназической революции, которая, как видно, к концу 1906 года совершенно выдохлась, так как взрыв двух петард был направлен «против реакционного поведения учащихся».
Таков был финал, за которым наступило полное успокоение. Надо сказать, что все эти гимназические бури в стакане воды происходили не без участия моих детей, которых в это время в гимназии было трое. Старший из них Вадим, был всецело охвачен революционным движением. Митинги, сходки в гимназии и вне ее – и он принимал в них живейшее участие в качестве недюжинного оратора. Его лавры и Максиму спать не давали. Но идти по стопам брата – оно значило бы идти стопою избитой. Это значило бы подражать. Он хотел быть оригинальным – и объявил себя анархистом. Он не только забросил учебные занятия, но отчасти забросил свою любимую белоруссику. На столе у него появились Бакунин, Прудон, Эльцбахер, Малатеста, Штимлер, Черкезов и пр. Я, конечно, с улыбкой глядел на это молодое увлечение, серьезного значения этому не придавал, но и увлекаться не мешал. Он не замедлил образовать в своем классе (4-м!) кружок юных анархистов и даже хотел, так сказать, легализировать его. По гимназической конституции 1905 г. право сходок имели только 5-8 классы, а он и его сподвижники были в 4-м. Обидно, разумеется, сидеть в классе, когда другие митингуют. И какая разница между 5 и 4-м? Почему пятому классу можно митинговать, а 4-му нельзя. Несправедливость явная!
Решено было добиваться изменения конституции в смысле предоставления права участвовать в сходках 4-му классу. Максим явился на сходку делегатом 4-го класса и, взобравшись на стол, горячо доказывал и искусственность деления на полноправных и неполноправных и несправедливость его по отношению к ним, четвероклассникам. Но, увы, был бесцеремонно стащен со стола и вытолкнут за дверь. Взрыв 20 октября 1906 года не прошел бесследно. Был замечен убегавшим от места взрыва товарищ Максима, ученик 4 класса Дмитрий Дмитрович Крылов, сын члена Кашинского окружного суда по Угличскому уезду. У него был произведен обыск, найдена компрометирующая переписка, паяльная трубка и пр. Он был арестован, а затем судим и присужден к 4 м-цам ареста.
Это дело коснулось и Максима. Он товарищески пытался убрать из квартиры все компрометирующее товарища и потому из класса убежал к нему на квартиру после взрыва. Как видно, всего выбрать ему не удалось, ибо кое-что вслед затем было при обыске найдено.
Но о его посещении стало известно в гимназии, и я был вызван к директору, чтобы присутствовать при допросе Максима. Были директор Гордеев, инспектор Пусков и классный наставник. Держал себя Максим, как и подобает анархисту, смело и довольно развязно, спорил, теорезировал и резонерствовал. Свое участие в подготовке взрыва отрицал и всячески старался обелить товарища.
Помнится, что в качестве обвинения против него выдвигалось, что, помимо посещения квартиры Крылова после взрыва, он, на следующий день, узнав об аресте Крылова, просил позволения у преподавателя Еме его отпустить с урока, чтобы заявить судебному следователю, что Крылов невинно арестован, так как в день взрыва был болен и лежал в больнице. Хотя тон его ответов был отмечен, как резкий и недопустимый, но объяснения были признаны удовлетворительными, и дело не вышло за гимназические стены. Надо сказать, что это мальчишеское увлечение довольно быстро прошло, как-то само собой с него спало. И опять он занялся своей белоруссикой..." (А. БОГДАНОВИЧ "Материалы к биографии Максима Адамовича Богдановича")
Началом литературной деятельности Максима считается 1907 год, а его первым значимым художественным произведением - опубликованный в «Нашай ніве» аллегорический рассказ «Музыка» («Музыкант»), содержащий легенду о скрипаче, который много ходил по земле и играл волшебную музыку на волшебной скрипке. Если скрипка плакала в руках музыканта, то каждый плакал, если грозно гудели струны – люди поднимали опущенные головы и гневом великим блестели их глаза. За такое творчество злые и сильные люди бросили музыканта в тюрьму, где он погиб. Но память о нем не умерла. Сюжет этого рассказа прост, предельно ясен и по тем временам очень актуален, особенно для Беларуси.
С 1908 года Богдановичи живут в Ярославле, где Максим продолжает обучение в гимназии. В этот период юноша столкнулся с тяжким испытанием. В 1908 году от туберкулеза умирает его старший брат Вадим, а весной заболел туберкулезом и сам Максим. Отец отвез его в Крым, что положительно отразилось на его здоровье.
"По совету врачей я повез его в Ялту и поселил в пансион на молочной ферме «Шалаш», место близ Аутки: место на значительной высоте, довольно благоприятное для слабогрудых. Ялтинский врач – фамилию забыл – нашел, что туберкулезный процесс в легких начался, но дело еще в начале: вылечится. Прописал лекарство. С тем я его и оставил. Жизнь в «Шалаше» была довольно веселая. Было несколько молодых людей обоего пола, в том числе молодая девица Китицына, мистически настроенная, с которой Максим здесь впервые познакомился и потом из Ярославля поддерживал некоторое время переписку. Он мне впоследствии несколько раз упоминал о ней и о ее воззрениях, в форме вопросов на мое разрешение, но частности я в настоящее время не помню.." (А. БОГДАНОВИЧ "Материалы к биографии Максима Адамовича Богдановича")
В это время появляются и первые лирические стихи Максима Богдановича: "Над магілай", "Прыйдзе вясна", "На чужыне", которые опубликовала "Наша ніва". Однако многие стихи молодого поэта так и остались лежать в редакции неопубликованными, поскольку их сочли декадентскими.
