Эдуард Амвросиевич Чарторыйский, или Не вполне юбилейные аналогии…

Разумеется, автору этих строк известно, что знатного польского патриота и любимца царя Александра (бывшего даже министром иностранных дел империи) князя Чарторыйского звали Адам, а вовсе не так же, как Эдуарда Шеварднадзе. Да-да-да, звали его не так, но аналогии между паном Чарторыйским и товарищем Шеварднадзе имеются. И пренеприятные аналогии, надобно сказать. Из песни слов не выкинешь – и вспомнить их во время юбилея 1812 года ой как стоит.

Начнем с того, что война 1812 года была, конечно, неизбежна… Но вот в том, что началась она именно в 1812 (а не в 1813 или 1815)  и закончилась не буржуазными реформами, а созданием «Священного союза», есть «заслуга» князя Адама. И немалая.

Начнем издалека – с Тильзитского мира. Его принято называть «унизительным для России», но мало кто знает, что пятилетка 1807-1812 гг. стала поистине «золотым веком» для российской мануфактурной промышленности. Присоединение России к «континентальной  блокаде» одним махом убрало конкуренцию английских товаров на внутреннем рынке. Одновременно упали и цены на хлеб, который ранее помещики успешно сбывали в ту же Англию.

Для дворянства, привыкшего к «английским вещам» (и еще более – к английским деньгам) это был удар. Зато промышленники только радовались: «импортозамещающее производство» резко пошло в рост, благо что продукты питания (а значит, и рабочая сила) подешевели. И подешевели бы еще больше, кабы не крепостное право.

Но право правом, а деньги дворянству нужны – и в 1807-1812 году все больше помещиков переходит на денежный оброк, что происходит вместе с ростом «отходничества» крестьян на заработки в города – особенно в зимние месяцы. За годы континентальной блокады численность мануфактурных рабочих в России выросла на 25% (с 95 тыс. в 1807 до 119 тыс. в 1812).

А в 1811 году прибалтийское дворянство уже и само обращается к царю с просьбой об отмене крепостного права в остзейских провинциях. Которую император Александр благосклонно удовлетворяет.

В общем, если бы участие России в «континентальной блокаде» продлилось бы еще лет 5, то идея желательности отмены крепостного права, глядишь, и угнездилась бы в головах благородных. А премьер-франкофил Сперанский ее бы всячески поддержал…

Разумеется, далеко не все было так гладко. «Континентальная блокада» ударила не только по русской хлебной торговле, но и по другой статье экспорта – железу и стали. Но тут подоспел «гособоронзаказ», связанный с аракчеевским перевооружением артиллерии. Госрасходы поддерживали промышленность, но они же вели к инфляции и падению курса бумажных денег – за время континентальной блокады курс ассигнационного рубля по отношению к серебряному упал с 67 копеек в 1806 г. до 25 копеек в 1810 г. Дворянство, хранившее деньги в кубышках, от этого нищало, но купечество, все активнее вкладывавшее деньги в производство, богатело.

В общем, политика России после Тильзита была вынуждена решать парадоксальную задачу – мир с Францией должен был быть сохранен, поскольку он был  полезен для русской экономики, но полезность эта определялась тем, насколько этот мир связан был с подготовкой к новой войне с Наполеоном.

А то, что такая война неизбежна, стало понятно уже после эрфуртского свидания  Александра и Наполеона в 1808 году. Вопрос был только в том, когда грянет новая война?

С одной стороны – время работало, в общем, на Россию, так что задача для дипломатов ясна – чем позже начнется война с Наполеоном, тем лучше.

А с другой… Уже весной в 1810 года генерал Беннигсен пишет (и явно не по собственной инициативе) царю записку относительно планов возможной войны с Францией. План, между прочим, наступательный – Беннигсен предлагает вторжение в Польшу (герцогство Варшавское) и Пруссию с тем, чтобы встретить армии Наполеона, идущие из Испании и Франции, на линии Одера.

План был, прямо скажем,  весьма сомнительный – польские панове в Наполеоне – «освободителе от русского ига» (и сохранителе крепостного права для холопов, между прочим!) – души не чаяли. Так что даже при успешном исполнении «плана Беннигсена» давать генеральное сражение Бонапарту пришлось бы на территории враждебной, что уже не есть хорошо.

Однако уже в том же самом 1810 году Александр I посылает экс-министра иностранных дел князя Адама Чарторыйского в Польшу с заданием «прощупать настроения» шляхты – не удастся ли все-таки переманить поляков на русскую сторону, если пообещать им широчайшую автономию?

Если бы «миссия князя Адама» закончилась просто провалом, то это было бы еще пол-беды. Но половинкой беды не обошлось…

Адам Чарторыйский, как и полагается польскому патриоту, встретился с другим польским патриотом – Юзефом Понятовским (тем самым, что отличится с французской стороны при Бородине и погибнет в «битве народов» при Лейпциге в 1813 в чине маршала Франции) – и показал ему свои инструкции, написанные рукой самого Александра. Понятовский, разумеется, тут же сообщил об этом в Париж, разразился грандиозный дипломатический скандал  – и  война между Францией и Россией стала делом решенным.

Внутриполитические последствия в России не замедлили проявиться – в 1811 году был с позором отправлен в отставку Сперанский, заготовивший было уже проект Конституции. Ну да это дело уже известное…

Неизвестно другое – зачем же князь Адам Чарторыйский выкинул такой финт? Неужели не понимал, чем грозит такая милая откровенность в делах дипломатических? В том-то и дело, что понимал! Прекрасно понимал. И именно к этому стремился из соображения простейшего – хотел спровоцировать войну между Францией и Россией по возможности раньше, до того, как Франция ослабнет, а Россия усилится.

Тогда, глядишь, можно будет и о самостийной Польше «от можа до можа» подумать. Вместе с Понятовским. А при особо благополучном раскладе можно и свою маленькую коронку примерить. И ведь что характерно – так и случилось впоследствии –  князь Адамом во время польского восстания 1830-31 гг. стал президентом суверенного сената и главой правительства. Но не надолго…

Не срослось у князя Адама – доживал он свой век в Париже. А вот горбачевский министр иностранных дел стал грузинским президентом.  Правда, тоже доживает свой далеко не на родине, а в Москве…