“ОТ НЕМЦЕВ Я ПРЯТАЛАСЬ В ЦЕНТРЕ БЕРЛИНА.

В начале войны Елизавета Макарова, 14-летней девочкой, была насильно вывезена в Германию. Несколько лет провела в концлагере, где вместе с другими заключенными работала на оборонном предприятии “Оскания-Верке”. В марте 1945-го по обвинению в саботаже была определена в штрафной лагерь. Но по пути следования прямо в центре Берлина сбежала. Не попасться в лапы полиции и гестапо ей помогли природная смекалка и приличное знание немецкого языка.

После войны здесь же, в Берлине, познакомилась с советским офицером-артиллеристом. Вышла замуж и переехала в Калининград.

Русская традиция

Сейчас Елизавета Макарова по-прежнему живет в Калининграде, на улице Минской. Занимает угловую квартиру на последнем, пятом, этаже панельной “хрущевки”.

О встрече с Елизаветой Андреевной я договариваюсь по телефону. Подъезд ее дома выглядит опрятно. Тщательно вымытая лестница. Свежевыкрашенные стены. Чистота и порядок. Нажимаю кнопку звонка. За дверью слышу шарканье, потом какую-то возню. После чего строгий женский голос задает вопрос: “Кто там?”

Однокомнатная, уютная квартирка. Елизавета Андреевна усаживает меня в кресло возле журнального столика и угощает чаем.

Поначалу я отказываюсь. Но хозяйка квартиры настаивает.

- Родом я из Новгородской области. У нас так принято. Гостя надо и покормить, и чаем напоить - старинная русская традиция...

...Потом Елизавета Андреевна достает из шкафа папки с документами, старинные фотографии и начинает рассказ.

Дочь врага народа

- Я родилась 20 ноября 1928 года в деревне Дунаевщино. Семья большая. Отец, мать и пятеро детей - четыре сестры и брат. В 1937 году отца забрали в НКВД, отвезли в Старую Руссу и, как врага народа, расстреляли.

- Он что, анекдоты про Сталина рассказывал?

- Отец столяром был классным. И сани мог смастерить. И мебель для дома. И даже валенки свалять. Золотые руки. Поехал он в Бологое - денег подзаработать. А кому-то из соседей завидно стало, и настрочили на него донос.

Трасса на Ленинград

- В августе 1941 года в нашу деревню пришли немцы. Всю скотину съели, паразиты. А нас самих согнали в деревню - Чубориха. Это в 17 километрах от райцентра Демянска. Окружили Чубориху колючей проволокой, минными полями и держали нас там почти полгода.

- С охраной?

- Конечно. Но стерегли нас не немцы, а свои - полицаи. Но они еще хуже немцев... Измывались над нами как могли. Злые, как черти!

- А зачем было изолировать гражданское население?

- Мы мешали немцам. Недалеко от нас проходила трасса на Ленинград. И днем, и ночью по дороге шла военная техника, машины... Всех местных жителей сгоняли в лагеря, а деревни дотла сжигали.

- Вы сами-то эту трассу видели?

- Не только видели, но и работали на ней, не покладая рук. Особенно зимой. Снег чистили. В России-то метели-то какие! Машины в сугробах вязли. Ежедневно человек 10 охранников-полицаев выводили нас на дорогу. И мы ее чистили, чистили...

- Чем питались в лагере?

- Немцы не кормили. Никак. Еще в самом начале нам удалось спрятать под печь мешок муки... Когда мука кончилась, мы ели что попало. И грибы, и мох...

Ахтунг! Партизанен!!!

- Как вы попали в Германию?

- Весной 1942 года нас всех пешком погнали в Демянск. Там погрузили на машины и отвезли в Псков на железнодорожную станцию. На станции держали долго - забрали всю нашу одежду на дезинфекцию. Так что почти двое суток мы сидели голышом в здании вокзала. Все вместе: и мужчины, и женщины, и дети. Потом подогнали эшелон. Нас погрузили. И повезли на Запад. Пока ехали - нас ни разу не кормили. Многие в пути поумирали...

