Архипелаг Ольги Романовой - медиа "Сноб"

Ксения Соколова: Архипелаг Ольги Романовой

#04 (44) апрель 2012 / 12:52 / Вчера

Всего реплик: 10

Участники дискуссии: Наташа Барбье, Владимир Тодрес, Константин Кропоткин, Артур Басистов, Владимир Владимирович Громковский, Валерий Зеленский, Мария Денисова, Тимур Седов, Анна Неги, Илья Нилов

+T-

Я и сэр Кристофер Мейер стоим у огромного, залитого солнцем окна моей квартиры на Тверском бульваре и наблюдаем захватывающий дух helicopter view. Сэр Кристофер – благообразный пожилой англичанин, дипломат с сорокалетним стажем, а ныне – режиссер-документалист. Для канала Sky он снимает фильм «Шесть самых влиятельных мегаполисов мира». Один из них – Москва

Фото: Слава Филиппов

Сэр Мейер, который не был в столице России тридцать лет, попросил меня быть его гидом. И не прогадал – в глазах Кристофера я вижу искорки профессионального восторга. Он уже знает, что это будет «его лучшая фильма».

В Москве англичанин нашел то, что способно сделать книгу или фильм настоящим искусством, – кружащий голову zeitgeist, нерв и красоту трагедии, великие и смешные персонажи которой одинаково обречены. А сегодня, в первое воскресенье марта, сэру Мейеру выпал джек-пот: красота и обреченность моей цивилизации воплотились для него в идеальную, почти брейгелевскую картинку.

Английский оператор, высунув из окна камеру, торопится снять черно-белый с подрезанными тополями, словно фарфоровый Твербуль, искрящийся мартовский снег, яркие фигурки взрослых, детей, собачек и напротив – колонну огромных, серых, словно обшитых свинцом грузовиков ОМОНа, въехавших прямо на бульвар. Перед грузовиками шеренгой выстроились бойцы в черной форме и черных глянцевых касках. Бойцы преграждают путь на Новый Арбат, где уже начался митинг в защиту обвиняемого Алексея Козлова. Мужу моей подруги Оли Романовой грозит пять лет тюрьмы. И если он получит эти пять лет, новейшая история моей родины сделает новый виток, открыв терминальную стадию болезни.

Объектив камеры скользит на мое лицо, воздух почти вибрирует от напряжения, и режиссер значительным голосом задает последний вопрос:

– Mrs Ksenia, who is mister Putin today?

И mrs Ksenia моим голосом отвечает:

– Mister Putin is mister GULAG.

Спустя неделю в той же самой квартире я натягиваю пуховик и заматываю потуже шарф. Я беру паспорт и оставляю дома кредитки и деньги. Выйдя из дома, я иду в сторону Пушкинской – там сегодня проходит митинг в защиту девушек из группы Pussy Riot. Девушки уже арестованы и находятся в СИЗО. Защищать их вышли пара сотен оппозиционеров, старушек, журналистов и фриков. Муж одной из pussies что-то вещает в толпе – я узнаю его по тошнотворной фотографии, где он занимается сексом с беременной на девятом месяце женой на публичной акции группы «Война».

Но я пришла на этот митинг не ради свободы черч-панка. Будучи охлофобом, я вообще не хожу ни на какие митинги, но на этот пришлось – у памятника главному поэту России мне назначила встречу Ольга Романова. Там она и стоит, возле ударяющих в печальные бубны кришнаитов, дает интервью по поводу ментов из Татарстана, намедни изнасиловавших кого-то в задницу бутылкой. По поводу своего мужа, третьего дня получившего пять лет, она больше не дает комментариев.

Я кладу Романовой руки на плечи и увожу ее с площади, что непросто – толпа журналистов, сочувствующих и сумасшедших ручейком утекает за нами. Романова – популярный персонаж.

