Прослушка как "стучала" Сталину,так же "стучит" и Путину

Петр Саруханов — «Новая»

Разгул политического сыска в стране уже даже не скрывают. Если раньше прослушивание инакомыслящих и наружное наблюдение за ними использовались как возможность при случае ударить ниже пояса и оказать психологическое давление (публикация разговоров Бориса Немцова или видеозапись встречи Геннадия Гудкова с Владимиром Рыжковым), то теперь на их основе без существенной проверки заводят уголовные дела (дело Лебедева — Развозжаева — Удальцова).

«Новая» расспросила лидеров протестного движения и бывших крупных госслужащих об их опыте столкновения с неразлучными методами спецслужб: прослушкой и наружкой. Факты, мифы, догадки, опасения, шутки, любопытные истории и полезные советы — в рассказах наших «свидетелей».

Геннадий ГУДКОВ, бывший сотрудник КГБ, экс-депутат Госдумы:

«Хотите обо мне что-то узнать? Представьтесь сотрудником СМИ, я вам сам все расскажу!»

— Первый раз я столкнулся с прослушкой в 2002 году, когда у меня был конфликт с руководством Генштаба вооруженных сил России. Я обвинял их в сдаче наших интересов на Кавказе, в частности в Грузии. Я только пришел в Думу, проехал по Кавказу, начал возмущаться. Меня предупредили знакомые офицера, который просил передать, что в отношении меня проводятся такие мероприятия. На контроль было взято пять или шесть телефонов. Потом в моей жизни еще несколько раз звонили люди, говорили: «Мы уважаем вашу позицию, но имейте в виду, у нас есть достоверная информация, что ваш телефон и телефоны вашего окружения поставлены на технический контроль». Это было еще три-четыре раза, пока я был депутатом Госдумы. А наружное наблюдение, с учетом моей биографии, за мной выставляли крайне редко, я его выявляю достаточно хорошо.

Когда я в декабре вошел в протестное движение, я уже точно знал, что по мне идет работа целого подразделения ФСБ. Они собирали на меня информацию, осуществляли полный контроль телефонных переговоров довольного большого круга лиц, выходили на некоторых бизнесменов, рекомендовали поменять контрагента, потому что доход компании Гудкова может быть использован на финансирование оппозиционной деятельности. Примерно такие профилактические беседы были проведены с несколькими десятками моих знакомых.

В этот же период, в конце декабря — начале января, я пару раз обнаруживал на своей машине радиомаяки. Они представляют из себя мобильные телефоны с особой программой, которые упаковываются в целлофан и крепятся под днищем машины или за крылом.

Когда закончилась «итальянская забастовка» (эсеры пытались блокировать принятие нового закона о митингах, внеся сотни мелких поправок. — Ред.), я вместе с коллегами по «Справедливой России» пошел в ближайший ресторанчик попить кофе и пошутил, что потом будут пленки с нашим участием. И я угадал, появились подметные пленки. Они были сопровождены меню, сколько там стоят омары и крабы, хотя мы пили кофе, заказали по бокалу вина, а кто-то — 50 грамм виски. Мы же привыкли, что нас узнают, на нас смотрят, фотографируют иногда, что поделать.

Человек почти беззащитен перед техникой. Телефон никуда не денешь, компьютер никуда не денешь, сигнализация в машине иногда позволяет прослушивать машину. Причем зачастую это делается на коммерческой основе.

Сейчас активность снизилась, они решили вопрос по удалению меня из Думы. По моей оценке, по мне работали многие десятки сотрудников правоохранительных органов и спецслужб. Если десяток телефонов стоит на техническом контроле, что это такое? Надо отслушать. Надо, если это интересно, составить меморандум, то есть расшифровать разговор. Это довольно трудоемкая работа, там сидят девочки, которые расшифровывают в том числе наши крепкие выражения. А если взять всю оппозицию, то на это по стране брошены многие тысячи сотрудников, которые отвлекаются от прямых своих задач борьбы с преступностью.

Хотите обо мне что-то узнать? Позвоните мне, представьтесь сотрудником какого-нибудь издания, я вам сам все расскажу! На фиг вам в ЖЭК ехать и два часа намеками выяснять, проживает ли человек по этому адресу.

