Собчак: три проигранных ставки

 

Анатолию Собчаку сегодня исполнилось бы 75 лет. О нем всегда будут спорить, но то, что это фигура, навсегда вошедшая в историю страны и города, сомнению уже не подлежит.

Более того, это политик, во взлетах и падениях которого отобразились взлеты и падения нашего общества в эпоху революции рубежа 1980-90-х и наставшего после нее термидора. Следующий этап, бонапартистский, Собчак едва успел застать и одобрить, однако если бы дожил, уж вряд ли был бы в восторге от сегодняшней фазы его развития. Но каждая из трех исторических альтернатив, которые были испробованы нашей страной до этого, оборачивалась переломом политической карьеры Собчака. Об этих трех грандиозных ставках, проигранных им одна за другой, здесь и пойдет речь.

Первый этап начался весной 1989-го, с телетрансляций I съезда народных депутатов СССР, и достиг пика к началу 1990-го. Тогда рейтинг Собчака был примерно таким же, как у Горбачева и Ельцина. Собчак был одним из лучших (а то и лучшим) либеральным оратором этого парламента, но по многим пунктам занимал позицию, близкую к центристской, а потому мог считаться своим и среди демократов, и среди консерваторов (правда, при неудачном для себя повороте событий мог оказаться чужим и там, и там).

Какой он видел свою дальнейшую карьеру? Как и всякий честолюбивый человек и политик, Собчак стремился подняться как можно выше. Но с каким политическим проектом он связывал тогда свой дальнейший подъем? Судя по всему, с радикальным обновлением СССР при его сохранении, и с радикальным, но эволюционным обновлением советского политического класса. В этой державе и внутри этого класса он и рассчитывал занять одно из первых мест.

Надежду на такие гигантские и одновременно мирные перемены он связывал с Михаилом Горбачевым, который, как ему тогда казалось, способен быстро и радикально изменить державу, а с ним, Собчаком, заключить прочный политический союз. Такова была первая большая политическая ставка.

На подобный поворот событий тогда еще многие надеялись — поголовное разочарование в перестройке наступило позже. А в марте 1990-го Собчак, вопреки протестам всех антигорбачевцев, как демократических, так и консервативных, всеми силами продвигал Горбачева на свежеучрежденный пост президента Советского Союза, и не через всеобщие выборы, а с тем, чтобы его немедленно избрал депутатский съезд. Освобождаемую Горбачевым должность председателя этого съезда Собчак рассчитывал занять сам.

Были ли шансы? На самом деле, их не было вовсе. Даже если бы Собчак вел себя как мастер изощренных интриг, каким он никогда не был, даже если бы придержал свое остроумие и не высмеивал публично злопамятных высших номенклатурщиков, этот съезд все равно не выбрал бы его спикером. Он и Горбачева-то в президенты избрал весьма скромным большинством. Слишком тупа и близорука была номенклатурная масса и слишком нерешителен ее лидер.

В других условиях борьба Собчака за спикерство могла стать упорной, а поражение — почетным, может быть даже недалеким от успеха. Но, поскольку язвительный и прямолинейный Собчак как раз в тот момент восстановил против себя оба крыла всесоюзного парламента, число полученных им голосов оказалось неожиданно скромным, и разгром – полным. Первая ставка была вчистую проиграна, и Собчак понял, что в союзном парламенте карьерных перспектив у него больше нет.

Лишь позднее стало ясно, что нет больше перспектив и у всего горбачевского проекта. Советский Союз шел к ГКЧП и распаду. Собчак, сам о том не догадываясь, вовремя покинул лодку — до того, как она перевернулась.

Но тогда, весной 1990-го, ему нужно было думать о новом старте. В Петербурге (точнее, еще в Ленинграде) только что был избран новый городской Совет с демократическим большинством. То, что Собчак не выставлял свою кандидатуру на этих выборах, показывало, насколько он не догадывался о близости своего фиаско в союзном парламенте. И тут вдруг удача: демократы в Ленсовете сразу же перессорились и надумали, что им необходим объединитель — самый популярный политик-демократ города. Собчака спешно провели в депутаты на дополнительных выборах и в мае 1990-го сделали председателем Ленсовета.