В 1909 году с творчеством поэта познакомился белорусский поэт, публицист, критик, сотрудник газеты "Нашай нівы" Сергей Полуян, который сыграл значительную роль в творческой судьбе Максима Богдановича, настояв на публикации его стихов.
Сергей Полуян
Начиная с 1909 г. произведения Максима Богдановича не сходили со страниц этой газеты. Среди них стихотворение "Краю мой родны! Як выкляты богам...", в котором отчетливо прозвучала тема социального гнета и национального возрождения белорусов. Богданович заявил о себе как о певце родного края. По некоторым оценкам, это произведение поставило его в один ряд с Янкой Купалой и Якубом Коласом. Кроме того, в "Нашай ніве» были напечатаны такие произведения, как короткое стихотворное лирическое повествование "З песняў беларускага мужыка", стіхі "Цемень", "Пугач", "Разрытая магіла", а также переводы из Гейне, Шиллера.
Максим Богданович, 1909 год.
1911 г. явился в значительной мере переломным в жизни Максима Богдановича. После окончания учебы в гимназии он посетил Вильно, где познакомился со знаменитыми деятелями белорусского национально-освободительного движения братьями И. и А. Луцкевичами, белорусским писателем, историком, филологом, литературоведом В. Ластовским. По приглашению Луцкевичей Максим Богданович почти все лето жил в усадьбе Ракутевщина около Молодечно. К этому времени он имел только книжное представление о Беларуси, но здесь, в 20-летнем возрасте смог вблизи увидеть белорусский природу, жизнь и быт белорусов.
Будучи в Вильнюсе, молодой поэт познакомился в частном белорусском музее братьев Луцкевичей с коллекциями старинных раритетов, и под их впечатлением написал стихотворение "Слуцкія ткачыхі". В этом произведении автор рассказывает печальную историю крепостных ткачих, описывает красоту родной земли, поэтизирует умение мастериц ткать золотые пояса, где "вместо персидского образца цветок родимый василька". Максим не знал, что слуцкие пояса ткали исключительно мужчины и прикосновение женщины к этой работе не допускалось, но от этого, его всемирно известное стихотворение хуже не стало. Тем более, что васильки в персидских узорах появились благодаря белорусским мастерам и это сделало слуцкие пояса именно слуцкими, а не простой копией персидских прототипов местного производства.
Получив в 1911 году аттестат об окончании гимназии, Максим Богданович намеревался поступить в Петербургский университет на филологический факультет, но из-за отсутствия средств, а также из-за того, что сырой климат столицы не подходил для человека с его здоровьем, не смог осуществить свое намерение и, вернувшись из Беларуси в Ярославль, поступил в Демидовский юридический лицей. При этом Максим очень настойчиво занимался самообразованием.
Максим Богданович, 1911 год.
Уже к тому времени его знания в области истории, литературы, культуры народов славянского мира имели энциклопедический характер. Он также много внимания уделял иностранным языкам: изучал греческий, латинский, итальянский, польский, французский и немецкий. В тот период были написаны стихотворные лирические рассказы "У вёсцы" и "Вераніка". Оба - дань увлечению поэта женщиной. Поэтическое описание глубоких чувств женщины к ребенку, присущих даже маленькой девочке - идейная задумка произведения " У вёсцы". Фабула "Веранікі" - воспоминание о девочке, которая незаметно для автора, "в красе своей весны" выросла, разбудив в душе поэта первую настоящую любовь, а с ней - тягу к идеальному, прекрасному, к поэзии.
Музой для Максима Богдановича стала Анна Кокуева, сестра его одноклассника, талантливая пианистка. Образ этой женщины навеял и такие поэтические произведения, как "Учора шчасце толькі глянула нясмела", "Больш за ўсё на свеце жадаю я", некоторые другие.
Анна Рафаиловна Кокуева
Второе знаменитое произведение - стихотворение Максима Богдановича "Романс" (***Зорка Венера ўзышла над зямлёю"), который позже стал широко известной песней, конкретного адресата не имеет.
Тогда же были созданы стихи, которые потом составили циклы "Старая Беларусь", "Места", "Згукі Бацькаўшчыны", "Старая спадчына". Основным содержанием произведений была борьба за гуманистические идеалы, на первый план выходила тема подневольной жизни белорусского народа, громко звучали идеи национально-освободительной борьбы против царской империи.
В 1909-1913 гг. Максим Богданович написал также более десяти стихотворений на русском языке, сделал ряд переводов на белорусский язык Овидия, Горация, П. Верлена. Кроме того, в этот период Максим Богданович занимался разработкой концепции развития белорусского литературы от древности до начала ХХ в. Это нашло отражение в статье по истории белорусской письменности "Глыбы і слаі" (опубликовано в "Нашай ніве"), а также в работах "Кароткая гісторыя беларускай пісьменнасці да ХVІ сталецця", "За сто лет. Нарыс гісторыі беларускай пісьменнасці" и "Новый период в истории белорусской литературы".
