Казачество в истории России - 4.

Мужики с казаками и внутренняя политика имперской “элиты”.

Если же отойти от дел военных к делам мирной жизни, то и здесь сравнение не в пользу крестьянской России. Экономическое положение казачества было в целом лучше, чем положение крепостного крестьянства. И в сравнении так называемых «политических прав и свобод», положение казачества оказывалось более выгодным: казачество, как сословие имело прямой доступ к царю, в то время как между царем и мужицкой Россией стояло дворянство.

В эпоху империи дворянство было сословием не благородным и не благонравным по существу его дел, а весьма развращенным: и по отношению к мужику — вседозволенностью крепостного права; и по отношению к главе государства российского — практикой дворцовых переворотов, свершавшихся большей частью в форме цареубийства. Именно дворянство как сословие, интеллектуально тупое и беззаботно алчное[1], на всём протяжении истории сословно-кастовой России доводило мужика до бунта[2], а государство тем самым — до смут, одна из которых завершилась в 1613 г. сменой династии, а другая в 1917 г. — крахом государственности общеизвестного типа. Но что ни делается — Божьей милостью всё к лучшему.

В этих общественно-политических и правовых обстоятельствах крестьянство одних областей России как своих, таких же как и они сами людей, воспринимали крестьян других областей, хотя в быту, говоре, обычаях в каждой области были свои особенности, выливавшиеся среди всего прочего и во взаимные насмешки и подтрунивание. Но это было делом как бы внутрисемейным, общекрестьянским, братским. Казачество же, действительно бывшее носителем иной психологии (о чём говорилось ранее), жившее иным укладом, воспринималось крестьянской Россией как не свое, не родное: хоть и русскоязычные в своем большинстве, хоть и единоверцы в своем большинстве, а всё же не такие, — чужие.

И эта взаимная обоюдосторонне направленная отчужденность казачества и крестьянства, составлявшего до 85 % населения страны, — главное, что необходимо понимать во внутренних делах русского народа и государства Российского при рассмотрении событий революции 1905 — 1907 гг., революции 1917 г. и последовавшей за нею гражданской войны.

О самих же революциях начала ХХ века в России необходимо сказать следующее:

• В одном потоке событий они были разборками международного сионистского капитала с национал-“элитарными” притязаниями на имперское самодержавие России — это разборки двух корпораций индивидуалистов.
• В другом потоке событий они были разборками российского простонародья с имперской же правящей “элитой”, представлявшей собой сословную корпорацию индивидуалистов. В преодолении на основе единодушия всякой корпоративности — путь цивилизационного строительства Руси.
• До разборок в ходе глобального цивилизационного строительства Русского народа на основе единодушия с иудейским международным корпоративным интернацизмом, посягнувшим на безраздельное мировое господство, в начале ХХ века дело еще не дошло, в силу чего интернацисты имели возможность прима­зы­ваться к каждой из сторон во внутриимперском конфликте и отчасти управлять самим конфликтом, преследуя свои интересы и стравливая стороны между собой. Но разрешения этой проблемы не миновать, и следует позаботиться о том, чтобы её решение не стало кровавой баней для всего мира.

Эти три обстоятельства и определили весь характер революций начала ХХ века, характер контрреволюции и гражданской войны.

К началу ХХ века сословная “элита” империи стала помехой Русскому цивилизационному строительству, с какого поля нравственно-психологического боя за Правду Божию на Земле в свое время бежали зачинатели казацких родов (под предлогом уклонения от крепостного права). В вооруженных силах “элита” была представлена и олицетворена частью офицерского корпуса и гвардейскими частями, которые усмиряли декабрьское восстание в Москве в декабре 1905 г. Они были врагами доведенного до бунта простонародья. Казаки, будучи чужаками для большинства простонародья России (о чем говорилось ранее), действовали как подчиненная врагу и организованная воинской дисциплиной корпорация.

И это не могло не вызвать у живших тогда поколений российского простонародья отношения к казачеству в целом как к чужакам, которые встревают не свое дело на стороне их врага.

Высказав это принципиальное наше мнение, перейдем к освещению взаимоотношений казачества и остального населения России в этот период. Цитируем ваше письмо:

«В опубликованных главах работы “Разгерметизация” вы упоминаете о некоторых эпизодах событий 9 января 1905 года в С-Петербурге. Среди прочего вы пишите о неблаговидной роли казаков в разгоне толпы, якобы рубивших шашками женщин, детей, стариков, что потом аукнулось казакам во время гражданской войны и после неё. Троцкий и Свердлов проводя политику расказачивания, точно так же оправдывали её участием казаков в подавлении революционных выступлений».

Чтобы читателям нашего с вами обмена мнениями было понятно, о чём идет речь, и чтобы быть текстуально точными, приведём и фрагмент из «Разгерметизации», который вызвал ваше возражение:

«В.В.Шульгин отмечает в своих воспоминаниях (сборник “Дни”, “1920”)[3], что, когда он учился в Киевском университете, то среди студентов, с целью подстрекательства их к революционным выступлениям, под видом фотодокументов сионистами распространялись фотомонтажи, на которых изображались карательные акции правительства против народа: этот провокационный характер вовлечения молодежи в революционную деятельность ложью привел к тому, что В.В.Шульгин, по свойственной ему брезгливости ко лжи, обрёл репутацию “антисемита”, русского реакционера-националиста и контрреволюционера.