Избавившись от назойливого эскорта, мы идем по мокрому, залитому солнцем асфальту в сторону Страстного бульвара. Я разглядываю свою подругу – дресс-код meeting chic, синий бушлат, очки с темными стеклами в синей оправе, темный платок, ярко-рыжие волосы, растрепанные ветром. Романова снимает очки, и я вижу ее глаза. Чувствую, как медленным, черным, больным потоком в меня втекает ее взгляд. Я опускаю веки и пытаюсь представить, как она поворачивает ключ в двери тем вечером, когда одна возвращается домой из суда. Пытаюсь представить, как она завтракает утром на кухне, как закапывает капли в глаза больной собаке, как разворачивает газету, где написано, что ради самопиара она посадила мужа и другим мешает сидеть. Я думаю о том, как они провели последнюю ночь и как Леха Козлов утром собирался в суд, уже зная, что идет в тюрьму, и поэтому собирался с вещами. Какие, черт подери, вещи он туда взял?!

Ничего этого я представить не могу – и не потому, что недостает воображения. У меня слишком хороший вкус, чтобы поверить, что весь этот дурной, сентиментальный, у столба вышибающий слезы сюжет – не вымысел бездарного сценариста, а то, что происходит в реальности, здесь и сейчас, с моими любимыми друзьями.

Мы с Романовой поднимаемся на лифте на седьмой этаж и наблюдаем очередной helicopter view на Страстной из витринных окон ресторана «Варвары».

Хозяин «Варваров» Толя Комм, гениальный шеф-повар и умничка, называет моих подруг Ясину и Романову просто – «герои России». Вместо счета мы получим от Комма карточку с изящно пришпиленной к ней белой ленточкой: фото карточки Романова выложит на «фейсбук», и ей ответят, что скоро эти зажравшиеся будут посылать другим зажравшимся фуа-гра в Бутырку. И таки будут!

Генератор абсурда не останавливается, а лишь набирает обороты, превращая действительность в бесконечный набор смешных и чудовищных казусов, оказаться в эпицентре которого поэт может только мечтать. Но мне мало – я хочу знать, как устроен генератор и что приводит его в движение. Собственно, ради этого я и позвала Романову. Я хочу расспросить ее о том, что знает только она, так как волею судеб именно на ней сошлись главные векторы напряжения, определяющие эту действительность, ее мутную, ускользающую суть.

Мы заказываем ризотто со сморчками и суп, и я  говорю:

– Послушай, Романова, я хочу рассказать тебе кое-что…

Некоторое время назад я сделала невероятно важное и невероятно банальное открытие а-ля господин Журден, который осознал, что говорит прозой.

Мое открытие касалось двух важнейших реалий русской жизни – тюрьмы и сумы. Последние несколько лет я с удивлением наблюдала материализацию присказки: тюремные реалии постепенно, как ножи в тающее масло, входили в светскую московскую жизнь. Сначала сел Ходорковский – и это был настоящий шок. Но потом с МБХ стали переписываться, публиковать его статьи, полемизировать спокойно и буднично, так, словно он отвечает нам с Капри. Меня поражало это привыкание, вялость реакции общества и представителей элиты, которых в обычной жизни я знала как сильных и независимых мужчин. Потом случилось закономерное: стали сажать бизнесменов и отбирать бизнес – по заказу или в интересах самих силовиков. Товарищи жертв, до которых еще не добрались, почти никогда не протестовали. Потом стали хватать кого попало – до сих пор сидит гражданин Мохнаткин, который проходил мимо митинга и вступился за женщину. Система, не чувствуя сопротивления, разрасталась, как свойственно любому злокачественному образованию, которое даже не пытаются лечить, превращая здоровую материю в зловонное гнилье. Перед выборами-2012 общество слегка очнулось и качнулось – но было поздно, воздух закончился. Зараженным оказалось все жизненное пространство – от и до.

Глядя из своего helicopter window на Тверской бульвар, я видела, как со всех его сторон день за днем митингуют то за Путина, то против. И вдруг до меня дошло.

Дело не в Путине. Дело в том, что страна Россия за всю свою историю породила два супербренда. Первый называется «великая русская культура», второй – ГУЛАГ.