В 1912 г. газета "Наша ніва" опубликовала ряд стихотворений поэта, посвященных истории Беларуси. А в Вильнюсе, в типографии Мартина Кухты, издан единственный прижизненный сборник произведений Максима Богдановича "Вянок" (на титуле обозначен 1913 г.) с посвящением: "Вянок на магілу С.А. Палуяну (памёр 8 красавіка 1910 г.)". В сборнике около 100 стихотворений, которые объединены по циклам: "У зачарованым царстве", "Згукі Бацькаўшчыны", "Старая Беларусь", "Места"; "Думы", "Вольныя думы", "Старая спадчына", "Мадонны".
Ў краіне светлай, дзе я ўміраю,
У белым доме ля сіняй бухты,
Я не самотны, я кнігу маю
3 друкарні пана Марціна Кухты.
Кроме того, Максим Богданович создал рукописный сборник поэзии "Зелень", куда он включил три стихотворения на русском языке ("Смех и говор", "Прочтите с участьем правдивую эту", "Сонет") и 19 переводов своих же белорусских стихов на русский язык.
Среди значимых событий личной жизни Максима Богдановича с 1914 и почти до конца 1916 г. были поездка в Крым для повторного курса лечения и новая любовь, которая принесла ему много переживаний. Следует также отметить и профессиональное признание молодого литератора со стороны коллег: Максима Богдановича приняли в члены "Всероссийского общества деятелей периодической печати и литературы".
В этот период поэт написал цикл стихов "На ціхім Дунаі. Вершы беларускага складу", паэму "Максім і Магдалена", другие произведения. В стихотворениях, объединенных в цикле "На ціхім Дунаі...", отчетливо звучат фольклорные мотивы, одним из наиболее известных произведений этого собрания является "Лявоніха". Тема поэмы " Максім і Магдалена" - любовь деревенского парня к дочери воеводы, который жестоко расправляется с юношей, и тот погибает как герой.
Писал Максим Богданович стихи и на русском языке, причем часть из них не имеют авторского белорусского текста (такие лирические произведения, как "Зачем грустна она была", "Я вспоминаю Вас такой прекрасной, стройной", "Зеленая любовь", "Осенью").
Кроме того, в российской и украинской печати появляются публицистические статьи Максима Богдановича на русском языке, посвященные вопросам истории литературы, национальном и общественно-политическим проблемам («Новая интеллигенция", "О гуманизме и неосмотрительности", "Белорусы", «Украинская казачество», «Образ Галиции в художественной литературе»), выходят историко-краеведческой-этнографические брошюры («Червонная Русь", "Угорская Русь ", «Братья-Чехи»), а также литературоведческие рецензии, фельетоны.
Осенью 1916 г., окончив в Ярославле юридический лицей, Максим Богданович переехал в Минск. Здесь он работал секретарем продовольственного комитета минской губернской управы, одновременно занимался делами беженцев в Белорусском обществе помощи пострадавшим от войны, участвовал в работе кружков молодежи. Богданович поселился на одной квартире с литератором Змитраком Бядулей, который позже оставил много воспоминаний о поэте.
В это время Максим Богданович написал такие знаменитые произведения, как "Страцім-лебедзь" и "Пагоня". "Стратим-лебедь" - это поэтизация библейского мифа о лебеде, согласно которому один только Стратим-лебедь отказался от Ноева ковчега, сам вступил в единоборство со стихией потопа, однако трагически погиб, потому что не в силе оказался удержать птиц, которые сели нанего, спасаясь от потопа. Хотя сам Стратим-лебедь погибал, но давал жизнь другим птицам. В мифе осуждалось непокорность, Богданович ее прославлял. В стихотворении «Пагоня» автор обращается к героическим страницам белорусского прошлого, призывает защищать свою Мать-Страну. У Максима Богдановича было много творческих планов, он хотел издать ряд поэтических сборников "Маладзік" (новолуние), "Пярсцёнак", "Шыпшына", "Полынь-трава". Но осуществить эти намерения не смог. В конце февраля 1917 г. из-за обострения болезни покинул Минск и снова направился в Крым. Однако лечение не помогло, и 25 мая 1917 г. в двадцатипятилетнем возрасте Максим Богданович умер. Похоронен в Ялте на городском кладбище.
Максим Богданович прожил очень короткую, но чрезвычайно плодотворную в творческом отношении жизнь. Он достиг широкого признания современников и потомков. Имя Максима Богдановича стоит рядом с такими классиками белорусской и мировой литературы, как Янка Купала и Якуб Колас. Его творческое наследие - существенная часть духовной культуры белорусского народа.
ПРЫЙДЗЕ ВЯСНА
Холадна. Вецер па полі гуляе,
Вые, як звер,
Снег узрывае, нуду наганяе, -
Кепска цяпер!
Але мне сэрца пяе: не нудзіся!
Прыйдзе вясна!