Также и по отношению к событиям 9 января не всё просто. А.Спиридович[4] пишет: «С утра 9 января со всех окраин города двинулись к Зимнему дворцу толпы рабочих, предводительствуемые хоругвями, иконами и царскими портретами, а между ними шли агитаторы с револьверами и кое-где с красными флагами. Сам Гапон имея с боку Рутенберга, вел толпу из-за Нарвской заставы. Поют “Спаси Господи люди твоя... победы[5] благоверному императору...”. Впереди пристав расчищает дорогу.» — ист. 97, с. 175. Некоторые свидетели тех событий вспоминают, что первые выстрелы были произведены по войскам из толпы. После того как войска ответили на одиночные провокационные выстрелы залпами на поражение, верноподданное по характеру для большинства его участников шествие превратилось в избиение невинных: общее число погибших составило более 1000 человек, раненых более 2000. Разгон завершили конные — казачьи части. Их привлечение к карательным операциям и немилосердие к детям, женщинам и безоружным в городах и деревнях России в 1905 — 1907 гг. жестоко аукнулась самим казакам спустя 10 — 12 лет, когда Рабоче-Крестьянская Красная Армия вошла с ответным карательным визитом в казачьи земли. Хотя казачьи части составляли по численности всего около 10 % от общей численности войск, привлеченных к усмирению в 1905 — 1907 гг., но народу запомнилось зверство именно их и гвардии, а не подневольное ленивое отбывание карательной функции частями регулярной армии, состоявшей из самих же крестьян и рабочих и близкого к бедности в Российской империи не титулованного строевого офицерства пехоты» («Разгерметизация», изд. 1997 г., с. 82).

Хотим обратить внимание на то, что в «Разгерметизации» цитатное повествование с приведением точных библиографических ссылок чередуется с пересказом своими словами информации, изложенной в прочитанных источниках, фрагменты из которых не приводятся, и ссылок на которые в книге нет. Первоначальный текст «Разгерметизации» был написан в 1987 — 1990 г. в конспективно-тезисном стиле «для себя», и потому в нём цитат было гораздо меньше, чем в издании 1997 г. При подготовке издания в 1997 г. в первоначальный текст[6] — соответственно принципу самодостаточности для понимания всякой публикации — были включены обширные цитатные вставки из разных источников.

Число источников, просмотренных при подготовке «Разгерметизации» к изданию, больше, чем число цитируемых. И среди источников, фрагменты из которых не включены в текст издания, был какой-то один, в котором сообщалось, что казачьи части были введены в Петербург и привлекались к “усмирению” в районе Нарвской заставы как 9 января 1905 г., так и в последующие за кровавым воскресеньем дни, а среди населения были жертвы[7].

Поскольку сообщаемая в этом источнике информация ничего нового к уже сложившемуся представлению о событиях не давала, то выписок из него не сделали, в тексте “Разгерметизации” мы его не цитировали, и в список литературы его не включили, хотя от него произошла фраза: «Разгон завершили конные — казачьи части». Это утверждение верно, действительно так и было: разгон завершали конные просто потому, что пехоте при сохранении ею боевых порядков не угнаться за разбегающейся усмиряемой толпой. Толпа же должна быть не оттеснена, поскольку может перегруппироваться и осуществить новую попытку запрещаемых для неё действий, а рассеяна так, чтобы больше не собралась, по крайней мере в этот день. При получении же вашего письма найти этот источник снова, чтобы привести здесь соответствующий текст, не удалось. Надеемся, что вы не обвините нас в вымысле, в связи с тем, что мы не можем в данном конкретном случае назвать библиографические данные этого издания.

Но так как вопрос о событиях революций 1905 — 1907 гг., 1917 г., гражданской войны и взаимоотношениях казачества и революционно активного населения России поставлен, то займемся им детально.

Для начала сопоставим текст вашего письма с текстом «Разгерметизации» по изданию 1997 г. В «Разгерметизации» ни слова не говорится о том, что казаки рубили шашками женщин, детей, стариков; об этом говорится в вашем письме со ссылками на написанную нами «Разгерметизацию». Это — ваше прочтение и понимание того, что действительно написано нами. Конечно, возможно и такое прочтение с домыслами о не сказанном прямо, об алгоритмике чего говорилось ранее; но такое прочтение и домысливание не соответствует нашему мнению об имевших место событиях.

А возможно, что это и не ваши домыслы — а ваше духовное наследие, т.е. эгрегориальная память откликнулась на текст “Разгерметизации” выдачей в ваше сознание такой информацией, а вы лично, не приемля такой подход к старикам, женщинам и детям, возражаете не нам, а вашему казацкому эгрегору, который помнит, что было и такое. Но что бы это ни было: ваши личные домыслы либо эгрегориальная реакция на текст “Разгерметизации”, выразившаяся через вас, — это ваше дело, за которое несёте ответственность вы, а не наше дело, за которое мы несём ответственность.

В разделе “Разгерметизации”, откуда взят приведенный фрагмент, более или менее детально рассматривается представлявшая для нас интерес алгоритмика (взаимная обусловленность) событий, приведших к ТРАГЕДИИ 9 января 1905 г., жертвами которой стали и “усмиряемые”, и усмирители; а само шествие народных толп и действия войск в разных районах столицы детально не описывается.

О карательных акциях правительства в ходе всей революции 1905 — 1907 г., в которых, как общеизвестно, принимали участие и полиция, и жандармерия, и армия, и казаки, говорится всего в нескольких словах, причем подчеркнуто, что не казаки были главной карательной силой, поскольку составляли всего 10 % войск, привлеченных для “усмирения”. Эти данные приведены нами именно для того, чтобы развеять созданный троцкистами и культивировавшийся долгие годы миф о казаках, как о решающей силе в подавлении революции 1905 — 1907 гг.

Кроме того в “Разгерметизации” нигде не говорится, что казачество и гвардия зверствовали больше, чем другие. Но говорится, что казаки и гвардия запомнились больше, чем другие участники карательных акций. Для того, чтобы запомниться в ходе “усмирений”, вовсе не обязательно изощряться в зверствах: достаточно, чтобы усмиряемые воспринимали тебя как чужака, за которым не признается моральное право призывать к порядку, а тем более устанавливать какой-либо порядок силой.

Необходимость в “усмирениях” возникает как расплата за прошлые ошибки не только политиков, но и обывателей как стоящих вне политики в силу обстоятельств общественной жизни, так и деятельно уклоняющихся от занятия «политикой». В самих же “усмирениях” автоматически проявляется логика беспредельной эскалации насилия вплоть до достижения абсолютно безропотной, нравственно безразличной покорности противника, доведенного до такого состояния, когда в его среде у большинства индивидов подавлен даже инстинкт самосохранения. То есть эскалация насилия в “усмирениях” в своем пределе имеет доведение противника до скотской покорности; если этого достичь оказывается невозможным, то эта логика требует поголовного уничтожения не то что проявляющих непокорность, но даже рядом стоящих с ними. Сдерживающие “усмирение” факторы лежат вне этой логики, но способны остановить её на какой-то стадии, после чего необходим переход к иным средствам решения всё тех же проблем, поскольку в противном случае необходимость в “усмирении” возникнет вновь.