В человеческом мире их по значимости, конечно, сравнить нельзя, но в космосе абсолютных величин, где явления не делятся на добро и зло, они равновелики. По «силе высказывания» ГУЛАГ вполне сравним с гением Толстого или музыкой Чайковского, а возможно, и превосходит их.

Из всей этой завиральной культурологии значение в режиме «здесь и сейчас» имеет то, что нам противостоит не какой-то пожилой Путин и его силовой аппарат, нам противостоит ГУЛАГ – как высочайшая концентрация зла, насилия, страха, унижения и смерти. Ее корни уходят не в 1937-й, и даже не в 1917-й, ее корни уходят в глубь веков к опричнине и царю Ивану. В XX веке, когда российская цивилизация потерпела катастрофу, после которой призывать к возрождению великой русской культуры стало столь же уместно, как призывать арабов возродить цивилизацию Древнего Египта, именно ГУЛАГ объединил и связал разрозненное русское общество. Среди множества связующих жил главных – две.

Во-первых, жертвы ГУЛАГа есть практически в каждой русской семье. Во-вторых, ГУЛАГ по-прежнему угрожает жизненной катастрофой каждому гражданину государства РФ независимо от статуса и состояния.

Современная модификация ГУЛАГа устроена просто, как пара валенок. В ее основе четыре стихии, как нас и учит фэн-шуй: власть, нефть, граждане и тюрьма-лагерь. Чувствуя угрозу себе или узурпированным ресурсам, власть в любой момент может выдернуть источник угрозы – человека или группу людей – из жизни и переместить в ад. Таков ее modus operandi.

О том, что ад – это реальность, а не картинки с чертями, знают в России все. Знают и считают, что если не будут нарушать правила игры, установленные властью, то в ад не попадут. Проблема в том, что ГУЛАГ – это не просто средневековые тюрьмы, где опускают, не дают лекарств и пытают людей, говорящих с нами на одном языке. Это то, что отбрасывает тень на жизнь каждого из нас, это отравленный воздух, которым все мы дышим.

Сидя в ресторанах, слушая оперу, летая в Америку и Европу, одеваясь с иголочки, мы не осознаем, что представляем лишь одну из страт ГУЛАГа.

Мы вынуждены делать вид, что живем в классном современном мегаполисе, а не в мыльном пузыре призрачного благополучия, на сопле подвешенном над черной вонючей ямой. Мы вынуждены делать вид, что то, что может коснуться наших сограждан, людей общей с нами профессии – журналистов, бизнесменов и т. д., а теперь уже и друзей, никогда не коснется нас. Мы вынуждены делать вид, что не знаем, что практически каждого из нас при желании можно «заказать» и отправить в тюрьму на три, пять, восемь лет, в зависимости от занесенной суммы. Нам можно пришить дело, подкинуть наркотики, можно пытать в ментовке, приковывать наручниками к тюремной койке, делать из здоровых людей инвалидов.

Существуя бок о бок с кипящим адом, мы наслаждаемся жизнью элиты, яппи и богемы, рожаем детей, делаем карьеру, покупаем домики и машинки, путешествуем. Возвращаясь с Лазурки и Мальдив, мы встречаемся на вечеринках и обсуждаем светские новости: посадили Козлова, панк-девиц, менты пытали человека бутылкой из-под шампанского, вводят уголовную ответственность за то и за се. Нас всех тошнит, но мы расходимся по домам и ищем своему антибытию еще какие-то беспомощные оправдания.

Наверное, так могли бы вести себя немцы, если бы не разобрались с прошлым, если бы объявили себя «суверенной демократией» с особым германским историческим путем, и как символ этого пути на окраине процветающей европейской державы по-прежнему дымил бы Освенцим-light.

А теперь вернемся в гламурный ресторан «Варвары», где с подругой Романовой мы коротаем ветреный мартовский денек. Вернее, «подружка» Романова – любимая ученица профессора Ясина, красотка-телеведущая, отличный журналист – осталась в далеком прошлом. В ореоле бледного весеннего света передо мной сидит измученный человек, чьи нервы натянуты как струны. Вытащить мужа из тюрьмы, чтобы потом отправить обратно, – коллизия древнегреческого масштаба. Именно это инкриминировала ей либеральная общественность, обвинив в том, что Романова не вывезла мужа за границу в тот недолгий период, пока он был на свободе, сделав его заложником своей политической борьбы. На втором процессе Ольга Романова сама стала адвокатом Алексея Козлова.