Гукне: "Прачніся, зямля! прабудзіся
3 цяжкага сна!"
Сонца прагляне, зазелянее
Траўка ў лугу,
Гукне вясна і, як ветрам, развее
Гора-нуду!
НА ЧУЖЫНЕ
Вакол мяне кветкі прыгожа красуюць.
Маркотна між іх я хаджу адзінок,
Аж бачу - мне сіняй галоўкай ківае
Наш родны, забыты ў цяні васілёк.
"Здароў будзь, зямляча!" Чуць бачны ў даліне,
Панура, нявесела шэпча ён мне:
"Ўспамянем, мой дружа, ў багатай чужыне
Аб беднай, далёкай сваёй старане".
3 ПЕСНЯЎ БЕЛАРУСКАГА МУЖЫКА
Гнусь, працую, пакуль не парвецца
Мне жыццё, як сагніўшая ніць;
А каб ведаў, што столькі пральецца
Майго поту, не стаў бы і жыць.
Адтаптаў сотні вёрст пехатом я,
Будаваў я дарогі, масты;
Ліўся пот мой, як рэзаў на ком'я
Плугам глебы сухія пласты.
Працаваў над пяском, над дрыгвою
I не мала там выцерпеў мук,
I не прыдзецца мне над зямлёю
Гэтых чорных саромецца рук.
А канаць ужо час: пот і слёзы
Мне жыццё, нібы мышы, грызуць;
Гора гне, як мяцеліца лозы,
Цэлы век не дае мне дыхнуць.
Шчасце ж гляне і ў даль пранясецца,
I магу я аб ім толькі сніць...
Дык няхай жа, няхай сабе рвецца
Мне жыццё, як сагніўшая ніць.
КРАЮ МОЙ РОДНЫ! ЯК ВЫКЛЯТЫ БОГАМ..
Краю мой родны! Як выкляты Богам —
Столькі ты зносіш нядолі.
Хмары, балоты... Над збожжам убогім
Вецер гуляе на волі.
Поруч раскідалісь родныя вёскі.
Жалем сцікаюцца грудзі! —
Бедные хаткі, таполі, бярозкі,
Ўсюды панурыя людзі...
Шмат што зрабілі іх чорныя рукі,
Вынеслі моцныя спіны;
Шмат іх прымусілі выцерпець мукі
Пушчы, разлогі, нізіны.
Кінь толькі вокам да гэтага люду —
Сціснецца сэрца ад болю:
Столькі пабачыш ты гора усюды,
Столькі нуды без патолі.
Песня пяе, як удовіна сына,
Янку, каханне згубіло;
Там, дзе панура схілілась каліна,
Беднага хлопца магіла.
Ў гутарках-казках аб шчасці, аб згодзе
Сэрца навін не пачуе.
Сціснула гора дыханне ў народзе,
Гора усюды пануе.
Хваляй шырокай разлілась, як мора,
Родны наш край затапіла...
Брацця! Ці зможам грамадскае гора?!
Брацця! Ці хваце нам сілы?!
СЛУЦКІЯ ТКАЧЫХІ
Ад родных ніў, ад роднай хаты
У панскі двор дзеля красы
Яны, бяздольныя, узяты
Ткаць залатыя паясы.
І цягам доўгія часіны,
Дзявочыя забыўшы сны,
Свае шырокія тканіны
На лад персідскі ткуць яны.
А за сцяной смяецца поле,
Сінее неба з-за акна, –
І думкі мкнуцца мімаволі
Туды, дзе расцвіла вясна;
Дзе блішча збожжа ў яснай далі,
Сінеюць міла васількі,
Халодным срэбрам ззяюць хвалі
Між гор ліючайся ракі;
Цямнее край зубчаты бора...
І тчэ, забыўшыся, рука,
Заміж персідскага ўзора,
Цвяток радзімы васілька.
РАМАНС
Зорка Венера ўзышла над зямлёю,
Светлыя згадкі з сабой прывяла...
Помніш, калі я спаткаўся з табою,
Зорка Венера ўзышла.
З гэтай пары я пачаў углядацца
Ў неба начное і зорку шукаў.
Ціхім каханнем к табе разгарацца
З гэтай пары я пачаў.
Але расстацца нам час наступае;
Пэўна, ўжо доля такая у нас.
Моцна кахаў я цябе, дарагая,
Але расстацца нам час.
Буду ў далёкім краю я нудзіцца
Ў сэрцы любоў затаіўшы сваю;
кожную ночку на зорку дзівіцца
Буду ў далёкім краю.
Глянь іншы раз на яе, - у расстанні
Там з ёй зліём мы пагляды свае...
Каб хоць на міг уваскрэсла каханне,
яглянь іншы раз на яе...
***
Вулкі Вільні зіяюць і гулка грымяць!
Вір людскі скрозь заліў паясы тратуараў,
Блішчаць вокны, ліхтарні ўгары зіхацяць,
Коні мчацца, трамваі трывожна звіняць...
І гараць аганьком вочы змучаных твараў!
А завернеш ў завулак – ён цесны, крывы;
Цёмны шыбы глухіх, старасвецкіх будынкаў;
Між каменнямі – мох і сцяблінкі травы,
І на вежы, як круглае вока савы,
Цыферблат – пільны сведка мінулых учынкаў.