Если бы в распоряжении сторон на момент начала “усмирения” были бы какие-то иные средства разрешения проблем, приведших к необходимости “усмирения”, то они ими бы и воспользовались, потому что для большинства действительно «кровь людская — не водица»: грех на душу принимать большинству в тягость.

И не надо наводить тень на плетень и рисовать “усмирения” розовыми красками и пастельными тонами, изображая их сплавом воинской выучки, героизма и гуманизма усмирителей: история не знает “усмирений”, в которых бы ни было жестокости и зверств, так называемых «избыточ­ных применений силы» и т.п., как организованных по приказу прямого и вышестоящего начальства, так и проистекающих из взаимного непонимания, провокаций либо чьей-то личной или групповой неспособности сдержать собственные эмоции и страсти — алгоритмику бессознательных уровней психики, не контролируемую сознанием в ходе самих действий.

Поэтому в “усмирениях” бессмысленная жестокость всегда проявляется с обеих сторон, как минимум в форме действий отдельных озлобившихся субъектов, а как максимум — в форме спланированного последовательного уничтожения всех без разбора. Вопрос только в соотношении сил сторон и в том, насколько низко падёт каждая из них, и насколько массовыми будут проявления усмирительной жестокости, и до какой стадии обе стороны своими взаимосвязанными действиями успеют раскрутить автоматическую логику “усмирения”, о которой говорилось ранее.

Вы же пишете:

«В хрестоматии по истории СССР, изданной в 50‑х годах, (к сожалению, сейчас не можем привести полные данные этой книги) приведены любопытные дореволюционные документы о тактике действий казаков при разгоне многолюдных сборищ. Из них следует, что шашками казаки работали для устрашения, но не рубили, а били плашмя, учитывая общепризнанное воинское искусство казаков люди не получали никаких ран. Поэтому мнение о какой-то ненависти русских рабочих к казакам, возникшей после событий 1905 года, явно надумано».

Это вполне годится как для учебника или наставления по тактике применения войск, полиции, ОМОНа и т.п. для разгона массовых сборищ, так и для отчета перед выше стоящими начальниками “о героизме и гуманизме”, проявленных в ходе “усмире­ния”. Но практика всегда вносит в такого рода описания и наставления свои коррективы, которые оказываются кровавыми, и о которых по завершении “усмире­ний” предпочитают умалчивать в документах и помалкивать в устных рассказах потому, что если и не осознают, то ощущают, что в “усмирениях” большинство их участников утрачивают человеческий образ духа.

Поэтому мемуары “о героизме и гуманизме” в карательных акциях против «врага внутреннего» встречаются гораздо реже, нежели мемуары о героизме и гуманизме в войнах с врагами внешним. Тем не менее те, кто действительно стремился избежать “усмирений”, предвидя их кровавость, ДАБЫ ПОТОМКИ ИЗВЛЕКЛИ УРОКИ И ПЕРЕОСМЫСЛИЛИ ОШИБОЧНЫЙ ОПЫТ ПРЕДКОВ, честно пишут о своих неудачах, в результате которых проливалась кровь людей, против которых проводилось “усмирение”. Описание одного из “усмирений”, имевшего место еще в 1903 г., т.е. до начала революции и высшего накала революционных страстей, приводит уже упоминавшийся жандармский генерал А.Спиридович, ученик и сподвижник оклеветанного и революционерами, и контрреволюционерами С.В.Зубатова, положившего и жизнь, и честь свою на то, чтобы революция — как апофеоз “усмирения”, в котором кровь будет литься как водица, — в России не состоялась:

«В то лето с юга шла стихийная забастовка рабочих, которая захватила Киев. Бороться с нею было невозможно, и мы старались только, чтобы она не вылилась в уличные беспорядки. На Подоле, у Лавры на Житнем базаре собирались рабочие; им мешали, их разгоняли, но движение шло на подъем. В городе было неспокойно. Зловеще завывали заводские гудки. То там, то здесь проезжали казаки. Центром движения скоро сделались железнодорожные мастерские, где неумелые действия начальника дорог Немешаева только подливали масла в огонь.

(…)

Чувствовалось, что сгущавшаяся атмосфера должна разрядиться чем-то большим. В виду требования больших войсковых нарядов, собрали заседание с военными чинами под председательством вице-губернатора барона Штакельберга, дабы выяснить как должны действовать войска. Военные стояли за определённые решительные меры, гражданская же власть требовала войск и в то же время хотела, чтобы они действовали как классные дамы — уговорами. Когда все наговорились, Штакельберг спросил мое мнение. Я сказал, что стрельба по сборищам не должна быть применяема и что лучше всего рассеивать их казаками, прибегая, при надобности к нагайкам. Действует же за границей полиция резиновыми палками и действует жестоко, и средство это считается законным и вполне достигает цели. Стрелять не приходится. У нас резиновых палок еще нет, но нагайки вполне могут их заменить и употребление их будет вполне отвечать тем железным прутьям, пружинам, кистеням, цепочкам и веревкам с нагайками[8] на концах, которыми вооружены рабочие.

Не успел я докончить доклада, как с вокзала дали знать по телефону, что рабочие залили локомотивы в депо и что около двух тысяч их собирается у товарной станции на путях. Заседание было прервано, и мы с бароном Штакельбергом поехали на вокзал.

На путях стояла плотная масса рабочих. Против них пехота и казаки. Командир сотни доложил, что на путях, меж рельсов, его казаки действовать не могут.

Барон Штакельберг лично обратился к рабочим, предлагая разойтись и предупреждая, что в противном случае будет трижды дан сигнал горниста, после чего войска начнут действовать оружием.

Рабочие не расходились. Впереди появились женщины с детьми. Стали садиться на землю. Проиграл трижды рожок, раздалась команда, и ближайшая рота пошла на рабочих стеной врукопашную…

На мгновение все как бы смолкло. Толпа попятилась назад. Как молоты посыпались тупые удары прикладов. Шел хруст[9]… Толпа обратилась в паническое бегство…[10] По сторонам стояли казаки… Минута, две — всё было кончено, толпа рассеяна.