Не обладая пером Софокла, я не берусь описывать, какие демоны терзают душу женщины, прошедшей через все это. Я хочу расспросить создателя движения «Русь сидящая» о другом. О ГУЛАГе образца XXI века, устройство которого она имела возможность узнать во всех мерзостных подробностях. Я не знаю, почему мне так важно их услышать. Может, потому, что единственный доступный мне способ борьбы со злом – это назвать вещи своими именами.

Фото: Слава Филиппов

Я откладываю крахмальную салфетку и задаю своей подруге вопрос:

– Расскажи, как устроен ГУЛАГ.

– С точки зрения экономики – а я экономист – крайне неэффективно. О том, что ГУЛАГ перестал кормить страну, еще Берия докладывал Сталину. Сегодня содержание одного заключенного обходится налогоплательщику в пятнадцать-шестнадцать тысяч долларов в месяц.

– Из чего складывается эта сумма?

– Аппарат, зарплаты уфсиновцев. Но главное – это расходы ЖКХ, они фактически отапливают тундру. Большое количество лагерей находится за Полярным кругом и имеет коммуникации 1933–1937 годов. Например, маленькая тамбовская зона тратит миллион рублей в месяц только на электроэнергию. Огромный ресурс отбирает повсеместное воровство. Плюс ко всему семьи лишаются кормильцев, жены бросают работу и т. д. При этом заключенного кормят на тридцать рублей в день.

– Каковы условия содержания в тюрьмах?

– Если сравнивать с европейскими тюрьмами – мы же постоянно сравниваем себя с Европой, – то можно, наверное, превратиться в камень от ужаса. Если с лагерями образца 1937 года – тюремная жизнь стала, несомненно, лучше и веселее. Но мы все должны понимать – евротюрем в России не существует, и независимо от того, кем ты был на воле, ты попадаешь в крайне скверные бытовые условия, которые человеку, не имеющему лагерного опыта, трудно себе даже вообразить. Хотя постепенно привыкаешь ко всему.

– До сих пор продолжается скандал с казанскими полицейскими, изнасиловавшими задержанного бутылкой из-под шампанского. Каждый год в Страсбурге рассматриваются десятки исков о пытках, поданных против России. Насколько широко распространены пытки в пенитенциарной системе нашей страны?

– Пытки распространены повсеместно. Редкость – это когда такие факты становятся известны.

Кстати, поразительны оправдания этих полицейских – «он же был неоднократно судим». То есть в их глазах судимый человек – это шлак, и это очень важный штрих к портрету собственно страны, именно таково отношение к этим людям в обществе. Еще любопытно, что полицейскому, который пытал, двадцать три года. И в свои двадцать три он уже откуда-то знает, как надо насиловать мужчину бутылкой, и хочет этого. Но такие пытки – это скорее экзотика. Обычно применяются менее эффектные, но более эффективные методы, необходимые, чтобы человек признался, что-то подписал.

– Например, какие?

– Например, подвешивают за ноги вниз головой. Это очень результативно.

– Это применяется во всей системе ФСИН?

– Прозвучит неожиданно, но ФСИН практически ни при чем. Корень зла находится в другом месте. Пытают не тюремщики, пытают менты – по заказу следствия, прокуратуры, то есть фактически по решению суда. Именно прокуратура и суды представляют собой ядро системы, абсолютно ни от кого не зависимую банду, набранную по большей части из люмпенов. Именно они – с попустительства властей, которым это выгодно, – фабрикуют любые, самые вздорные дела. Они сажают, пытают и, как мы знаем, убивают.

– А как получилось, что прокуратуры и суды стали настолько коррумпированными?