Техника при прослушивании никак себя не проявляет. Разговоры о том, что телефон быстро садится — чушь, надо заряжать правильно. Могут быть подготовительные мероприятия: какие-то непонятные ремонтные действия в вашем кабинете или квартире, подозрительные действия посетителей, которые могут прилепить микрофон под стол.

Уборщица может вносить любую технику и менять элементы питания. Это, извиняюсь, чайники говорят: «У меня в трубке что-то щелкнуло, наверное, меня слушают». Дурак ты! Канал еще и почистят, чтобы получить хорошее качество, чтобы там ничего не хрюкало, чтобы тебя удобнее слушать было, потому что девочкам в наушниках сидеть, твое бормотание расшифровывать!

Илья ЯШИН, «Солидарность» и «Республиканская партия России — Партия народной свободы»:

«Криминальный авторитет опознал в сопровождавших меня людях ментов, выразил уважение и предложил помощь»

— Наружное наблюдение за политическими активистами, как правило, не преследует цель собрать информацию. Иначе бы слежку организовали так, что мы бы ее просто не замечали. Но обычно за мной и моими коллегами ездят и ходят совершенно открыто, явно давая понять: мы присматриваем за тобой, парень.

Если оперативник вдруг начинает вам активно «сочувствовать», это первый признак того, что вас вербуют. Официальных предупреждений о том, что меня берут в разработку, конечно, не было. Хотя один документ, который имеет ко мне отношение, я видел. После летних обысков мой адвокат Вадим Прохоров сумел добыть через суд так называемую «оперативку» на меня, подготовленную центром «Э». Но ничего особенного там нет: адреса, телефоны, родственники, некоторые из моих друзей и коллег под грифом «близкие связи». Подтверждение того, что за мной присматривают, но не более того.

Обычно «охранка» активизируется накануне федеральных выборов или крупных акций протеста. Тогда в ход идет весь арсенал: блокирование телефонов, наружка, мелкие провокации, взлом почтовых ящиков.

Самые смешные опера работают в регионах. Помню, я приехал в Ульяновск: рабочие на проходной одного из заводов организовали митинг и пригласили меня выступить. Местные «борцы с экстремизмом» были явно обеспокоены моим приездом и сопровождали меня буквально от двери до двери. Периодически мы от них отрывались на машине, сбрасывали хвост. Через какое-то время они нас находили. В конце концов, сотрудник в штатском даже подошел ко мне и попросил больше так не делать. Мол, не мешайте нам выполнять работу, мы и так из-за вас без выходного остались.

А когда мы сидели в кафе, оперативники встали у основного и черного входа, чтобы я не ускользнул. И тогда ко мне из-за соседнего стола подошел коренастый дядька, оказавшийся неким криминальным авторитетом. Он сказал, что его ребята опознали в сопровождавших меня «штатских» ментов, выразил уважение и предложил помочь. Давай, говорит, мы их нахлобучим, а тебя отвезем незаметно, куда скажешь. Я отказался, хотя с трудом сдержал смех.

В Красноярске еще был комичный эпизод. Я на пару дней приехал в город, чтобы принять участие в акциях протеста. Весь день за мной ходили «топтуны». Вечером я поселился в маленькой гостинице.

Где-то в час ночи решил прогуляться и купить кефир. Выхожу — а в коридоре на скамеечке мирно спит сопровождавший меня весь день «борец с экстремизмом». Будить я его не стал. Пусть отдохнет человек.

Помехи в связи, частые сбои нередко бывают признаком того, что у вашего телефона «выросли уши». Но сказать наверняка все равно нельзя: может, просто у вашего оператора проблемы на линии. Не говорите по телефону ничего, что можно использовать против вас. Если человек сам себя не дискредитирует, спецслужбам будет очень сложно к нему подкопаться.

Владимир РЫЖКОВ, сопредседатель «Республиканской партии России — Партии народной свободы» (РПР-ПАРНАС):

«На Лубянке создан специальный департамент: триста офицеров, которые могут делать кибератаки»

— Вся моя переписка читается, разговоры прослушиваются, а время от времени за мной ведется наружное наблюдение.