- Эшелон бомбили?

- Нет. Не бомбили. А вот партизаны на нас однажды напали. Они отцепили несколько вагонов. Поезд ушел вперед. Охрана эшелона ввязываться в бой не стала. А людям из “отставших” вагонов несказанно повезло. Им удалось уйти в лес вместе с партизанами. В их числе и мои сестры.

- Вы ехали в разных вагонах?

- Да нет, в одном. Но накануне меня, как назло, пробрало. Питались-то чем придется. Сырыми грибами, всякой там ерундой. Поезд сбавил ход, остановился. Я попросилась по нужде. И тут, почти сразу, эшелон тронулся. Я попала совсем в другой вагон... Так и уехала в Германию...

Справка из ФСБ

- Нас привезли в Берлин и поместили в концентрационный лагерь. Это на окраине города в районе Мариндорф. Нам предстояло работать на авиационном заводе.

- Каком заводе?

- Вот, смотрите сами, - и Елизавета Андреевна протягивает мне копию еще одного документа, выданного Федеральной службой безопасности РФ. Читаю: “Макарова Елизавета Андреевна с 1943 года по 1945 год использовалась на принудительных работах на заводе “Оскания-Верке” в Мариндорфе, разнорабочей”.

- У меня сохранился даже снимок с той поры, - Макарова протягивает мне черно-белую фотокарточку с фирменным тиснением на обороте - Kodak.

Подробно рассматриваю фотографию, сделанную в лагере.

- Окна бараков без решеток. Травка зеленеет. Вы с подругами в цивильном платье. Прямо как в Доме отдыха. А вы говорите, концлагерь...

- Нас несколько дней откармливали после эшелона. Потом причесали, привели в порядок. Специально, чтобы сфотографироваться.

- Прямо театр какой-то...

- Это и есть театр... Никого пока не переодевали в лагерную одежду. Решетки на окнах появились позднее. Фотографировали нас немцы. А потом раздавали снимки, чтобы мы отправляли их на родину. Мол, в Германии рай земной. Обратите внимание - фотография изготовлена как открытка. Это специально. Их же посылали в открытом виде.

Токарный станок

- С чего началась ваша работа на авиационном заводе?

- В самый первый раз, когда я пришла на завод, меня определили к токарному станку. Наспех объяснили, как правильно вытачивать деталь.

- И у вас все получилось?

- Ничего у меня не получилось. Какие-то рычажки, колесики, водичка белая, как молоко, на детальку течет. Короче, все у меня в голове перемешалось.

- Сложная работа?

- Для меня - да. Ведь у нас в деревне даже света электрического не было. Мы в школе с керосиновыми лампами занимались. А техника? Поезд я впервые в жизни увидела, лишь когда нас в Германию повезли. А тут - станок.

Плеть с колючками

- Когда немцы увидели, что я запорола детали, сразу прибежал охранник - здоровенный эсэсовец в черной форме и как полоснет меня своей плетью по спине. А плетка - не совсем обычная. В нее, особенно на конце, такие маленькие колючки были вставлены.

- Металлические?

- Да Бог их знает. Но только боль собачья. И после такого удара кожа сразу лопается. А в цеху, на втором этаже, за стеклянной стенкой располагалась дирекция. Директор завода сверху заметил, как со мной расправился охранник, и спустился к нам. Он смерил строгим взглядом охранника и сказал: “Этим будете заниматься там, - и показал в сторону нашего лагеря. - А теперь - раух, марш отсюда!”

- Директор пожалел вас?

- Обычный немецкий ордунг-порядок. В лагере можно бить. В цеху - только работать. Инструкция. Хотя... мне показалось, что директор искренне меня пожалел. Мне этот немец тоже понравился - молодой, высокий, стройный. Он вызвал какого-то своего помощника и велел отвести меня на кухню.

- Покормить?