Ціша тут. Маўчаліва усталі - і сняць
Ў небе купалы, брамы, байніцы і шпіцы;
Грук хады адзінокай здалёку чуваць,
Часам мерныя ўдары звана задрыжаць
І замоўкнуць, памкнуўшы ад старай званіцы.
Ўспамяні, маё сэрца, даўнейшыя дні!
Па загаду бурмістра усе, як належа,
Зачынілі ўжо вокны; загасілі агні...
Варта вулкай прайшла... і не спім мы адны -
Я ды чорны кажан, што шнуруе ля вежы.
У ВІЛЬНІ (Санет)
Ліхтарняў свет у сіняй вышыне...
Вітрынамі зіяючыя крамы,
Кавярні, мора вывесак, як плямы,
Анонсы і плакаты на сцяне.
Кіпіць натоўп на жорсткім вулак дне!
Снуюць хлапцы, суюшчыя рэкламы...
Разносчыкі крычаць ля кожнай брамы...
Грук, гоман, гул, - усё ракой імкне.
А дальш - за радам кас, ламбардаў, банкаў -
Агні вакзала... павадка фурманкаў...
Віры людзей... сіпяшчы паравоз...
Зялёны семафор... пакгауз... склады...
Заводаў коміны пад цьмой нябёс...
О, горада чароўныя прынады!
ЗГУКІ БАЦЬКАЎШЧЫНЫ
Ўся ў слезах, дзяўчына
Хіліцца да тына.
Поруч з ёю пад расою
Зіхаціць шыпшына.
Вецер павявае
І расу страхае.
Ой, напэўна, і дзяўчына
Лек на слёзы мае.
Адгадайце ж, людзі,
Хто страхаць іх будзе?
І чаму ён, жоўтадзюбы,
Аж дасюль марудзе?
ГУТАРКА 3 ПАНЕНКАМІ
"Пабачце! Ластоўка малая
Для птушанят гняздо зрабіла,
І клапатліва ўкруг лятае, —
Аж лаглядзець прыемна-міла!"
"Вельмішаноўныя паненкі!
Тут ёсць напэўна трохі цуду:
Ў гняздзечку міленькім і сценкі
І дно яна зляпіла з бруду".
МНЕ СНІЛАСЯ
Ўсё вышэй і вышэй я на гору ўзбіраўся,
Падымаўся да сонца, што дае нам цяпло:
Але толькі чым болей да яго набліжаўся,
Тым усё халадней мне й маркотней было.
Заскрыпеў снег сыпучы пад маімі нагамі,
І марозам калючым твар пякло ўсё крапчэй.
І, пануры, стамлёны, ўніз пайшоў я снягамі, -
Сонца там хоць і далей, але грэе цяплей!
***
Шмат у нашым жыцці ёсць дарог,
А вядуць яны ўсе да магілы.
І без ясных надзей, без трывог,
Загубіўшы апошнія сілы,
Мы сайдзёмся, спаткаемся там
І спытаем сябе: для чаго мы
Па далёкіх і розных пуцях
Адзінока йшлі ў край невядомы?
І чаму паспяшаліся так,
Напружаючы ўсе свае сілы,
Калі ціха паўзушчы чарвяк
Ўсё ж дагнаў нас ля самай магілы?
ЛЯВОНІХА
Ах, Лявоніха, Лявоніха мая!
Спамяну цябе ласкавым словам я, —
Чорны пух тваіх загнутых брывянят,
Вочы яркія, вясёлы іх пагляд;
Спамяну тваю рухавую пастаць,
Спамяну, як ты умела цалаваць.
Ой, Лявоніха, Лявоніха мая!
Ты пяяла галасней ад салаўя,
Ты была заўсёды першай у танку -
I ў «Мяцеліцы», i ў «Юрцы», i ў «Бычку»;
A калі ты жаці станеш свой загон,
Аж дзівуецца нядбайліца Лявон.
Ой, Лявоніха, Лявоніха мая!
У цябе палова вёскі — кумаўя.
Знала ты, як запрасіць, пачаставаць,
I дарэчы слова добрае сказаць,
I разважыць, i y смутку звесяліць,
A часамі — i да сэрца прытуліць.
Ой, Лявоніха, Лявоніха мая!
Дай жа бог табе даўжэйшага жыцця,
Дай на свеце сумным радасна пражыць,
Ўсіх вакол, як весяліла, весяліць.
Хай ніколі не забуду цябе я.
Ой, Лявоніха, Лявоніха мая!
ПАГОНЯ
Толькі ў сэрцы трывожным пачую
За краіну радзімую жах, —
Ўспомню Вострую Браму святую
I ваякаў на грозных канях.
Ў белай пене праносяцца коні, —
Рвуцца, мкнуцца i цяжка хрыпяць...
Старадаўняй Літоўскай Пагоні
He разбіць, не спыніць, не стрымаць.
У бязмерную даль вы ляціце,
A за вамі, прад вамі — гады.
Вы за кім у пагоню спяшыце?
Дзе шляхі вашы йдуць i куды?