Уже действовавшая рота собралась. Раненых не было; кого помяли, убежали. Офицеры и мы со Штакельбергом разговаривали о происшедшем. Вдруг справа раздался залп, за ним второй и третий.

Что, почему, кто приказал стрелять? Бросились в сторону залпов. Там рота, сделав залп по направлению горы Соломенки, стояла еще „на изготовку” первая полурота с колена.

— Кто приказал стрелять? — обратился к ротному командиру подбежавший Штакельберг. Тот доложил спокойно, что группа рабочих из разбежавшихся стала бросать в роту камнями, что был ранен солдат, офицер и сбит с ног помощник исправника, которому камень угодил в коленную чашечку, и что он, ротный командир, согласно приказа по округу, должен был в виду такого действия рабочих против его роты, ответить огнем, что и выполнил.

Офицер был прав. Но было что-то неприятное, щемящее… Все мы видели, как двое из убегавших в гору перекувырнулись после второго залпа[11] и остались лежать, как двое других споткнулись, упали, и встав, неловко пытались бежать дальше, но не скоро… Чувствовалось, как будто сделали что-то нехорошее…» (А.Спиридович, “Записки жандарма”, с. 141 — 144).

После доклада генерал-губернатору «стали совещаться, чтобы не произошло новых беспорядков из-за убитых. Стрельба была глупая[12], хотя ротный командир и был формально прав.

Но залпы разрядили грозу. С того момента движение как-то сразу пошло на убыль. Настроение рабочих упало и скоро всё вошло в норму. Случай со стрельбой почти не нашёл отзвука в дальнейших событиях. Даже сами рабочие считали, что войска действовали правильно[13]. Революционные комитеты не сумели использовать такого хорошего для агитации против правительства повода и о стрельбе на вокзале скоро забыли» (там же, с. 145).

Забыли все… кроме детей убитых и раненых, конечно, если у тех были дети; кроме тех детей, которые были напуганы, когда рота набросилась на их родителей, стала избивать толпу прикладами, и взрослые в панике побежали. Ничто из такого рода вещей не остается без последствий, в том числе «работа для устрашения» при разгоне «массовых сборищ». Если в толпе есть хотя бы один ребенок, и его как следует напугать, то это оставит навсегда след в его психике; также не каждый простит, если при нём унизить его родителей. Кем станет этот ребенок, что и кто окажется в его власти, как он этим распорядится, когда вырастет, — пугающим знать наперёд не дано.

А.И.Лебедь в возрасте 14 лет слетел с дерева на землю при разгоне митинга в Новочеркасске в 1962 г. при “либерале” Н.С.Хрущеве. Такие же, как еще Саша Лебедь, любопытные подростки, сидевшие веткой выше и веткой ниже на том же дереве, упали мертвыми, сраженные автоматными очередями, пущенными поверх голов толпы «для устрашения». А.И.Лебедь не получил ран, но помнит об этом всю жизнь. И не похоже, что этот полёт доставил ему удовольствие, хотя многому его научил так, как не смогли бы научить никакие книги и фильмы: и он имеет свое мнение и о толпе усмиряемой, и о толпе усмирителей (пусть даже и скованной воинской дисциплиной), и о тех, кто довел народ до необходимости его “усмирять” и отдал приказ о привлечении войск к “усмирению”, и о том, кто не отказался выполнить этот приказ[14].

Не надо думать, что менее памятливы были и те, кого самого или чьих родителей напугали в “усмирениях” казаки в 1905 — 1907 гг. И вряд ли эта памятливость пошла казакам на пользу, после того, как троцкисты провоцировали казачьи восстания в ходе гражданской войны, а потом творили геноцид в казачьих землях в ходе “усмирений”, подавляя эти восстания. Причем со стороны комиссаров, среди которых сверхпропорционально велика была доля евреев, это была черная неблагодарность, поскольку защита еврейских кварталов от погромов, сопровождавших революцию 1905 — 1907 гг., также возлагалась и на казачьи части и обеспечивалась среди других мер патрулированием улиц казачьими разъездами.

Поэтому на будущее, которое обусловлено сегодняшней нравственностью и мировоззрением, обратите всё же внимание и сопоставьте:

• Жандарму А.Спиридовичу стыдно за происшедшее: «было что-то неприятное, щемящее…»; «чувствовалось, как будто сделали что-то нехорошее…» и эта память стыда не исчезла с годами и сохранилась ко времени, когда он писал свои воспоминания.
• В вашем же письме, братцы казаки: «среди прочего вы пишите о неблаговидной роли казаков в разгоне толпы, якобы рубивших шашками женщин, детей, стариков, что потом аукнулось казакам во время гражданской войны и после неё»; «шашками казаки работали для устрашения, но не рубили, а били плашмя, учитывая общепризнанное воинское искусство казаков люди не получали никаких ран».

Вы морально-психологически готовитесь к участию в новых “усмирениях”, полагая, что воинское искусство нравственно самооправдано вне зависимости от того, против кого оно обращено? Или всё же нравственно был прав Б.М.Думенко[15], когда бойцы его кавалерийского корпуса трое суток в мае 1920 г. митинговали в Ростове на площади перед Богатяновской тюрьмой[16], добиваясь его освобождения?

Б.М.Думенко был в ней заключен, а бойцы его корпуса, влитого к тому времени в состав Первой конной армии, требовали его освобождения и отказывались идти на польский фронт иначе, как под его командованием. К этому времени Б.М.Думенко по навету, к которому были причастны К.Е.Ворошилов и С.М.Буденный, был обвинён в измене (февраль 1920 г.) и к маю приговорен троцкистским трибуналом к расстрелу. Митинг на площади перед тюрьмой кипел, и успокоить его не удавалось: С.М.Буденного освистали и согнали с трибуны, и он покинул площадь; оставшийся К.Е.Ворошилов, которого уважали и в корпусе Б.М.Думенко, заявил, что митингующие освободят Б.М.Думенко только через его труп. Дело шло к восстанию, к тому, что Б.М.Думенко его бойцы действительно попробуют освободить «через труп» К.Е.Ворошилова, что неизбежно завершилось бы очередным в истории России “усмирением”. Но внезапно для митинговавших Б.М.Думенко выступил перед ними из окна тюрьмы.