- Меня определили на чистку картофеля для офицерской столовой. Картошку там чистила специальная электрическая машина. Но немцы-то не дураки, чтобы картошку с черными глазками есть. Вот эти глазки я ножом и выковыривала.

Свекла и брюква

- В лагере вас часто били?

- Экзекуции устраивали по воскресеньям. Дело в том, что из нашего лагеря отбирали мужчин для работы на поле - убирать кормовую свеклу, брюкву. И когда заключенные возвращались вечером домой, немцы обязательно кого-нибудь ловили на воровстве.

- А что там красть-то в поле?

- Ту же свеклу, брюкву... Даже, если у тебя хоть одну маленькую свеколку нашли - по лагерным правилам, это воровство. И от хлыста тебе не уйти.

- Как наказывали провинившихся?

- Немцы любили публичные мероприятия. Сгоняли весь лагерь - 24 барака. Уличенного в воровстве выводили из строя, укладывали на живот, пристегивали кожаными ремнями к деревянной скамейке и начинали стегать плетьми.

- В плети тоже были “встроены” металлические шипы?

- А как же! Десяток ударов, и вся кожа на спине - в лохмотья. Кровь ручьем...

Бифштекс с кровью

- Как они, бедняги, орали от боли! На весь лагерь. Через дорогу от нас располагался французский лагерь. И мы иногда переговаривались через ограждение. Так французы нам кричали из-за колючки: “Русские, что там у вас происходит? Почему так орете по выходным?” Объясняем французам, что так у нас наказывают за воровство.

Но, видимо, истошные крики приговоренных взбудоражили весь Мариндорф. Наверное, и французы пожаловались кому-то через свой Красный Крест.

- У них даже такая возможность была?

- У них все было по-другому. И содержание, и питание было лучше. Одно время их даже в увольнение в Берлин выпускали.

- И командование лагеря отреагировало на жалобы французов?

- Подробностей не знаю, но вскоре крики в нашем лагере прекратились.

- Немцы перестали измываться над заключенными?

- Приговоренным затыкали в рот большой кляп. И вся проблема.

- Какая работа после такого?

- После экзекуции полуживых людей бросали в вольер к собакам...

Хлеб с вареньем

- Как вас кормили?

- Завтрак - чай с хлебом. Хлеб - черный. Так называемый немецкий эрзац-хлеб, с опилками. Чай не сладкий. Его разливали в алюминиевые кружки. У каждого из нас были свои личные кружка, миска и ложка.

На обед нам выдавали суп из брюквы. Брюква - кормовая. Кроме брюквы в супе ничего не было. Хлеба не давали. На ужин - две картофелины в шелухе. И кружку несладкого чая. Что характерно, немцы готовили эту баланду в красивых, блестящих и герметично запирающихся котлах.

- Вас постоянно мучил голод?

- Организм человека ко всему привыкает. Хотя одна немка на заводе меня немного подкармливала. Когда никто не видит, достанет бутерброд и протянет мне.

- Бутерброд с ветчиной?

- Точно такой же эрзац, но с вареньем. У самих берлинцев-то с питанием в конце войны было не очень. Хорошая была немка, лет тридцати. Имени её я не помню.

Охранник в сортире

- Распорядок дня в концлагере?

- Подъем в 5 утра. В шесть мы уже должны были приступить к работе. За час надо было успеть помыться и позавтракать. Умывальник с холодной водой стоял во дворе. Это такие длинные желоба под навесом.

- А туалет?

- Я хорошо запомнила туалеты, которые находились на территории завода. Особенность их состояла в том, что все дверцы с кабинок были сняты. А перед кабинками прогуливался охранник с хлыстом в руках. Время от времени он останавливался и рукояткой хлыста задирал нам платье вверх. Чтобы проверить, по делу сидишь или просто так.

- В лагере было чисто?

- Вообще, несмотря на всю хваленую немецкую педантичность, антисанитария царила у нас полнейшая. Вши, клопы... Миллионы клопов.

- Бани не было?

- В баню нас водили с утра по воскресеньям. Перед экзекуцией.