– Во-первых, это одно и то же – прокуратура и суды. Любой судья обычно имеет в анамнезе прокуратуру, часто судьями становятся секретари, а вернее, секретарши суда. Во-вторых, студенты престижных юридических факультетов почти никогда не идут в эту систему. Все они хотят стать юристами «Газпрома», «ЛУКойла» и т. д. Я дружу с кафедрой предпринимательского права юрфака МГУ и вижу этих студентов, это отличные молодые ребята, я рассказываю им о судебной реформе де Голля…

– Что это за реформа?

– Чтобы полностью изменить судебную систему Франции, де Голль долго вел тайную работу, присматривал, готовил кадры, а потом за одну ночь сместил всех судей и заменил их новыми людьми.

– Но если судья – такая непрестижная профессия для юриста, зачем в нее идут? И кто?

– Чаще всего люмпены, то есть люди, обладающие крайне примитивным понятием о морали. Для них судейство – это способ заработка. Средняя зарплата судьи двести тысяч рублей, пенсия – шестьдесят тысяч. Это мы говорим только об официальных доходах.

– Насколько независима эта система от верховной власти? Является ли власть также бенефициаром неправедного суда?

– Я могу сказать одно. Приговор моему мужу подписывал не Путин. И не Путин устраивал ГУЛАГ, куда «стучали» твои соседи, которым нужна была твоя комната. Судьи – такой же продукт ГУЛАГа, как и прочие «советские люди». Я, например, смотрю по своей консьержке. Здоровается она со мной или не здоровается, зависит от состояния дела мужа. Выпустили, бизнес идет – здрассьте, закрыли – гордо отворачивается.

– Насколько общество вообще сознает угрозу, которую представляет собой такая судебная система?

– До Болотной у меня было ощущение, что общество ничего не сознает. А между тем ГУЛАГ – это доминанта, главная на сегодняшний день реалия России. То, что каждого человека можно обвинить и посадить, и есть метод управления людьми, который использует власть. Никто не может чувствовать себя в России свободным, мы все – рабы. Когда я побывала на Болотной, я воочию увидела, что элита начала это осознавать. Люди выходили из машин с мигалками и шли на площадь. Я скажу больше, как «кошелек» этих митингов. Знаешь, кто главные спонсоры кошелька?

– Кто?

– Многие «мигалочники». Некоторые работают во ФСИН, сами работают этими сатрапами. Я у них долго деньги не брала. Так они обманом, через знакомых «котлеты» передавали. Один, например, передал шестьсот тысяч, сказал «заначка от жены». Эти люди своими глазами видят, насколько губительна для общества эта система.

– Так что же они сами ничего не сделают?

– Проблема в том, что суды – фактически отдельно существующее бандитское государство. Медведев это понимал, но они его сразу помножили на ноль. Они ему просто нагло, в открытую не подчинялись.

– А если им прикажет Путин, они выполнят приказ?

– Нет. Скорее прокурор в качестве ответной меры заведет дело, например, на Сечина. Я вижу эту борьбу ведомств изнутри, я знаю, как эти люди разбираются друг с другом. Проблема в том, что по каждому такому делу проходит восемнадцать-двадцать человек, подобранных по любому признаку. Понимаешь? По любому! Это случайные, абсолютно невиновные люди с улицы, которым шьется такое, что пятнашка покажется за счастье. Это такая борьба крокодила с бегемотом, они бьются, сажая всех подряд. И никто с ними не может ничего сделать. Ни Медведев, ни Путин.

– То есть фактически страной управляют судьи?

– Да. Кстати, понял это одним из первых Миша Леонтьев. Года полтора назад, когда побывал на процессах по делу Гофман. И за двух девчонок вступился как член «Единой России». Он пришел в суд, все разложил по полочкам, объяснил, что девочки не виноваты. А ему сказали: «Пошел на х*й!» Он говорит: «Как на х*й? Я, это, друг Путина! Я сейчас Путину позвоню». А ему отвечают: «На х*й пошел!» И он пошел.

– Но уволить судью Путин может?