Mo яны, Беларусь, панясліся
За тваімі дзяцьмі уздагон,
Што забылі цябе, адракліся,
Прадалі i аддалі ў палон?
Бійце ў сэрцы іх — бійце мячамі,
He давайце чужынцамі быць!
Хай пачуюць, як сэрца начамі
Аб радзімай старонцы баліць...
Маці родная, Маці-Краіна!
He усцішыцца гэтакі боль...
Ты прабач. Ты прымі свайго сына,
За Цябе яму ўмерці дазволь!..
Усё лятуць i лятуць тыя коні,
Срэбнай збруяй далёка грымяць...
Старадаўняй Літоўскай Пагоні
He разбіць, не спыніць, не стрымаць.
СТРАЦІМ-ЛЕБЕДЗЬ
He анёл у трубу уструбіў —
3 хмары бог старому Ною гаварыў:
«Поўна з краем чаша гневу майго
Ha людскія грахі ды бясчыннасці.
Вось надойдзе часіна суворая,
Лінуць з неба залівы бязмерныя
I абмыюць ад бруду смуроднага
Ўсю зямлю яны, белы-вольны свет».
Пачынаў тут Ной будаваць каўчэг
3 таго дзерава ліванскага.
Ўшыркі гэтаму каўчэгу — сто лакцёў,
A ўдаўжкі — болей тысячы.
Ды узяў туды Ной i птах i звяроў,
Каб не звёўся іх род з зямлі.
Ды не плыў к яму з мора сіняга
Страцім-лебедзь — горды, моцны птах.
Яго звычаі — арліныя,
Яго ўцехі — сакаліныя;
Пер'і-пер'ечкі бялеюцца
Ды на золку агнявеюцца.
У яго ў крыле — трыста тры пяра:
Узмахне крылом — быццам бор шуміць,
Узмахне другім — што мяцель гудзіць.
Як учнуць дажджы,— пацякла вада,
Разлілася горш ад павадка.
Затапіла ўсе лугі-лагі,
Ўсе лугі-лагі, ўсе лясы-бары;
Уздымаецца вышэй ад гор.
Птахі ў небе стаяй лётаюць,
Енчаць жаласна, ад нуды крычаць,
Выглядаюць стуль прытулачку.
A па ўсёй зямлі толькі хвалі б'юць,
Толькі хвалі б'юць белай пенаю.
Ды па іх дужы, смелы плавае
Страцім-лебедзь — горды, моцны птах.
Узмахне крылом — быццам бор шуміць,
Узмахне другім — як мяцель гудзіць.
I населі тут на лебедзя
Птахі дробныя ўсёй стаяю.
Лебедзь з сілы выбіваецца,
Птушкі ажна усцяшаюцца.
Дзень ён плавае, другі-трэці дзень,
Ha чацвёрты стаў прасіць-маліць:
«Вы ўзляціце хоць на час які,
Выбіваюся з астатніх сіл.
Дайце вы грудзям, гэй, вальней ўздыхнуць!
Дайце вы крылам, гэй, шырэй ўзмахнуць!»
He паслухалі птахі лебедзя.
Пацямнела у яго ў вачах,
Крыллі ўрэшце надламаліся,
Галава ў ваду апусцілася.
І пайшоў на дно мора сіняга
Страцім-лебедзь — моцны, горды птах.
Ад усіх цяпер патомкі ёсць,
Ды няма адных — Страцімавых.
МАЛАДЫЯ ГАДЫ
Маладыя гады,
Маладыя жадання!
Hi жуды, ні нуды,
Толькі шчасце кахання.
Помніш толькі красу,
Мілы тварык дзявочы,
Залатую касу,
Сіняватыя вочы.
Цёмны сад — вінаград,
Цвет бяленькі вішнёвы, —
I агністы пагляд,
I гарачыя словы.
Будзь жа, век малады,
Поўны светлымі днямі!
Пралятайце, гады,
Залатымі агнямі!
РАЗРЫТАЯ МОГИЛА
Мелкий дождь сечет и льется;
Ветер злобно в хату рвется,
В поле стоном отдается,
Стукнет вдруг ко мне в окно;
Сердце бедное забьется,
И внезапно в нем проснется,
И внезапно всколыхнется
Все, что умерло давно.
Вспомнит сердце, что любило,
Вспомнит молодость и силу,
Что исчезло, что уплыло —
Все припомнит, как во сне.
Вижу: сердце не забыло
Все, что жизнь в нем загубила..,
И разрытою могилой
Веет грустно в душу мне.
ИЗ ЦИКЛА "СТАРИННОЕ НАСЛЕДСТВО " СОНЕТ"
Суровый Дант не презирал сонета...
А. Пушкин
Что из того, что стих в душе кипит?
Он через холод мысли протекает
И тут лишь твердость формы обретает,
Как воск, что при гаданьи в воду влит.
Поэт всегда обдуманно творит.
В тот миг, когда вал чувства грудь вздымает,
С мерилом ум холодный выступает:
Он взвесит все, проверит, расчленит.
Таков и ты, чертящий над землёю
Ночное небо яркою дугою,
Блестящий, золотистый метеор.
Горишь ты, оплавляешься, несешься
Весь в искрах огневых за кругозор,
А в глубине холодным остаешься.