Деревянные башмаки

- После завтрака мы шли на работу. Ближе к двум - часовой перерыв на обед. Но этот час пролетал очень быстро. Пока мы доходили до лагеря, пока стояли в очереди за похлебкой. Потом ели. И затем назад. Еле-еле успевали. Работали до 8 вечера. Получается, по 11 часов в сутки.

- Во сколько отбой?

- Как такового отбоя не было. Просто после ужина мы расходились по баракам. Там забирались на нары...

- Мужчины и женщины жили вместе?

- Нет! Что вы! Отдельно. С этим у немцев все было строго.

- Какая на вас была одежда?

- Не полосатая, как в лагерях смерти. Женщинам выдавали темное платье, белье.

- А обувь?

- Деревянные башмаки. Но деревянными были только подошвы. А верх - из свиной кожи или брезента. Когда мы шли на работу или возвращались в барак - раздавался страшный грохот на всю округу.

Без газет и радио

- В лагере вы с кем-нибудь подружились?

- Какая может быть дружба, если мы работали с рассвета до заката. А когда приходили в барак - валились от усталости. Я немного сблизилась со старшей нашего барака - тётей Катей. С ней были ее две дочери - Люся и Валентина. Тётя Катя отвечала за порядок и доставку пищи в барак. Она относилась ко мне, как к родной дочери. Благодаря ее заботе и человечности я и выжила...

Самое страшное, иногда мы теряли всякую веру. Казалось, что этот кошмар уже никогда не кончится.

- Вы столько месяцев провели в концлагере, не читая газет, не слушая радио. Верно, вы считали, что Гитлер захватил весь мир?

- Ничего подобного. Я даже не знаю, откуда исходила информация, но мы отлично представляли все, что происходит за пределами лагеря. Знали, что немцы проиграли и под Сталинградом, и под Москвой. И о прорыве блокады Ленинграда знали. А в 1945 году были отлично осведомлены о том, что Советская Армия подходит к Берлину.

Воздушная тревога

- К концу 1944 года участились авианалеты на Берлин.

- Ваш завод тоже бомбили?

- Как ни странно, на наш завод бомбы не падали. Бомбили американцы. Немцы объявляли воздушную тревогу, всех нас выгоняли из бараков и заставляли прятаться в убежище.

- Немцы проявляли заботу о заключенных?

- Скорее, заботу о рабочей силе. Тётя Катя подсказала мне, чтобы я оставалась с краю от входа в убежище. Поближе в дверям. Потому что убежище - хиленькое. От прямого попадания бомбы оно бы не спасало. Тётя Катя объяснила мне, что всех раненых охрана сразу же добьет. Чтобы никого не лечить.

Через какое-то время на общем построении набирали добровольцев для отправки в Берлин на тушение пожаров.

- И кто-нибудь соглашался?

- Это была реальная возможность уйти из лагеря. Поэтому от желающих отбоя не было.

Я хорошо помню, как на корпусах завода стояли зенитные орудия, которые во время артналета беспрестанно стреляли по бомбардировщикам. Странно, но за все время я не помню, чтобы зенитчики сбили хоть один самолет.

Под самый конец войны бомбы полетели и на наш завод. Цеха и промышленные корпуса были превращены американцами в сплошные руины. Бараки сгорели дотла. А из заключенных после бомбежек в живых остались лишь 100-150 человек. Это из нескольких-то десятков тысяч! Но это произошло намного позже, когда меня в лагере уже не было.

Двухэтажные автобусы

- Наш лагерь выходил прямо на какую-то улицу пригорода Берлина. От ТОЙ жизни нас отделяла лишь ограда с несколькими рядами колючей проволоки, по которой был пущен электрический ток.

По улице ездили красивые двух-этажные автобусы. И красные, и желтые. Легковых машин было мало. В основном - велосипедисты. Единственный автомобиль, который мы часто видели - это черный “Мерседес” коменданта лагеря. Летом комендант приезжал с откинутым верхом.

На службу он особо не спешил. Появлялся часов в десять утра. Ходил по лагерю в сопровождении переводчицы и помощника.