Это была вторая его ставка – на новый российский политический класс демократов, выдвинутых народом на свободных выборах. Но к концу 1990-го Собчак и большая часть депутатского корпуса уже открыто ненавидели друг друга. Собчак был умереннее депутатского большинства, он старался препятствовать революционным решениям и декларациям, чтобы не слишком ссориться с центром и не накалять страсти "дома". Для фактически первого лица в городе, ощутившего уже огромную ответственность, это была позиция, не лишенная оснований.

Кроме того, он любил порядок, расторопность и исполнительскую дисциплину, а депутаты были склонны долго спорить и медленно решать, вели себя вольно, по каждому поводу имели свое мнение. К тому же они принимали обращенное в свой адрес легендарное собчаковское остроумие ничуть не толерантнее, чем старые номенклатурщики.

И еще один важный момент, о котором, конечно, не говорила ни одна из сторон: ни Собчак, ни депутаты-демократы, толком не знали, как справиться с горой проблем, которая навалилась на город по случаю распада старого и отсутствия нового экономического строя. Раздражение друг против друга возникало само собой.

Это был печальный для общества раскол, который был доведен Собчаком до предельной остроты, но возник бы и при любом другом, даже и самом покладистом главе Ленсовета. Политический класс призыва 1990 года был слишком инфантилен, разномастен и неопытен. Он не мог долго играть руководящую роль и вряд ли имел причины винить в этом Собчака. К сегодняшнему дню эти несколько сотен людей почти поголовно выпали и из власти, и из оппозиции. Исключений всего несколько, причем "звезда всероссийского масштаба", пускай и с особой репутацией, из этого круга вышла всего одна – Владимир Чуров.

Вторая ставка Собчака была тоже проиграна, но лично для него это на первых порах лишь открыло новые горизонты. В июне 1991-го горожане огромным большинством избрали его мэром. И тогда была сделана третья ставка – с одной стороны, на бюрократическую машину, лично ему подчиненную, а с другой – на всенародную популярность.

Август 1991-го стал вершиной карьеры Собчака, но дальнейший путь вел вниз. Времена лидеров с естественным, не подогреваемым специальными мероприятиями, рейтингом заканчивались. Любовь рядовых людей к политикам слабела на глазах, и Собчак не знал способов ее удержать. Он не был циничным популистом, как Аман Тулеев. Не был виртуозом бюрократического бизнеса, как Юрий Лужков. Не был инстинктивным автократом, как старые номенклатурщики, которые в ту пору толпами возвращались на руководящие должности. Чиновно-коммерческий аппарат города начал его отторгать, в Москве объявились сильные враги в охранительных структурах, и это предрешило его поражение на губернаторских выборах 1996-го. Собчак был слишком интеллигент-шестидесятник. У него было слишком много границ, которые он не считал возможным переступать. Это и дало фору его противникам.

Третья ставка была проиграна, и никаких новых возможностей не предоставила. Революция закончилась, в свои права вошел термидор, и слишком яркие, негибкие, не умеющие принимать цвет местности люди сходили с дистанции один за другим.

Но в 1999-м, после нескольких лет преследований, эмиграции и почти полного забвения, Собчак вроде бы возобновил карьеру. Заря путинской автократии, на первых порах умеренной и старающейся быть компетентной, многим внушала тогда надежды. Тем более Собчаку, который мог рассчитывать, что былой ближайший сотрудник, называвший его "старшим товарищем", продвинет его на какой-нибудь решающий пост в судебной, например, системе.

Внезапная смерть помешала Собчаку сделать свою четвертую ставку — которую бы он тоже наверняка проиграл. При всей его избыточной любви к единоначалию, при всех предубеждениях против парламентаризма и прочих изначальных или благоприобретенных спорных политических установках, Собчака как-то сложно представить в роли шумливого реакционера, ненавистника прессы и певца неправосудных приговоров.

Он останется в памяти как одна из самых ярких и самых обаятельных фигур той неповторимой эпохи, которая и для него, и для общества начиналась с огромных надежд и закончилась огромными разочарованиями.

Сергей Шелин