По свидетельству одного из участников того митинга, «если бы он сказал: “Выручайте меня, товарищи! Мне уже трибунал вынес смертный приговор!”, — мы его освободили бы, не посмотрели бы на Ворошилова, но он произнес: “Идите, товарищи, на польский фронт! Деникина вы разбили, разбейте поляков и — конец войне. Со мною разберутся: ведь я ни в чем не виноват перед Советской властью”». На этом митинг прекратился, части бывшего корпуса Б.М.Думенко пошли на фронт под командованием С.М.Буденного, которого они мягко говоря “недолюбливали” за его причастность к навету на их командира. “Усмирение” кавкорпуса не состоялось, но и победа на польском фронте троцкистам не далась.

Через несколько дней Б.М.Думенко — действительный зачинатель Первой конной армии[17] — был расстрелян. Во время усмиренного им митинга на площади перед Богатяновской тюрьмой он уже знал о вынесенном ему смертном приговоре.

И этот подвиг Б.М.Думенко на Богатяновской площади запомнился людям, хотя троцкисты пытались оклеветать и предать забвению и этого защитника народной власти точно так же, как и многих других, оклеветанных ими, включая и Ф.К.Миронова, убитого по их приказу без суда и следствия в московской тюрьме в 1921 г.

Но благодаря тому, что “усмирение” бывшего кавкорпуса Б.М.Думенко не состоялось, количество большевиков в СССР прибавилось за счет тех, кто выжил благодаря ему, поразмыслил над этим эпизодом гражданской войны и понял, как Б.М.Думенко послужил народу в последний раз в своей земной жизни… Прибавилось за счет тех, кто понял непреходящую в веках подлую суть «троцкизма» — нравственно-психического порока, возникшего задолго до того, как он был назван кличкой иудушки Троцкого[18]; понял, что на Земле есть культура, целенаправленно взращивающая этот порок, и что носителем этой враждебной жизни культуры является исторически реальное еврейство — её же первая жертва.

Но вернёмся к “боевому искусству” казаков, якобы имевшему место при их участии в “усмирениях”.

Даже если какое-то “усмирение” было проведено так удачно, что не оказалось ни убитых, ни раненых, то кто дал вам право списывать со счетов унижение и оскорбления, нанесенные и усмиряемым, и усмирителям, хотя каждая из сторон была унижена и оскорблена по-своему? Вспомните картину художника В.Серова с очень точным названием “Солдатушки, бравы-ребятушки, где же ваша слава?”, посвященную “усми­ре­нию” на улицах города[19].

От того, чтобы не запятнать себя кровью народной в описываемом А.Спиридовичем “усмирении”, казаков спасло только одно, к тому же не зависящее ни от кого из них лично, обстоятельство — железнодорожные пути: на шпалах и рельсах кони переломали бы себе ноги, поэтому казакам и было позволено стоять в стороне; как следствие булыжники — оружие пролетариата — полетели не в казаков, а в “сиволапую” пехоту, которую вместе с казаками российские политики тех лет окунули с головой в политическое дерьмо устроенной ими же очередной российской смуты.

Но если в ходе революции кому-нибудь из казаков попали булыжником в провокационных целях или в отместку за то, что накануне кто-то другой из казаков огрел на демонстрации нагайкой того, кто сегодня бросил в казака булыжник, или кого-то из его близких, — то нет никаких гарантий, что казак не возлютует, и в следующий раз в его руке не окажется нагайка со вплетенной свинчаткой или удар шашкой придётся не плашмя, а попавшийся ему под руку какой-то третий человек уже не отделается испугом, пусть даже и тяжелым испугом.

Тем более “усмирителей” развращают условия, когда в приказах на “усмирение” предписывается вседозволенность по отношению к “усмиряемым” и заранее дается добро на безнаказанность: «без всякого колебания прибегать к немедленному применению оружия для немедленного пресечения беспорядков» (секретный циркуляр военного министерства от 15 декабря 1905 г.); «приказать немедленно истребить силой оружия бунтовщиков, а в случае сопротивления — сжигать их жилища. В настоящую минуту необходимо искоренить самоуправство. Аресты теперь не достигают цели; судить сотни и тысячи людей невозможно» (циркуляр министерства внутренних дел. Оба циркуляра цитируются в примечании 15, на с. 616 третьего тома воспоминаний С.Ю.Витте по изданию 1960 г.).

Если судить невозможно, то остается скручивать в бараний рог, унижать и уничтожать без суда и следствия как виновных, так и просто подозреваемых (следствие-то — избыточная волокита, если предписано карать без суда; но тогда уже действует «принцип герцога Альбы», выраженный им при “усмирении” Нидерландов: на вопрос, как отличить еретика от истинного католика Альба отвечал: «убивайте всех: Бог разберется, кто свои, кто чужие»). При такого рода руководящих документах о действиях во время “усмирений”, участники “усмирений” могли себе позволить лишь не усердствовать в зверствах и вседозволенности, но не могли не запятнать себя кровью как бунтующих, так и просто рядом оказавшихся; в противном случае они должны были бы сами либо присоединиться к бунтовщикам, либо предстать перед трибуналом по обвинению в отказе от исполнения приказаний со всеми вытекающими для каждого из них последствиями. А для офицеров — и последствиями для членов их семей: так сыновьям командира крейсера “Варяг” не было позволено получить военно-морское образование в отместку за то, что их отец в ходе революции 1905 — 1907 гг. воспрепятствовал действиям жандармов на территории 14 флотского экипажа, которым командовал, когда у матросов были обнаружены революционные листовки. От суда его спасла только всемирная слава “Варяга”, вследствие чего делу не дали хода, а его самого тихо выперли в отставку.