- Комендант ходил без охраны?

- Да.

- Он носил черную эсэсовскую форму?

- Нет, не черную. Зеленую. Но всегда был в белой рубашке.

Штрафной лагерь

- Комендант присутствовал на воскресных экзекуциях?

- Нет. Все избиения и зверства проходили без него. Этим занимались младшие чины. Но один раз я все же столкнулась с ним лицом к лицу. Это произошло, когда я заболела. У меня поднялся сильный жар. Я посоветовалась с Катей. Она сказала: “Оставайся здесь, пока я продукты получаю. А потом я все устрою”. Я осталась в бараке. Совершенно одна. Потому что все к тому времени уже ушли на работу.

Лежу на нарах. В это время в барак врываются немцы и сразу ко мне. В сопровождении свиты пришел комендант. Я даже не успела ничего объяснить, как он стал меня лупить плеткой. “Weg! Weg!” - орал комендант и охранники вытолкали меня пинками на улицу.

За невыход на работу меня направили в штрафной лагерь.

Переводчица из России

- У нас работала немецкая переводчица. Не знаю почему, но ко мне она относилась хорошо. И решила мне помочь. Предупредила, что там меня ждет верная смерть. Переводчица дала мне гражданскую одежду, которую я спрятала под свое длинное лагерное платье-балахон. Она шепнула мне, что у меня есть лишь одна возможность спастись - убедить солдата-конвоира отпустить меня.

- Переводчица ведь жизнью рисковала. Ее могли расстрелять!

- Не знаю, почему она решила спасти мне жизнь. Я даже не помню имени этой женщины. На вид ей было лет 35. Еще я знала, что у нее был сын. Родом она из России. Эмигрировала в Германию сразу после Октябрьской революции.

Одноногий инвалид

- Меня должен был сопровождать конвоир - солдат. Невысокого роста. Он служил в лагере, в охране.

- Надсмотрщиком?

- Нет, он дежурил на КПП. Стоял на воротах в лагере. Его списали из действующей армии. После ранения ему ампутировали ногу и он носил протез. Кроме того, инвалида частенько отправляли конвойным - он сопровождал узников лагеря.

- Одноногий - был конвойным?!

- А что вы думаете? Весной 1945-го у немцев в Берлине ничего не было. Ни личного состава, ни бензина, ни продовольствия.

- Мои представления о Берлине 1945-го связаны с сериалом “Семнадцать мгновений весны”. В фильме правдиво показана жизнь ТОГО Берлина?

- Очень правдиво. Город почти полностью разбомбили. Огонь, дым.

Снующие туда-суда пожарные машины. Беженцы с детьми, чемоданами и колясками. Автобусы, еще пока действующее метро.

Разговор по-немецки

- Вы в одежде заключенной концлагеря с одноногим солдатом идете по Берлину. Наверное, через каждые 300-400 метров вас останавливали военные патрули и полицейские, тщательно проверяли документы?

- Ничего подобного. До нас никому не было дела. И мы спокойно проехали через весь город. По дороге я разговорилась с конвоиром.

- Вы настолько хорошо владели немецким?

- Не очень хорошо. Но я же целый год учила немецкий в школе. Кроме того, мы ведь в течение почти трех лет общались с немцами ежедневно. Поэтому я могла объясняться по-немецки.

- Так как вам удалось убежать?

Плащи из кожи

- Вначале я решила установить контакт с конвоиром, поговорить о том, о сем.

- Вы помните этот разговор?

- Отлично помню. Несмотря на то, что с тех пор прошло 60 с лишним лет. Каждое слово. Я спросила его, где он потерял ногу. Оказалось, под Сталинградом. Потом я спросила, куда он меня ведет. Он ответил: “В такой лагерь, где из вашей кожи делают для офицеров перчатки и пальто”.

- Честный конвоир.

