Казачество в истории России - 3.

Мужики с казаками во внешней политике России.

Соответственно своему индивидуализму и корпоративности, уже в эпоху империи, казачество несло воинскую службу в составе имперской конницы. Пехота, требовавшая не корпоративности, а единодушия многих и многих, образующих её боевые порядки, была казачеству чужда. И как род войск, казачество относилось к мужикам вообще и к пехоте, в частности, свысока[1], что нашло ясное выражение и в одной из строевых шуточных казачьих песен:

Чи нэ мы казаки,
Чи нэ мы кубанцы,
Чи нэ нас казакив
билы астраханцы?

«Астраханцы», о которых поётся в песне, это — не казаки Астраханского казачьего войска, а «мужичье», почитавшееся казаками трусливым и достойным насмешки в строевой шуточной песне.

Мужицкая сиволапая пехота и в то время, когда казаки уже входили в состав регулярной армии Российской империи, во всех войнах до середины XIX века, пока на вооружение не были приняты нарезные ружья, точно так же, как и в средние века, демонстрировала на поле боя большей частью коллективную единодушную стойкость. Отличие от средних веков было только в том, что боевыми порядками пехоты с появлением огнестрельного оружия стала коробка каре[2] в обороне, и развернутые шеренги и колонны в атаке.

Каре не летали по полю боя как гусары, уланы и казаки, не устраивали лихих рейдов по тылам противника, а перемещались по полю боя медленно-медленно так, чтобы гарантировано сохранить боевой порядок в движении и чтобы лекарям можно было пользовать раненых внутри каре. Пехотные каре большей частью были способны рассеять несколькими залпами атаку на них конницы и принять на штыки наиболее настырных всадников. Только в случае, если порядки каре рассыпались либо вследствие больших потерь личного состава, либо от единодушного страха охватившего солдат, то конница была способна порубить пехоту как капусту. Во всех иных случаях конница была на поле боя против каре почти бессильна, поскольку ей оставалось только стрелять издалека; она могла порубить пехоту на марше, совершив прорыв в тыл противника, и застав пехоту врасплох[3]. Кроме того для пехоты, как и для конницы, на поле боя тех времён было важно не подставляться под залпы (в том числе и картечные) артиллерии противника, убийственность чего известна большинству наших современников по судьбе князя Андрея Болконского в “Войне и мире” Л.Н.Толстого.

Казачество периода Российской империи было своего рода орденом, закрытой корпорацией индивидуалистов-храбрецов, воспитанных в определённом духе с детства. Закрытость казацкой корпорации в эпоху империи проявлялась и в том, что казачество перестало принимать в свою среду беглых крепостных и иных пришельцев. В итоге к концу XIXвека в казачьих землях возникла специфическая проблема: отношения казачества и «иногородних» — неказацкого по происхождению и правам населения, осевшего в местах проживания потомственных казаков. Казачество создало эту проблему совместно с имперскими властями и совместно с ними оказалось не способно её разрешить.

Казачество в войнах империи не воевало против русской пехоты[4], и о ранее указанном отличии пехоты европейских государств от русской пехоты, выявившемся во многих войнах, никогда не следует забывать, говоря о боевой эффективности казачьих частей в прошлом. Боевая эффективность казачества как рода войск в его специфических боевых действиях обеспечивалась в том числе и матушкой-пехотой.

Пехота Российской империи, набранная из мужичья разных губерний, отличалась от казачества, представлявшего собой корпорацию, психологически — единодушием коллектива: она была либо единодушно труслива, либо единодушно храбра; либо единодушно неумело маршируя под «сено — солома», либо единодушно проявляя чудеса воинского мастерства и смекалки — в зависимости от отношения к простому мужику её командиров. Одна и та же Пехота была разной, в зависимости от того, стоял ли во главе армии Александр I либо А.В.Суворов или М.И.Кутузов.

Возможны два типа организации совместной деятельности в экстремальных условиях: на основе корпоративности в тех делах, где в одиночку не справиться, и на основе единодушия, объединяющего людей вне зависимости от характера их деятельности. И корпорации индивидуалистов отличаются от единодушия коллективов психологической подоплёкой своей деятельности, хотя внешне отличимы друг от друга не всегда и не всеми сторонними наблюдателями.