На практике такие циркуляры выливались в убийства без суда и следствия, в том числе и в групповые убийства; а озлобленность в ходе “усмирений” выливалась всегда в издевательства над побежденными и обреченными смерти. Так, когда в поезде карательной экспедиции усмирителя Транссиба Меллер-Закомельского[20] обнаружили агитаторов, то их выбросили из поезда на полном ходу[21]. В Севастополе в ходе “усмирения” восставшего крейсера “Очаков”, спасавшихся с него вплавь расстреливали из пулеметов, а по шлюпкам, которые отходили от его борта, стреляли из пушек картечью. После этого “усмирения” офицеры и солдаты Брестского полка (не казаки), предавшего матросов, в одиночку боялись появляться на улицах Севастополя; а сам восставший крейсер “усмирители” в условиях своего подавляющего военного превосходства со страху едва не утопили, продолжая по нему стрелять безо всякой необходимости, когда он уже горел и его уже в панике покидала команда.

И на плененном лейтенанте П.П.Шмидте, командовавшем восставшим “Оча­ковым”, усмирители тоже разрядили свои эмоции: некоторые “благородные” офицеры не сохранили самообладания, и из них полезла эмоциональная разрядка пережитого страха перед всеобщим восстанием флота, злобы на нижних чинов и на изменившего сословной корпоративности П.П.Шмидта[22]. Но как «номенклатурная фигура» П.П.Шмидт должен был предстать перед показательным судом и, возможно, что это спасло его от немедленной расправы в порыве эмоций сразу же по подавлении восстания. Это всё было…

Кто персонально и кого персонально убил в ходе “усмирений” — Бог весть, тем более, что в земной отчётности далеко не всегда стремились отразить совершенные зверства и назвать имена злоупотребивших властью; более того, такого рода факты всегда стремились скрыть или представить иначе: как известно из официального отчёта гоголевского городничего, «унтер-офицерская вдова сама себя высекла». Поэтому не требуйте от нас поимённых списков карателей из числа казаков и поимённых списков их жертв. Мы описывали историческое действо в целом, а в нём соучаствовали очень и очень многие.

Для сравнения сообщим, что с восставшего “Очакова” не было сделано ни одного прицельного выстрела[23] ни по войскам, ни по кораблям, оставшимся верным правительству, а “усмирители” своей панической стрельбой[24] нанесли потери себе, пусть и незначительные; причем, чтобы начать стрельбу по “Очакову”, организаторам “усмирения” пришлось обмануть команды оставшихся верными правительству кораблей: красный флаг революции совпадал с одним из сигналов, обозначавшим готовность корабля к открытию огня; воспользовавшись этим совпадением по “Очакову” открыли огонь якобы для того, чтобы воспрепятствовать обстрелу с него города и кораблей эскадры. И восставший “Потёмкин” за несколько месяцев до этого не перекопал Одессу, и не разнёс пришедшую на его “усмирение” эскадру, хотя техника и боезапас новейшего и самого сильного черноморского броненосца позволяли его команде сделать это почти беспрепятственно (техническое превосходство новейшего броненосца — одна из причин, по которой усмирители не очень-то стремились “усмирить” его артиллерийским огнём более старых броненосцев, а послали на ночную охоту за ним миноносцы с командами, укомплектованными офицерами, дабы без боя вывести из строя и, возможно, потопить “Потёмкин” торпедами).

И если вернуться к описанию “усмирения” А.Спиридовичем, то героев нет ни с одной стороны, из участвующих в событиях. Есть только жертвы не подвластных им обстоятельств: “Немешаевы” одних довели до бессмысленного бунта, возникшего вследствие невозможности терпеть унижение достоинства человека “элитарной” властью, а других призвали “усмирить” бунт. Но пока, в 1903 г., “Немешаевы” остаются безнаказанными. Но настанет еще и 1905, и 1917, и 20??‑й…

А вот описание событий 9 января 1905 г. в С-Петербурге, которое приводит в своей книге об отце старший сын командира крейсера “Варяг” Всеволода Федоровича Руднева. Видя военные приготовления в столице, В.Ф.Руднев взял с собой старшего сына и отправился в Адмиралтейство, дабы узнать, что происходит. Николай Всеволодович пишет о том, что он увидел, стоя вместе с отцом у окна в здании Адмиралтейства:

«Народ всё прибывал с далеких фабричных окраин. Когда первые ряды, несшие петицию к царю, приблизились к площади, без всякого предупреждения грянул залп, за ним другой, третий… Жандармы, а также солдаты, остававшиеся пока верными царю, в упор расстреливали «внутренних врагов». Вначале никто не понял, что произошло. Трудно было поверить, что пришедший к царю народ был так предательски встречен, но кровь на снегу, трупы убитых, раненые, взывавшие о помощи, рассеяли всякие сомнения. Передние ряды дрогнули и бросились назад, но задние, не знавшие в чем дело, продолжали двигаться вперёд. Образовалась пробка мечущихся в ужасе людей. Казаки, конные жандармы, выскочившие из засады[25], давили людей лошадьми, секли женщин, детей, стариков нагайками, зверски расстреливали их из револьверов» (Н.В.Руднев “Командир легендарного крейсера”, Тула, 1960 г.)

Бывший командир “Варяга”, прошедший бой, названный в песне «кромешным адом»[26], при виде этого столичного зрелища оттолкнул своего сына от окна, обозвав “усмирителей” негодяями (этим он уберёг сына от шальных пуль, которые могли залететь куда угодно при беспорядочной стрельбе[27], что говорит о его самообладании и высоком профессионализме).

И даже, если учесть, что цитируемая книга издана спустя 55 лет после описываемых в ней событий, и некоторые детали в ней — порождение воображения, отождествлённого с воспоминаниями о реально увиденном автором в детстве[28], то общая картина разгона толпы не только правдива, но вполне соответствует тому автоматическому развитию сценария “усмирения”, который был для Российской империи стандартным, таким же как и в Киеве за полтора года до кровавого воскресенья 9 января 1905 г., что описал А.Спиридович в своих воспоминаниях; таким же, как в 1912 г. он был в Ленском расстреле (уточним: в нём казаки не участвовали).