- Потом он пустился в детали и объяснил, что заключенных там специально хорошо откармливают, чтобы кожа лучше была. “И что с меня тоже шкуру снимут?” - с ужасом в глазах почти кричу я. Тогда инвалид похлопал меня по плечу и пояснил, что я буду в этом лагере уборщицей. Но само предприятие находится глубоко под землей и убежать мне оттуда не удастся.

- Обо всем этом вы говорили, идя по берлинским улицам?

- Нет. В этот момент мы уже ехали в метро. Я взмолилась: “Ну зачем ты меня туда поведешь? Мне всего 17 лет. Я же еще и пожить-то не успела”.

- И помогло?

- Не знаю, что именно помогло. Видимо, с немцем уже поговорила переводчица и он знал, что у меня с собой гражданская одежда. Поэтому немец сказал мне так: “Тебе надо лагерное тряпье с себя снять. И дальше идти в цивильном платье на Селезский вокзал. Там есть пересыльный пункт. Объяснишь, что ты работала прислугой у какой-то фрау, дом разбомбили и ты не знаешь, куда деваться. Ни на какие вопросы больше не отвечай. Тверди одно и тоже, как заведенная. Иначе - крышка”.

В Потсдам на метро

- Где вы переодевались? Прямо на улице?

- Солдат все рассчитал. На метро мы доехали до вокзала. Потом он подвел меня к общественному туалету - там я спокойно переоделась. Лагерную одежду выбросила в мусорный бак. Хорошо, что туалеты в рейхе были бесплатными. А то возникли бы проблемы...

- Что потом?

- Солдат напутствовал меня: “Дальше иди одна”. Я пришла на пересыльный пункт. И все разыграла, как по нотам.

- Обвели вокруг пальца гестапо?

- Какое гестапо! Все сотрудники на пересыльном пункте - девушки. И все - русские. Они и не пытались меня в чем-то уличать. С моих слов они записали все мои данные. Я же объяснила, что у меня все документы пропали во время бомбежки. Меня определили на работу официанткой в столовую в пригороде Берлина - Потсдаме. Добраться туда можно было лишь на метро - и мне выдали деньги на проезд.

- Вы, конечно, не поехали в Потсдам?

- Конечно, поехала. А куда мне было деваться?! Одна в чужом городе, без средств к существованию и крова.

Столовая для новобранцев

- В Потсдаме я работала в столовой для новобранцев. Новобранцы - это молоденькие мальчики, почти дети и старики.

- Вы общались с ними? Подружились с кем-нибудь?

- С этим у нас было очень строго. Нам категорически запрещалось даже близко подходить к новобранцам. Заведующая столовой - немецкая фрау уже в годах нас предупредила. Сказала: “Ляпните что-нибудь про Москву или Сталинград - вас всех заберут. И меня еще впридачу. Всюду шпики, всюду уши. Ш-ш-ш!” Изо дня в день я собирала посуду, когда солдаты из фольксштурма, закончив трапезу, уходили. Я как сейчас помню: длинные-предлинные столы и посуда - металлические тарелки и фаянсовые чашки.

- Где вы жили?

- Тут же, рядом со столовой. В небольшой комнатушке. Мы жили втроем. Кроме меня - еще две девушки из Харькова. Веселые такие, хохотушки. Но недолго мы отработали в той столовой. Нас разбомбили... И вот что интересно. Я накануне так вымоталась, что легла и без задних ног проспала всю ночь. Верите, даже не слышала, как бомба рядом упала. Утром выхожу из своей комнаты, а никакой столовой нет. Вместо нее - лишь груда кирпича. Мне просто жутко повезло. Еще каких-нибудь метров десять, и меня бы накрыло...

- Где вы работали потом?

- Уже нигде. Потому что до прихода наших оставались считанные часы. Помню, к нам пришла заведующая столовой и предупредила, чтобы мы ни в коем случае не спускались в метро. Она откуда-то знала, что метро будут затапливать. Потом немка принесла нам электрическую плитку и сказала: “В подвале есть картошка. Поджарьте и поешьте”.

Танкисты-освободители

- Вечером приехали танкисты.