ПРОЧТИТЕ С УЧАСТЬЕМ ПРАВДИВУЮ ЭТУ
Прочтите с участьем правдивую эту.
Печальную быль.
Упали горячие, чистые слезы
На серую пыль.
Сверкали дрожащие чистые слезы,
Срываясь, катясь.
Но в душной и серой пыли обратились
В холодную грязь.
СМЕХ И ГОВОР
Смех и говор. В пестрой юбке обезьянка
Корчит уж «как баба ходит по воду»,
И гудит «Тоску по родине» шарманка;
Я же к птичке в клетке «счастье» брать иду.
Но с таким стараньем клювом вынимает
Птичка серая мне голубой билет,
Что душа невольно верить ей желает:
«Не обманешь?» - «Нет!»
«Серьезно, птичка, нет?»
СЧАСТЬЕ, ТЫ ВЧЕРА БЛЕСНУЛО МНЕ НЕСМЕЛО
Счастье, ты вчера блеснуло мне несмело,
И поверилось, что жизнь проста, легка,
В сердце зыбком что-то пело и болело,
Радость душу мне щемила, как тоска.
А сегодня вновь мечтой себя туманю,
Книгу развернул, но не могу читать.
Как случилося. что полюбил я Аню,
Разве знаю я? Да и к чему мне знать?»
Я ВСПОМИНАЮ ВАС ТАКОЙ ПРЕКРАСНОЙ, СТРОЙНОЙ
Я вспоминаю Вас такой прекрасной, стройной,
И тайно мне милы и голос Ваш, и смех,
И теплота руки, и взор очей спокойный,
И легкой шапочки морозный, темный мех.
Три года протекли, как нам пришлось расстаться.
Не посещай меня, воспоминаний час!
От них проснется боль, и мысли омрачатся,
И горечь все зальет... Я вспоминаю Вас.
***
Забудется многое, Клава,
Но буду я помнить всегда,
Как в сердце шипела отрава
Любви, и тоски, и стыда, -
Тебя в темно-синем платочке
И песню, что пела мне ты:
Прошли золотые денечки,
Осталися только мечты.
ПОДЫМИ К НЕБЕСАМ СВОИ ВЗОРЫ
Подыми к небесам свои взоры –
И ты станешь опять, как дитя,
И затихнут больные укоры,
Пропадут, от души отлетя.
Ей не нужно ни счастья, ни ласки,
В сердце нет ни тоски, ни забот.
Ты — царевич мечтательной сказки.
Эта тучка — ковер-самолет.
***
Слышишь гул? Это дико-печальный лесун
Заиграл на лесной, позабытый уж лад.
Под руками его, как на море бурун,
Словно тысячи туго натянутых струн,
Тонкоствольные сосны гудят.
Отгадай, отчего взволновалась река,
Шепот тихий идет к полосе с полосы,
И о чем им звенит говорок ветерка,
Что дрожит и блестит на листах дубняка, -
Капли слез иль холодной росы?
ОЗЕРО
Тут рос густой, суровый бор,
И леший жил; когда ж топор
В бору раздался, - леший сгинул
И, уж невиданный с тех пор,
Нам зеркальце свое покинул.
Как будто в мир иной окно,
Лежит, спокойное, оно,
Теченье жизни отражает
И все, что сгинуло давно,
В холодной глубине скрывает.
***
Скоро вечер в прошедшее канет.
Блещут звезды пушистые, светит
Месяц бледный, холодный и тянет
Из реки серебристые сети.
В них русалки запутали косы, -
Рвут и путают влажные нити...
Ночь плывет над землей, сеет росы,
Тихо шепчет русалкам: «Усните».
***
На нас томительно, угрюмо наплывает
В выси чудовище, окутанное мглою.
Все стихнуло. Но вот блестящей полосою
Меч огневой ее внезапно рассекает.
Ударил метко он - и грохот прокатился!
Блистает грозный меч, удары не смолкают,
И кровь холодная уж бурно вниз спадает,
А люди говорят, что это дождь пролился.
ТРИОЛЕТ
Красавец юный, триолет
К.Фофанов
На солнце загляделся я,
И солнце очи ослепило.
Затем, что сердце свет любило,
На солнце загляделся я.
Наощупь я пошел, но была
Не в стыд мне слепота моя:
На солнце загляделся я,
И солнце очи ослепило.
ТРИОЛЕТ XVIII ВЕКА
Мне долгое забвенье Вами
Чернее Ваших черных кос.
Пронзает душу остриями
Мне долгое забвенье Вами.
Я побледнел от томных слез
И начал триолет словами:
«Мне долгое забвенье Вами
Чернее Ваших черных кос».
(ТРИОЛЕТ)
Николай Иваныч! Вы ли?
Гласный города отец!
Вот уж, право, изумили!
Николай Иваныч! Вы ли?
И солидный бы купец,
А ведь с сахаром накрыли.
Николай Иваныч! Вы ли?
Гласный города отец!
В СТАРОМ САДУ
Изящный сад - такой, как у Ватто:
Белеют статуи в листве зеленой,
Вдали - прохладный грот, фонтан бессонный
Беседка... Верно, саду лет уж сто.
