Искусство массового поражения

Как-то в командировке, коротая время, мы с попутчиками по купе завели разговор о кино. Не помню уже, по какому поводу, но среди прочих киношных тем было упомянуто и имя Тарковского. К моему удивлению, упомянутая вскользь фамилия этого режиссера вызвала у самой нашей юной попутчицы буквально всплеск презрительных эмоций: «Не переношу Тарковского и не понимаю, что в нем находят те, кто считает его выдающимся режиссером. Сплошные монотонные разговоры, нет никакого действия, совершенная нудотина!»

Я не любитель спорить о вкусах, поэтому наша дискуссия с тарковсконенавистницей свелась к моему вопросу и ее ответной реплике.

- А не может быть так, что твое непонимание его картин связано не с тем, что он снимает «нудное» кино, а с тем, что ты просто не проникла за порог авторского смысла?

- Какой смысл? Одни разговоры…

Наш спор о Тарковском на этом, в общем-то, и закончился, но, признаться, я был благодарен своей попутчице. Она невольно навела меня на размышления не столько о смысле фильмов Тарковского, сколько вообще об эволюции искусства как такового.

Я знаю немало людей, которые считают «Зеркало» или «Солярис» нудной заумью, которую невозможно досмотреть до конца. Не берусь разубеждать в обратном (я сам далеко не безоговорочный поклонник мэтра), однако этот пример эволюции отношения к творчеству режиссера все же весьма показателен.

Тарковский все более выпадает из контекста современности и воспринимается как толстые романы классиков – их никто не читает, но, тем не менее, на них с энтузиазмом ссылаются либо как на пример «дикой нудотины», либо как пример противопоставления «эталонного искусства» и современного ширпотреба.

Об этом можно конечно рассуждать бесконечно, рискуя самому оказаться в роли анахроничного зануды, но кое над чем все же стоит задуматься. Причем я отнюдь не претендую на первооткрывателя темы.

Суть того, что я хочу сказать, уже выражена в двусмысленном заголовке этого эссе.

Его можно трактовать и как умение применять оружие массового поражения и как искусство, которое само по себе все более становится оружием массового поражения.

У использованного здесь слова «поражение» есть и третий, важный в контекст сказанного смысл, – удивлять, захватывать внимание.

Я думаю, именно это и определяет общий вектор эволюции искусства. Еще недавно (условно говоря, в эпоху Тарковского, Феллини, возможно даже еще и Кубрика) оно было миссионером эстетики чувственности и глубокого смысла, требующего напряжения, извините за вульгарность, мозговых извилин.

Миссионером, которого могли даже съесть в простоте невежества, но все же к нему относились как к миссионеру. И хотя и с зубовным скрипом мозгов, но массовый зритель не только стремился вникнуть в смысл этой миссии, но даже и стеснялся, если этот смысл оказывался ему не совсем доступен.

Сегодня облик искусства определяет эстетика, основанная на поражении воображения, а смысловой ряд вырождается до дидактической прямолинейности, как в кэмэроновском «Аватаре».

Сегодня признаком хорошего тона считается подчеркнуть нежелание напрячь интеллект в решении смысловых задач, сложнее дидактики стишка «Что такое хорошо и что такое плохо». Интеллект сегодня с успехом заменяют модные гаджеты, облегчающие скольжение в пространстве жизни без обременительных обязательств.

Все более усиливающиеся изощрения в стремлении поразить зрителя невольно ведут к тому, что при этом поражается наше воображение еще и в том смысле, что неизбежно повышается порог начала звуковых ощущений до грохота жестяной бочки, а световых и цветовых - до стробоскопических вспышек.

Я не хотел бы предстать в роли очередного зануды с риторическим вопросом «Куда катится этот мир?» Сегодня это уже никого не волнует. Главное, чтобы он катился поражающе (в прямом и переносном смысле этого слова) весело и беззаботно. И не требовал от нас необходимости вникать в смысл «нелепых и нудных» диалогов героев Тарковского, для которых это сакраментальное «Куда?» было абсолютно лишено всякой риторики, но было наполнено поистине вселенским смыслом.