- Из дивизии СС “Мертвая голова”?

- Советские танкисты. Они въехали к нам в разбитую столовую прямо на танке. Мы выбежали им навстречу.

- Обрадовались несказанно? Освободители пришли.

- Танкисты посмотрели на нас и говорят: “А-а-а русские! Ну, всё. Будем вас е..ать и в хвост, и в гриву!”

- Так и сказали?

- Так и сказали. Я это на всю жизнь запомнила. Я еще все никак сообразить не могла, как это может быть - в хвост и в гриву...

- Может, они посчитали вас немецкими прихвостнями?

- Может, и посчитали... Но мы-то ведь после всего этого ужаса лагерей, экзекуций и прочих кошмаров так были рады увидеть советских людей.

- Что произошло дальше?

- Я спряталась в подвал. И всю ночь там просидела. Утром я встретила своих подружек. Но... ничего. Они были довольные. Улыбались... А танкисты уехали. Потом в Потсдаме разместилась советская комендатура, и меня, как знавшую немецкий язык, пригласили туда на работу. Тоже официанткой.

- Днем - работа. А вечером? По выходным?

- Несмотря на разрушения, жизнь в Берлине была интересная. По выходным мы гуляли по городу, посещали уцелевшие музеи. Помню прекрасный дворец Сан-Суси. Тиргартен. Трептоф-парк... Такие красоты! Я с удовольствием вспоминаю то время.

Свадебное пальто

- Наша комендатура размещалась в большом особняке - доме какого-то немецкого генерала.

- Работая в комендатуре, вы получали зарплату?

- Нет. Абсолютно ничего. Кормили нас бесплатно. Мы же работали в столовой.

- А одежду как покупали? Ведь русские фройляйн должны выглядеть привлекательно, обслуживая в столовой старших офицеров?

- Одежды в генеральском доме было видимо-невидимо. Выбирай - не хочу. Я подобрала себе пару платьев, туфли на высоком каблуке и пальто. Прекрасное было пальто. Я даже на свадьбу в нем ходила.

- Как сложилась ваша личная жизнь после войны?

- В Берлине я встретила прекрасного человека - молодого красивого капитана-артиллериста. Он предложил мне руку и сердце. Я согласилась, и вскоре мы переехали из Берлина в Калининград. Это было в ноябре 1947 года.

- Капитан-артиллерист дослужился до генерала?

- Мой муж служил в артиллерийском полку Московской дивизии. На полигоне в районе поселка Борисово они проводили учебные стрельбы. В пушке взорвался снаряд. Одного солдата убило наповал. Муж получил тяжелое ранение в голову. Полгода пролежал в госпитале Саулькина. Потом всю жизнь его мучали страшные головные боли... Генералом он не стал - попал под сокращение. Это когда стали “резать” нашу армию. До пенсии ему не дали дослужить всего 1,5 года. И он был вынужден переучиваться на механика. Я работала агентом Госстраха. Мы вырастили и воспитали троих детей - Николая, Валерия и Галю.

Груды кирпича

- Вы когда-нибудь приезжали на то место, где был ваш концлагерь?

- Лишь однажды. Это было осенью 1945 года. Знакомые офицеры предложили прокатиться туда на штабном “Виллисе”.

- Что вы там увидели?

- Все сгорело дотла. Лишь головешки остались. Ни одного целого барака. Ни одной постройки. А завод - лишь груды кирпича...

- Прошло столько лет после войны. Как вы сейчас относитесь к немцам?

Елизавета Андреевна задумалась...

- Как я к ним должна относиться? Они пришли на нашу землю - и всю жизнь нам поломали... Я потеряла родину, свой дом, свою семью. Ведь и образования-то я так и не получила из-за войны. А ведь в школе на одни пятерки училась...

- Но ведь можно было выучиться и после войны.