Казаки попали в поле зрения. Они не выдуманы Н.В.Рудневым, поскольку без конницы рассеять толпу пехота и пешая полиция физически не могли, а конная полиция и конная жандармерия были относительно малочисленны (регулярная армейская кавалерия стала привлекаться к усмирениям только в ходе революции), в силу какого обстоятельства казаки традиционно привлекались в империи в помощь полиции для поддержании порядка при массовых шествиях и сборищах в городах. И даже если конь сам никогда не наступит на человека, то человек в панике, по неосторожности может сам оказаться под копытами коня, и конь его искалечит (кроме того, в разбегающейся толпе кто-то может упасть, после чего его толпа сама же и затопчет). И оценка этому будет одна: мирных людей жандармы и казаки давили лошадьми.

Разница между зимним Петербургом и летним Киевом только в масштабах “усмирения” и в том, что на подходах к Дворцовой площади не было «железнодорожных путей», и потому казакам, соучаствовавшим в “усмирении” крестного хода 9 января 1905 г., не удалось остаться незапятнанными кровью народной, постояв в стороне, пока людей будут месить прикладами пехота и штатная полиция. Но накал страстей повсеместно в 1905 г. — 1907 гг. был уже выше, чем в 1903 г., когда залпы “разрядили грозу”, как тогда показалось А.Спиридовичу. И после 9 января 1905 г. на залпы “усмирителей”, на нагайки, на удары шашками “плашмя” усмиряемые достаточно часто отвечали залпами на поражение[29].

Такова была эскалация насилия, в которой нашла выражение непримиримость нравственно обусловленных позиций сторон, вследствие того, что одни — “элита” (включая и офицерский корпус) — не желали думать о благе для трудящегося большинства, а другие — штатское и военное простонародье, — будучи заняты трудом и воинской службой с утра до вечера, просто не имели времени думать о том, как преобразить общество, чтобы в нём всем добросовестным людям жилось хорошо.

Так шла война простонародья против “элитарной” власти, отрицавшей за простолюдином полноту достоинства человека. Иными словами, классовая борьба — не выдумка К.Маркса, но хозяева и спонсоры К.Маркса были умнее и дальновиднее национальных “элит” и решили воспользоваться её “стихией” для осуществления своих глобальных целей.

Своим участникам “усмирений” всё простится народом, а что не простится — то будет забыто. Но «чужакам» не простится не только соучастие в “усмирении”, но даже то, что стояли рядом с “усмирителями”. «Чужакам» простится только после принятия обществом истинно праведной нравственности и этики, а будет “забыто” только после того, как «чужаки» перестанут восприниматься как чужаки. А в “усмирениях” эпохи революции 1905 — 1907 гг. во всех городах и во всех не казачьих землях России «чужаками» были казаки, оказавшиеся там не по своей воле.

Нет в «Разгерметизации» и ни единого слова в оправдание политики расказачивания, проводившейся сионо-интернацистами в годы гражданской войны, а по существу — до начала 1930‑х гг. Тем не менее, в вашем письме читаем: «Троцкий и Свердлов, проводя политику расказачивания, точно так же оправдывали её участием казаков в подавлении революционных выступлений».

Чем вызвано появление в вашем письме слов «точно так же», отождествляющих Внутренний Предиктор с продолжением дела интернацистов Троцкого и Свердлова, если в тексте “Разгерметизации” нет для этого оснований? — Тем, что всякая деятельность, претендующая на глобальную значимость, либо объективно являющаяся таковой и не вмещающаяся в границы одного государства, в границы «Я-центричного» мировоззрения и соответствующих им корпоративных интересов, отождествляется вами с сионо-интернацизмом[30] (сионизмом, иудаизмом и т.п.), который до недавнего времени обладал ярко выраженной, как казалось многим, — неоспоримой монополией на такого рода деятельность и, прежде всего, на делание глобальной политики[31]?

Либо тем, что нам не свойственно восхищение казачеством в целом? Тем, что мы не признаём праведности библейских культов, включая и те модификации так называемого «православия», которые и ныне исповедует некоторая часть относящих себя к возрождающемуся казачеству[32]?

А чем восхищаться: тем, что во внутренней жизни империи казачество как сословие не отвергло несение карательной службы и стало исполнительным механизмом для подавления инакомыслящих в тех случаях, когда присяжные интеллигенты (получившие образование, якобы “интеллектуальная элита”) уклонялись от долга понять происходящее, уклонялись от полемики и вразумления заблуждающихся, а пешая полиция не справлялась с пешими студентами и рабочими? И в такой внутриполитической обстановке казачьи части, помогая полиции, объективно поддерживали власть антинародной имперской “элиты” вне зависимости от того, хотели они этого или нет?

Но во внутренних делах полиция занималась еще и уголовщиной, и в этом качестве она защищала трудящийся люд, и потому в его глазах была до известной степени «своею».

Казацкая же служба во внутренней политике империи имела единственную специализацию: поддержание порядка на массовых сборищах, изрядная часть которых заканчивалась “усмирениями”, в которых казаки воспринимались “усмиряемыми” как чужаки, не имеющие морального права на применение силы.

В этой же связи представляют интерес и графики вывода войск империи из Манчжурии по завершении летом 1905 г. русско-японской войны, когда уже во всю полыхала революция. Первыми выводились казачьи части, считавшиеся благонадежными; а армейские части (крестьянские большей частью по происхождению их рядового и унтер-офицерского состава), в которых имели место революционные брожения, или в благонадежности которых власти сомневались, выводились во вторую очередь. И такой порядок вывода войск из Манчжурии был обусловлен ни чем иным, как намерением привлечь казаков к “усмирению” революции и снижению её накала за счет недопущения в Россию частей, «зараженных крамолой».

Транссиб и города Дальнего Востока с конца ноября 1905 г. были под полным контролем революционных органов власти. Но чтобы всё было честно и точно с благодарностью вспомним: герой русско-японской войны, подъесаул 26-казачьего полка Филипп Козьмич Миронов, поддержал народ и в революции 1905 г., отказавшись командовать казаками в “усмирениях” на Транссибе, когда возвращался с войны; более того в Уфе сотня казаков под его командой освободила из тюрьмы политзаключенных, чем прекратила забастовку. Власти это дело замяли без придания огласке[33]. Но в 1905 — 1907 гг. таких казаков, а тем более казачьих командиров были единицы, и не они определяли поведение казачества в целом как сословия во внутриполитической жизни России.