Цивилизационное строительство проистекает из единодушия. Цивилизационное строительство на основе единодушия включает в себя и государственное строительство, и корпоративную деятельность в ранее определённом смысле этих терминов.

Корпоративность же не нуждается в единодушии: для неё достаточно совпадения интересов индивидуалистов на краткий срок, необходимый для их осуществления в коллективной деятельности в пределах продолжительности человеческой жизни.

Корпоративность, преследуя цели, достижимые по её представлениям в пределах продолжительности человеческой жизни, если и оказывается способной к государственному строительству (примером чему США — одно из государств Западной региональной цивилизации), в конечном счете отвергает цели и виды деятельности, не приносящие плодов составляющему её поколению, и потому оказывается неспособной к цивилизацинному строительству в преемственности многих поколений (примером какого рода строительства является Россия — региональная цивилизация многих народов, с их специфическими жизненными укладами, развивающаяся в границах общего им всем государства, периодически сменяющая формы государственности, но в любых формах остающаяся частью Руси Всеясветной).

И эти два разные качества — корпоративность индивидуалистов и единодушие — характеризуют отличие казачества эпохи империи от остального её библейски-православного русского люда.

Всякий казак как индивидуалист превосходил большинство из мужиков, действующих самих по себе. Как корпорация индивидуалистов казачество порождало более эффективных бойцов-единоборцев, нежели индивидуалисты Европы. Но если мужики порождали в себе коллективное единодушие, то оно превосходило казачью корпоративность и оказывалось для казачества рассудочно непонятным, а нравственно-психологически — неприемлемым.

Последнее — непонимание мужика — и нашло свое выражение в насмешках над «астраханцами» в строевой песне кубанских казаков. Дело в нравственно-психологических отличиях казачества от крестьянства, а не в том, что кубанцы большей частью — этнически украинцы (малороссы), переселившиеся на Кубань при упразднении Екатериной II Запорожской сечи и введении на Украине крепостного права, и вследствие своего «хохлятского» происхождения недолюбливают «москалей». Но и в среде самого казачества не было единства, общеказацкого братства, а проявлял себя коллективный индивидуализм казацких корпораций. Одна из известных нам рукописных семейных хроник-воспоминаний сообщает следующее:

«Внешне кубанцы отличались от донцов черкесками (верхняя одежда). Первые носили черкески длинные, до пят, а у вторых они были короткие, чуть ниже колена.

Когда Деникин в 1918 году пытался взять Царицын[5] силами кубанцев у них тоже ничего не получилось. Донцы по этому поводу перед наступлением со смехом говорили:

— Пускай попробуют черти длиннополые: у нас полы короткие — до Царицына мы дошли и не взяли город, а они со своими полами там запутаются сразу!

Потрепанная до этого Донская армия помогала Добровольческой армии кубанцев по приказу генерала Деникина в боях за Царицын. Помогала плохо, без энтузиазма. Заметно было влияние антагонизма между теми и другими казаками уже в конце 1918 года, который в последующие годы гражданской войны УСИЛИЛСЯ».

Безусловно, что после становления Российской империи казаки зарекомендовали себя с наилучшей стороны во всех войнах, которые она вела, во множестве проявив то, что общепринято называть воинской доблестью, а Родина приняла их воинские жертвы и подвиги.

История не сохранила сведений о проявлении казаками трусости в бою. Во многом это следствие своеобразного казацкого быта, отличавшегося от быта остального, большей частью крестьянского, населения России: всех мальчиков в казачестве с детства воспитывали как будущих воинов, и это налагало неизгладимую печать на личность каждого из них.

После того, как сложилась Российская империя, казачество по существу стало государственно узаконенным народным ополчением постоянного характера, если характерными чертами народного ополчения считать:

• вспомогательный (по отношению к основным вооруженным силам государства) характер вооружений и боевой подготовки;
• вооружение за счет собственных средств (доходов и сбережений) воинов, во многом на их усмотрение, хотя и под контролем высших воинских начальников.

Отличие казачества от народного ополчения, созываемого обычно в чрезвычайных обстоятельствах в помощь регулярным воинским формированиями, только в постоянном функционировании этой системы воспроизводства и поддержания военной мощи.