– Он может не продлить срок полномочий судьи. Но делать этого не будет. Потому что Путину существование этой банды выгодно. Они для него – мощнейший рычаг управления. Дело в том, что Путин такой же заложник ГУЛАГа, как и почти вся страна. Путин считает, что по-другому управлять нельзя, иначе будет заговор и его сметут. Но еще большая проблема, что граждане тоже считают, что по-другому ими управлять невозможно.

– И поэтому голосуют за Путина?

– Понятно, почему голосуют. Я одно хочу сказать. Голосующие и агитирующие за Путина должны понимать, за что в конечном итоге они голосуют.

– За что?

– За «розочку» из-под шампанского у себя в заднице.

– Чтобы это связать, требуется сверхусилие. К тому же в мозгах у людей страшная каша.

– Это точно! Ко мне недавно на митинге подошла старушка – божий одуванчик, вся в белом, в платочке. Подошла и говорит: «Товарищ Романова, за вами Бог. Мы все православные за вас молимся, за мужа вашего». И такие хорошие слова начала говорить. Мы стоим с Ариной Бородиной, телевизионным обозревателем «Коммерсанта», и чуть не плачем. Я говорю: «Можно я вас поцелую?» Старушка продолжает: «Я за вас молиться буду во всех храмах». И вдруг достает из сумки портрет Сталина и начинает меня им крестить. Я говорю: «Вы православная, зачем же Сталин у вас?! Вы же Богу молитесь, а Сталин не молился». А старушка говорит: «Сталин православный, деточка. У меня вся семья репрессирована, но это плохие люди сделали, не он».

– Ад какой-то.

– Ну что ей сказать?! Так и осталась я стоять, перекрещенная Иосифом Виссарионовичем.

– В общем, понятно. Перекрестят, отправят на Колыму и платочком по дороге слезы вытрут. Русские – сострадательный народ. Давай вернемся к конкретике. Ты говоришь, что существуют поводы без всякой вины посадить в тюрьму любого человека. Какие?

– Чтобы посадить, повод не нужен. Нужен заказ.

– То есть, допустим, если мне кто-нибудь не нравится и у меня есть деньги, я могу его заказать?

– Да, только это дорого. Потому что ты никто. В смысле ты не генерал, поэтому тебе дорого будет.

– Можно выйти на генерала.

– Говорить с генералом – это дорого. Когда мужа сажали, порядок цен был два-три миллиона долларов. Сейчас больше.

– Допустим, я готова потратиться. Допустим, я хочу принести пользу человечеству и посадить, прости Господи, не знаю кого… ну, допустим, своего знакомого Эдуарда Багирова, потому что мне не нравятся его новые политические взгляды. Сколько и куда мне нести?

– Во-первых, тебе надо будет договариваться с прокуратурой.

– С какой прокуратурой?

– С Генеральной, конечно, с «генкой». Тебе нужен зам по фамилии М., потому что Г. – это по экономическим делам.

– Я могу указать эти фамилии?

– Можешь, конечно. Тоже мне, сенсация. Все знают, что Г. берет за посадку коммерсантов. А Багиров – это по экстремизму. О, это тебе нужен первый зам Б. – он как раз по делам национальностей!

– Ну вот иду в «генку» к Б. И что говорю?

– Нет, ты сама никогда не придешь к Б. Тебе надо будет найти генерала, который к нему пойдет.

– Как искать генерала?

– Через полковника.

– Я могу воспользоваться твоими связями?

– Угу, можешь. Я выведу тебя на полковников, которые выведут тебя на генералов, которые не выведут тебя на Б., но возьмут у тебя деньги, отпилив половину по дороге, и Б. занесут нормально.

– Каков порядок цен? Дорого ли мне обойдется Багиров?

– С пятерки начинай, если повезет.

– Чего пятерки, долларов?

– Долларов, конечно, миллионов. Они евро не признают, ненадежная вещь. А госдеп, он и в Африке госдеп.

– Эх, Багиров, дорого ты мне обходишься! А пятерочку как, наликом в чемодане несу?

– Нет. Ты триста тысяч сначала отдашь полковнику, чтобы он вывел тебя на генерала и так далее.

– А где я с ними встречаюсь? В кафе, что ли?