Казачество в целом — такое, каким оно сложилось к этому времени, — оказалось заложником умышленно созданного политиками-глобалистами стечения обстоятельств. А обстоятельства были таковы, что миссия казачества в них была большей частью охранной — по отношению к сложившемуся в империи строю и карательной — по отношению к противникам этого строя. Иной кроме казаков, достаточно многочисленной, конной полиции, способной действовать в “усмирениях”, в Российской империи не было: “элитарная” власть, как можно понять из приводившихся ранее рассуждений А.Спиридовича, крови народной по началу не жаждала, поэтому и привлекала казаков, а не стрелковые части с пулеметами и артиллерией для “усмирений”, дабы не палить в людей, а “отечески” посечь нагайками бунтовщиков и разогнать их сборища; ну а, когда нагаек оказалось недостаточно, и началась пальба, то кровью народной запятнали себя все участники операций по “усмирению”.

Причем казаки оказалось в худшем положении, нежели служившие в прочих войсках, привлеченных к “усмирениям”, потому, что казаки влипли в “усмирения” целым сословием, а не только кто-то лично-персонально, угодив в призыв, которому выпало в период службы выступить в “усмирениях” против других поколений своих же сословий, которые жили на гражданке. Казаки в “усмирениях” революции 1905 — 1907 гг. действовали как сословие против других сословий, а такие казаки как Ф.К.Миронов или описываемый ваш родственник М.Г.Филатов (события 1917 г.) в то время были отступниками от сословной нормы поведения.

Мы надеемся: вы признаете, что высказанные нами утверждения не являются округлой иносказательной редакцией для троцкистского тезиса о том, что казаки были «цепными псами царизма»[34] и в целом — генетически антисоциалистическим сословием, а отрицают такого рода воззрения, открывая всем — и мужикам, и казакам, и интеллигентам — возможность подняться мировоззренчески так, чтобы перестать быть впредь заложниками неподвластных им обстоятельств, как были заложниками созданных политиками обстоятельств наши предки, и каковые есть большинство из наших современников.

Но возвращаясь к событиям тех лет, также следует знать, что всё началось не 9 января 1905 г.

«8 февраля 1899 г. в Петербургском университете должен был состояться годичный университетский акт. За несколько дней до него было вывешено объявление ректора университета, реакционного профессора русского права Сергичева, в котором приводится перечень взысканий в случае нарушения порядка во время акта. В ответ на это 6 февраля на студенческой сходке было решено покинуть актовый зал, как только на кафедре появится ректор. Так и было сделано. Студенты вышли на улицу. Здесь на них налетел отряд казаков, пустивших в ход нагайки[35]. 12 февраля началась всеобщая забастовка. Прекратились занятия в Военно-медицинской академии, в Технологическом, Горном, Лесном и Электро-техническом институтах. К движению примкнули слушательницы Медицинского института и Высших женских курсов. Студенческие волнения начались в ряде учебных заведений Киева, Харькова, Риги. В конце февраля 1899 г. по стране бастовали 20 — 30 тыс. студентов» (С.Ю.Витте “Воспоминания”, т. 2, примечание 38 на с. 597, 598).

Это еще мирное время, когда в России не было революционного подъёма. Но выйдя из университета студенты имеют дело не с полицией или жандармами, а с казаками. В 1918 г. этим студентам было около 40 лет, а многие из них нашли себя в революции, причем далеко не все из них были столь чисты нравственно, чтобы не отомстить за былые боль и унижение.

Против идеи, пусть даже ошибочной или ложной, нагайка — не средство. И потому на полицейском поприще против “внутреннего врага” имперской “элиты” казачество не преуспело. Максимум, что оно смогло, — покрасоваться, гарцуя в царском конвое, но не более. При убийстве Александра II, его сопровождал казачий эскорт, и метателей бомб казачки проглядели, в капусту не порубали, не сберегли жизнь царя-освободителя… и снег обагрился кровью их всех, и была она одинаково красная[36]. А это была чуть ли не единственная возможность для казаков действительно отличиться на фронте борьбы с врагом внутренним и международным.

И опять: о ненависти рабочих и крестьян к казакам как о классовом явлении в “Разгерметизации” тоже нет ни слова, вопреки вашему пониманию прямо сказанного нами в её тексте. В «Разгерметизации» речь идёт об алгоритмике течения событий, освещение которой и позволило на основе материалов «Разгерметизации» изложить достаточно общую теорию управления в “Мёртвой воде”.

И в настоящей работе выражается не наша ненависть к казачеству, а говорится о бывшей между казачеством и остальным населением отчужденности, сложившейся вследствие взаимного нравственно-мировоззрен­чески обусловленного непонимания друг друга, чем пользовались в своих интересах третьи силы: конфликтовавшие друг с другом ожиденевшая российская имперская “элита” и иудейский глобальный интернацизм. И если мы и вы хотим преодолеть эту унаследованную от предков и выявившуюся ныне отчужденность, в основе которой лежит нравственно обусловленный «Я-центризм», то нам всем необходимо освобождаться от «Я-центризма» волевыми усилиями и строить объединяющие нас единые нравственность и мировоззрение, изменяя себя и отказываясь от ставших привычными и “само собой разумеющимися” истинными представлений о прошлом (России и всего человечества), отказываясь от возрождения традиций прошлого без переосмысления их существа — алгоритмики социального поведения.

В противном случае мы вместе обречены на то, что кто-то один “усмирит” другого: если не навсегда, то на более или менее длительную историческую перспективу; после чего оставшимся придётся, возможно, усмирять внешних “усмирителей” России. Так что выбор по существу прост, но он должен быть осознанным и определяющим нравственные мерила алгоритмики всех уровней психики, поскольку именно на этой основе коллективная деятельность либо складывается внутренне слажено, либо рассыпается вследствие внутренних конфликтов «Я-центристов» и их корпораций.

Мы предпочитаем избежать в будущем России “усмирений”, памятуя об уроках прошлого, когда “усмирения”, наращивая свою масштабность, в конце концов, вылились в гражданскую войну, охватившую всю Россию. По сравнению с нею все описанные ранее локальные “усмирения” — ничтожны.