- Ну скажите, какая могла быть учеба в голодном 48-м или 49-м году. Конечно, я заочно отучилась в одной из калининградских школ, получила образование 8 классов. Но разве это учеба? Потом у меня родился сын. Вскоре еще одного сына родила. Потом дочь. Да ведь из-за этой войны все наше поколение без образования осталось... Примеры? Даже мои начальники из райфинотдела обычный рапорт и тот не могли толком оформить. Я со своими восемью классами помогала им...

Спасибо губернатору!

- В 1995 году мой муж поехал в Орёл хоронить мать и... сам там умер. Единственно, что мы с мужем заработали за нашу совместную жизнь - вот эту однокомнатную угловую квартиру в панельной пятиэтажке. К несчастью, муж успел ее приватизировать.

- Почему к несчастью?

- Теперь все обслуживание, ремонт, замену отжившей свой срок службы сантехники - мне приходится делать за свой счет. А где взять такие деньги? Для меня, с моей небольшой пенсией, купить новую раковину на кухню и газовую плиту - просто несбыточная мечта.

Недавно я читала в газете, что в связи с 60-летием Калининградской области ветераны могут рассчитывать на поддержку. Об этом и мэр Савенко говорил. А мне необходим газовый счетчик. И газовая плита. Да и раковина на кухне уже давно требует замены.

Со своими бедами я обратилась к мэру города. Он переслал письмо депутату областной Думы Орехову. И знаете, что мне ответил Орехов?

- Наверное, предложил помощь.

- Он ответил, что финансовую помощь он оказать не может. И напомнил, что, поскольку я являюсь собственником жилья, то все расходы несу сама. Еще и статью из Жилищного кодекса указал.

- Безвыходная ситуация?

- На днях я получила ответ от губернатора Бооса. К нему обратился депутат Рудников. И Георгий Валентинович не остался безучастным к моей проблеме - поздравил с юбилеем области и сообщил, что я включена в соответствующую программу. Теперь мне бесплатно установят новый смеситель, раковину и газовую плиту.

Санаторий

- Вы, как узница концлагеря, получили положенную компенсацию от немецкого правительства?

- Меня обманули. Но не немцы, а наши чиновники. Вместо 15.000 дойч­марок (7.669,38 евро) я получила всего 2.045,83 евро. Я обращалась во многие инстанции - все без толку.

- Чиновники хоть как-то объяснили свое решение?

- На мое письмо ответил Председатель кассационной комиссии федерального госучреждения“Фонд взаимопонимания и примирения” некий российский господин по фамилии Гамора. Он почему-то решил, что если я работала на заводе, то мне положена компенсация лишь как“депортированной на территорию Германии и привлекаемой к принудительным работам на предприятиях”. Но мы ведь не в санатории жили. А в самом что ни на есть настоящем концентрационном лагере. С пытками, казнями, истязаниями... А если так, то и сумма компенсации должна быть почти в 2 раза больше. Эти условия определены германским фондом “Память, ответственность и будущее”.

- Может, у вас каких-нибудь документов не хватает?

Макарова молча достает с полки какие-то бумаги и раскладывает их передо мной на столике.

Бюрократы и фашисты

Я изучаю документ с несколькими печатями. В левом углу штамп - “Федеральная служба контрразведки России. Управление по Калининградской области”. Документ датирован маем 1994 года. В нем подтверждается, что Макарова Елизавета Андреевна находилась в немецких концентрационных лагерях на территории Советского Союза и Германии с 1942 по 1945 год. И подпись - начальник Управления Б.Е. Левенков.

- Этот документ мне выдан не просто так, - продолжает Макарова. - А на основании сведений из советских и немецких архивов. Обидно, что мы, столько натерпевшись в годы войны от фашистов, становимся теперь жертвами наших российских бюрократов. Но, похоже, наши чиновники делают все, чтобы мы эти деньги не получили. Ищут любую зацепку, любой повод.

Макарова делает паузу. Говорить об этом ей тяжело.

- Порой мне кажется, что наши власти просто тянут время. Выжидают, пока... - на глазах Елизаветы Андреевны наворачиваются слезы. - А ведь мне уже скоро 80 лет. Ну, скажите, какое же это примирение?