– Чаще всего это их собственный ресторан. Например, ресторан «Киото» долгое время принадлежал генералу Ш. Они там ничего не боятся, называют вещи своими именами. Прокуратура, например, пресненская в «Кабанчике» свои терки трет.

– Ты не боишься мне все это рассказывать?

– А мне терять нечего. Я уже там была. Оставили бы мне хоть что-нибудь, я бы за это боялась.

– Мне говорили, генералы тебя уважают?

– Не думаю, что в их лексиконе присутствует уважение как понятие. Но некий пиетет присутствует. Я сделала страшное – научила баб бороться. Я научила жен обвиняемых объединяться, надевать шпильки, мыть голову и припираться на суд. И сидеть нога на ногу с наглым видом.

Фото: Слава Филиппов

– Это произвело впечатление на судей?

– Производит всегда. И еще если откровенно их записывать, фотографировать. Они не выносят никакой публичности. Поэтому о них надо как можно больше говорить.

– Хорошо, допустим, я как журналист стану это делать. Как по-твоему, принесет ли это эффект?

– Лично тебе надо валить.

– Без вариантов?

– У тебя – Ксюши Соколовой – нет вариантов. Но вот у Соколовой, объединившейся, например, с Прохоровым, появляются перспективы.

– Какие?

– Создавать партию, идти в правительство и продавливать судебную реформу. Существует несколько концепций реформы: одна мне нравится больше всех. Ее написал Владимир Мау. Он предлагает ничего не трогать, сменить всего восемьдесят человек в судебной системе. Когда у них кончится срок, назначить новых. И ввести определенный ценз. Человек должен прийти не из судебной системы, а из корпорации: из «Газпрома», из Кремля, из ОНЭКСИМ банка.

– То есть, по-твоему, ГУЛАГу способен противостоять класс состоятельных и образованных русских с понятиями о морали, достоинстве и чести?

– Да. Единственное, что вселяет оптимизм, – то, что такой класс сегодня существует. Просто он должен консолидироваться и отдать себе честный отчет в происходящем. Пока мы не ликвидируем ГУЛАГ, нормальной жизни в нашей стране не будет.

– Главное, чтобы нас всех не переловили и не пересажали, пока мы будем консолидироваться. Не хотелось бы и часу своей жизни подарить этим мудакам.

– Подставляться, конечно, не надо. Но и умирать от страха тоже. Вообще, тюрьма может стать очень интересным опытом.

– Честно говоря, не хотелось бы с ним знакомиться. Помнишь, у Шаламова: «Лагерь – это бесценный человеческий опыт, но я убежден, что этот опыт никому не нужен».

– Ты видела фотографии Светланы Бахминой до посадки? Обыкновенная девушка-юрист в кудряшках. А сейчас – большой стиль, лоск появился.

– Мне кажется, Бахмина тебя сейчас бы стукнула. И вообще, в тюрьме нет крема.

– Ты жертва глянца. В колонии ты поймешь, что все кремы – туфта! Подсолнечное масло их заменяет. В тюрьме светская девушка вообще может много нового узнать: как красить волосы луковой шелухой, как выщипать брови штукатуркой. Лидия Гинзбург вспоминала, что, встречаясь с подругами после отсидки, выглядела гораздо лучше них.

– А как ты выходила из положения, когда приезжала к мужу в зону? Там же баночки тоже отбирают?

– Зато там есть постное масло, сметанка, огурчик, свежий воздух. Отсутствуют телефоны, интернет, телевизор. Мой муж, когда собирал в тюрьму вещи, так и сказал: «Хоть высплюсь!»

– Почему Алексей все же не воспользовался возможностью уехать из России? Ты повлияла на его решение?

– Наоборот! Я умоляла его уехать, нашла возможности. Но он отказался. Сказал, что хочет выйти и заниматься бизнесом и политикой в своей стране.

– Господи, зачем?!

– Потому что, если мы все уедем, здесь останется ГУЛАГ.

Москва, март 2012С

Материал предоставлен в ознакомительном порядке.

автор: Ксения Соколова

© 2008–2012 ООО «Сноб Медиа».Все права защищены