Был один период, когда меня «вели» от работы до дома. Однажды, например, на меня сзади напали и обсыпали каким-то белым порошком, видимо, чтобы напугать.

Откуда мне известно, что они читают мою электронную почту? А как по-другому объяснить факт того, что на месте, в котором я договариваюсь о встрече со своими приятелем, неожиданно появляются провокаторы. Они получают график моих передвижений из переписок. Зачем им взламывать почту, если, как мне известно, на наших почтовых серверах сидят чекисты и есть система СОРМ, которая дает доступ к электронной почте и телефонным звонкам? Они взламывают почту только в тех случаях, когда хотят привлечь внимание, устроить публичный скандал.

Случай с Геннадием Гудковым яркое подтверждение того, что над прослушкой работают десятки людей, целые департаменты посажены на политический сыск. Я позвонил Гудкову и договорился встретиться с ним через полчаса на «том же месте», обсудить организацию шествия 4 февраля. Мы не называли место. То, что в кафе была тут же подтянута бригада наружного наблюдения с техникой, которая обеспечила съемку, означает, что наблюдение велось длительное время. Они знали, где мы встречались с Гудковым еще полтора месяца назад.

Когда были выборы в Барнауле, в нашем штабе два-три дня не работала мобильная связь, причем, палочки, которые показывают уровень связи, были максимальными. Никто не мог до меня дозвониться, чтобы сделать звонок, нужно было отойти от помещения на 100-150 метров. Штаб глушили.

Впервые я столкнулся с методами работы спецслужб 4-5 лет назад. Я это связываю с именем Суркова. Мне кажется, что систематически и активно стали следить и прослушивать именно в сурковское время. Мне несколько лет назад говорили, что на Лубянке создан специальный департамент: триста офицеров, которые могут делать кибератаки, взламывать и вскрывать почты. Я знаю, что они давно сидят в наших крупнейших мобильных операторах. У них выстроена целая система, на них работают специалисты, есть факультет в Высшей школе КГБ, где обучают киберпреступлениям и прочим делам. В общем, надо исходить из того, что Большой брат видит все.

Ксения СОБЧАК, телеведущая:

«Когда меня начали прослушивать, мобильный стал быстрее садиться»

— В первый раз я столкнулась с прослушкой в начале лета этого года. Накануне вручения премии «Муз-ТВ», из числа ведущих которой меня жестко исключили, у меня состоялся телефонный разговор с Артемием Троицким, который был приглашен на мероприятие в качестве номинанта. Он предложил мне со сцены зачитать мою записку. Я согласилась, продиктовала ему под запись текст, положила трубку и не обсуждала этот разговор больше ни с кем.

В разгар премии мне позвонил Троицкий. Он был в шоке, сказал, что к нему перед самым выходом на сцену подошли двое мужчин и предупредили, чтобы он не зачитывал послание от Собчак. Очевидно, что они прослушивали мой телефон и знали про договоренность с Троицким.

Что касается технических моментов, то я замечала, что когда меня начали прослушивать, мобильный стал быстрее садиться. Но мне нечего скрывать, поэтому я не очень переживаю по этому поводу.

Борис НЕМЦОВ, сопредседатель РПР-ПАРНАС:

«Я позвонил на собственный номер — трубку взял некий майор Костомаров»

— Я не помню, когда в первый раз столкнулся с работой спецслужб. Это было еще в моем политическом детстве. Они публиковали мои телефонные разговоры в провинциальных газетах, а когда я работал в Физическом институте, постоянно спрашивали меня, почему я общаюсь с иностранцами. Но основная слежка началась при Путине. За мной следили и следят тотально. Они подслушивают мои телефонные разговоры и не стесняются публиковать их в «путинских СМИ» типа LifeNews. Последняя публикация касательно Развозжаева, где указаны дата моего приезда в Киев и график встреч — свежее подтверждение тому, что я под постоянным контролем. Они приставляют к моей машине навигатор, который мой водитель периодически обнаруживает и снимает. Нашисты встречают и провожают меня в аэропортах, устраивают всякие провокации. Они очень точно знают мое местонахождение, коль скоро организовывают провокации вроде кидания унитаза на машину в момент ее подъезда. Они просматривают социальные сети, читают переписки, а теперь еще и пытаются пролезть в мой Skype. Мне часто говорят, что я онлайн в Facebook, тогда как меня там нет. Они читают мою электронную почту, яркое подтверждение тому переписка с Владимиром Кара-Мурзой, которая оказалась в открытом доступе. Нет, они не взламывают почтовый ящик, они просто читают письма, тихонько подглядывают.