Весь погружен душой в былые дни,
Смотрю мечтательно, рассеянно листаю
Поэта нового... и закрываю,
Смущенный тем, что
Это не Парни.
И3 Я. КУПАЛЫ. ДЛЯ ТЕБЯ, ОТЧИЗНА ПРЕДКОВ МОИХ
Для тебя, отчизна предков моих,
Ничего не пожалею я на свете.
Я на целый мир воспел бы долы эти
И воздвиг дворцы на кладбищах твоих.
Рад бы я тебя душой согреть,
Солнце взять и звезд небесных золотых
И венок сплести тебе из них,
Что б сияла ты в добытом цвете.
За тебя готов погибнуть я в бою
С той неправдою, что терпиш ты от Бога
И от сына своего слепого.
За тебя свою я душу погублю
И за это лишь прошу тебя, молю:
Не гони меня от сврего порога.
По оценке белорусского литературоведа, поэта А. Лойко: "Максим Богданович как творец, мыслитель, историк ... уникальное, феноменальное явление, которое не укладывается ни в рамки своего времени, ни в рамки целых литературных эпох".
Одним из первых поэт обогащает национальную литературу новыми для нее стихотворными формами и тематическими направлениями, переводами на белорусский язык произведений классиков мировой литературы. Рассказы Максима Богдановича, как утверждает литературовед Т. Короткая, "лежат у истоков национальной прозы, а его критические исследования во многом предопределили развитие литературной критики, стали фундаментальной основой в изучении истории литературы".
Максим Богданович был среди тех пионеров белорусского национального возрождения, кто пытался показать место и роль белорусского народа в истории и времени, сформулировать национальную идею белорусов, осмыслить пути дальнейшего развития белорусской нации.
Как считает А. Лойко: "Все Ярче видится фигура Богдановича в контексте мировой литературы". По мнению переводчика произведений поэта на английский язык В. Рич из Великобритании, Максим Богданович "входит в пантеон великих поэтов мира, как равный среди равных".
Роль и значение Максима Богдановича в развитии белорусской изящной словесности, в национальном и духовном возрождении белорусов высоко оценено потомками. Творческое наследие Максима Богдановича изучает одна из отраслей белорусского литературного науки - багдановичазнавства.
Собрание сочинений поэта в двух томах выходил в Минске в 1927-1928 гг. и в 1968 г. Полное собрание сочинений в трех томах изданы в Минске в 1992-1995 гг. Кроме того, в 1981 г. в Минске вышло факсимильное издание сборника "Вянок".
Память Максима Богдановича увековечена в названии крупной улицы Минска. Впрочем, можно было бы запросто найти и другую, не менее крупную, чтобы не переименовывать улицу Горького, но тут уж, хотели как лучше, а вышло, как всегда не очень по-людски. Улицы его имени есть также в Бресте, Витебске, Гомеле, Гродно, Могилеве, Нижнем Новгороде, Ярославле, Ялте и других населенных пунктах. Его имя присвоено школам и библиотекам во многих городах Беларуси.
О жизни и творчестве Максима Богдановича сняты три кинофильмы и один видеофильм. Его судьбе посвящен поп-опера Игоря Поливода (либретто составлено Леонидом Прончака) "Максим" и оперетта Юрия Семеняко на либретто Александра Бачило "Зорка Венера".
На стихи Максима Богдановича записывались музыкальные произведения. Некоторые из них стали народными песнями ("Лявоніха", "Зорка Венера", "Слуцкія ткачыхі").
Знаменитый вокально-инструментальный ансамбль "Песняры" не раз обращался к творчеству поэта. Отдельно следует отметить программу "Венок", полностью составленную из песен на стихи Максима Богдановича, музыку к ней написали Владимир Мулявин и Игорь Лученок.
Произведения белорусского поэта переведены на два десятка языков мира (среди них такие распространенные, как английский, испанский, немецкий, польский, русский, украинский, французский), публиковались в Великобритании, Германии, Польши, России, Франции, Югославии и других странах. Еще в 1950-е гг. в Москве был издан большой сборник его избранных произведений на русском языке в переводе лучших советских поэтов.
100-летие со дня рождения классика белорусского литературы Максима Богдановича было отмечено в календарном списке ЮНЕСКО "годовщины выдающихся личностей и событий" на 1991.
9 декабря 2012 года в Минске прошел митинг в честь памяти поэта. Чтобы положить цветы к памятнику Богдановича пришли учащиеся школ, Суворовского училища, литературные деятели, работники музея М.Богдановича, а также потомки поэта.
Я хотел бы встретиться с Вами на улице
В тихую синюю ночь
И сказать:
«Взгляните на эти огромные звезды
Яркие звезды Геркулеса!
К ним летит наше солнце,
И стремится за солнцем земля.
Кто мы такие?
Всего лишь попутчики в небесах.
Так для чего на Земле
Распри и ссоры, боль и горе,
Если мы все вместе летим
К звездам?»
(Максим Богданович)
Фоторепортаж с портала TUT.BY
Стихи с сайта Максима Богдановича
В статье использованы фотографии и материалы сайта "Литературный музей Максима Богдановича"
Комментарии