И это определило своеобразие казачьего жизненного уклада в Российской империи: сочетание регулярной военной подготовки с регулярными же занятиями хозяйственной деятельностью для финансирования той же военной подготовки и обеспечения боеготовности.

В систему казацкой регулярной военной подготовки вовлекалось всё здоровое мужское население с детства. Крестьянские же дети в остальной России к воинской службе с детства не готовились, и только некоторая часть из них попадала в рекрутские наборы. Попав в рекрутчину, они начинали осваивать воинское дело с нуля, став уже практически взрослыми людьми, — молодыми солдатами и матросами. И если для казачества годы, отданные службе были естественной частью жизни каждого из них, то для очень многих крестьянских детей сдача в рекруты была крушением всей их жизни и прошлых надежд на будущее (если бы это было не так, то при отсутствии всеобщей воинской повинности, империя могла бы комплектовать армию и флот на добровольческой основе, а не на основе рекрутчины) и началом с нуля нелегкой солдатской жизни продолжительностью в 25 лет. И далеко не все оказывались способными войти в эту новую жизнь: «Девятерых забей, но десятого научи», — достаточно хорошо характеризует порядки в сословных армии и флоте Российской империи времён крепостничества.

И хотя крестьянский фольклор повсеместно в России оценивал попадание в рекруты как личное и семейное горе[6], то солдатский фольклор показывал доставшуюся тяжелую долю как обязанность каждого воина перед всем народом, которой недостойно пренебрегать ни в одиночку, ни воинским коллективом, несмотря на то, что сдача в рекруты была одной из стандартных законных процедур, при помощи которой баре и заправилы деревенского мира из числа самих крестьян легко избавлялись от неугодных или мстили за что-то родителям рекрутов.

Однако, как бы ни была сломана судьба крестьянского парня попавшего в рекруты, как бы ни была тяжела солдатская или матросская доля[7], но и она раскрывала во многих простых русских людях их наилучшие человечные качества, давая при этом уроки нравственности и человечности офицерам и генералам, многие из которых в Российской империи попросту одуревали от крепостнической вседозволенности дворянства по отношению к простонародью.

По завершении службы казаку было, куда вернуться. Солдату же или матросу, выходцу из крестьян, большей частью из крепостных крестьян, спустя 25 лет службы подчас и вернуться-то было некуда: в миру той деревни, откуда он попал на службу государеву, его далеко не всегда ждали, за 25 лет он становился чужаком для нового активного поколения своих односельчан, выросших без него; его же сверстники и сверстницы при тогдашней средней продолжительности жизни около 40 лет были либо мертвы, либо, уже прожив бóльшую часть своей жизни, числились стариками; и сам он, возвратившись на родину, причислялся к старикам, не имея в миру деревни почти никакой положительной деятельной перспективы. Далеко не все, отслужив, имели силы, чтобы начать жить сызнова.

Не легче были и судьбы женщин, солдаток и матросок, чьи мужья были сданы в солдаты и матросы. Крестьянский мир, законы которого сложились еще до установления имперской практики рекрутских наборов, по традиции лишал солдаток, прежде всего, права на землю, хотя земледелие было основой существования большинства крестьянских семей.

Эти проблемы так и не нашли приемлемого решения в самобытном развитии традиций крестьянского мира до самой отмены крепостного права, ликвидации практики рекрутских наборов и перехода ко всеобщей воинской обязанности с более короткими сроками службы нижних чинов, после которой они могли вернуться к обычной крестьянской жизни.

Не удалось решить эти проблемы и государственными мероприятиями: попытка организации сухопутного войска по принципу военных поселений, в которых сельскохозяйственные работы и семейная жизнь сочетались бы с воинской службой, военными учениями, маневрами и т.п., привела к восстаниям военных поселян. Хотя военные поселения, созданные впервые в 1810 г., были упразднены только в 1857 г., но после первых восстаний правительство относилось к этой идее сдержанно и вело дело так, чтобы избежать всеобщего восстания военных поселян.

Военное дело в империи изначально не было и не стало к её закату органичной частью крестьянского жизненного уклада, в то время как казацкий жизненный уклад включал в себя военное дело составной частью на протяжении всей истории казачества.