Они творят чудеса с моим мобильным телефоном, переключая его на себя. Люди звонят мне, а попадают к ним. Например, во время марша 15 сентября я набрал со своего телефона собственный номер — трубку взял некий майор Костомаров.

Это неприятная история, но я уже свыкся с этой мыслью. У меня нет охраны, нет второго телефона. Я облегчаю жизнь и сужаю расходы налогоплательщиков на политический сыск и слежку. Вы представляете, если они доложат Путину: «У Немцова сто новых телефонов, нам нужно увеличить штат еще на сто человек, чтобы за ним следить!». Я считаю, что это неправильно: пусть эти деньги лучше уйдут к врачам и учителям.

Юрий СКУРАТОВ, бывший генпрокурор России:

«Каждый день на стол Ельцину ложилась оперативная справка: что я делал в тот или иной день»

— Впервые я столкнулся с прослушкой как руководитель органа, который осуществляет надзор за оперативно-розыскной деятельностью. В тот период была очень важная проблема: если раньше прослушкой занимался только КГБ, и контролировать было легче, то мы столкнулись с тем, что появились частные охранные компании и новые органы, которые этим правом обладают. Мы пытались навести порядок, но это очень тяжелая сфера, учитывая наши исторические традиции. Я знаю, что Ельцин и Черномырдин понимали, что слушают даже их.

В законе об ОРД было записано, что форма и методы осуществления ОРД не являются предметом прокурорского надзора, но нам удалось договориться с президентом, и он предложил отредактировать эту статью, чтобы вернуть надзор прокуратуре. Обычно все ведомства всегда поддерживают то, что исходит от президента. Здесь — все силовые ведомства выступили против нас. Пришлось с каждым из них воевать. Законопроект все-таки пошел. Но дошло до того, что мне позвонил руководитель администрации президента Бордюжа и сказал: «Юрий Ильич, мы планируем наложить на этот проект вето». Я ответил: «Вы в своем уме? Как вы себе это представляете? Президент вносит законопроект, Госдума его поддерживает, и президент же накладывает вето?» На этом примере я убедился, насколько эта тема тяжелая.

То, что слушают меня, я знал по определению. Думаю, что большее внимание ко мне было во время службы, хотя, конечно, меня слушали все последующие годы, когда я выдвигал свою кандидатуру на пост президента, пытался избраться в Совет Федерации и Госдуму. Был период (я даже сейчас не могу назвать тех людей, которые меня об этом предупреждали), когда каждый день Ельцину ложилась оперативная справка: что я делал в тот или иной день, куда ходил, с кем общался. Говорили, что это была задача Рушайло (в то время первый замначальника ГУОП. — Ред.), ну и Владимира Владимировича тоже. Они тотально мною занимались. А в наружном наблюдении за мной — поскольку я и так был под охраной ФСО — не было смысла.

У общества нельзя вырабатывать ощущение, что эти методы в принципе порочны, не нужны. Серьезное преступление, совершенное в условиях неочевидности, не раскроешь без ОРД.

В свое время многие сотрудники, пришедшие в ФСБ из демократов, говорили: «Ох, прослушивание! Как это плохо!» Это дилетантизм! Главное, чтобы это осуществлялось в соответствии с законом, под контролем и в тех целях, которые необходимы, а не было инструментом борьбы с политическими оппонентами.

Я знаю, что техника нормального прослушивания стационарных телефонов такова, что не влечет за собой внешних признаков. А вот что касается мобильников, то ведь у нас же многие бизнес-структуры нанимают службы, которые работают не так квалифицированно, и я не исключаю, что прерывание, понижение слышимости и разного рода сбои являются показателями, тем более что в народе утвердилось такое мнение.